Новости

«К 120-летию со дня рождения Веры Николаевны Пашенной»

«ЖИВАЯ ПАШЕННАЯ»

ЧАСТЬ 4.

В ШЕКСПИРОВСКИХ РОЛЯХ
(окончание)



Ни много ни мало — пятнадцать лет прошло до новой встречи Пашенной с Шекспиром. С Эмилией в «Отелло».
Пьеса была поставлена на сцене Малого в 1935 году в переводе Анны Радловой, сейчас он кажется несколько архаичным. Однако в устах актеров Малого строфы белых стихов звучали, подобно музыке, позволяя чувствовать богатство содержания, напряжение мысли, трагизм происходящего.
С первых же читок Пашенная наслаждалась Александром Алексеевичем Остужевым, который создавал образ Отелло. Его Мавр был мыслящим и страдающим человеком, требующим понимания и сочувствия, «солидарности», говорила Вера Николаевна.
Она не шутила и не упрощала свою мысль. В обстановке тридцатых годов, когда общественную атмосферу уже характеризовало чувство сплочения молодой Советской страны с народами земли, именно и нужна была подобная трактовка «Отелло».
Пашенная восприняла этот замысел с необычайным подъемом.
Она зажглась. Она дала своей Эмилии тот прелестный певучий грудной голос, за который еще Ольга Осиповна Садовская называла молодую актрису «виолончелью».
Продумывая, «ощупывая», «трогая» роль, познавая ее аспекты, проникаясь ее очарованием, Вера Николаевна испытывала радость от того, что Эмилия с каждым днем становилась ей все понятнее и ближе. Обретала «русскую» душу.
— Надо ли было этого бояться?
— Нет!— отвечала Пашенная.
Могучая сила Ермоловой, Мочалова, как писал Южин, заключалась в том, что они незыблемо и навеки освятили право русского актера «переводить образцы мирового творчества на русскую душу, как писатели переводят их на русский язык».
Таким «переводом» на русскую душу, на русскую сцену оказался «Отелло», где рядом с необыкновенным Мавром — Остужевым стояла столь же необыкновенная Эмилия Пашенной. И каждый из них был велик.

Новаторское исполнение роли Эмилии давало себя знать прежде всего в отказе Пашенной от устоявшейся трактовки образа ее героини как фигуры второстепенной. Пашенная поняла, что в том квартете — Отелло — Дездемона — Эмилия — Яго, участники которого трагически и неразрывно связаны между собой, чрезвычайно важно поведение Эмилии. Важны ее поступки, настроение. Каждое слово этой женщины весомо, хотя она «неровня» господам. Она всего лишь прислуживает Дездемоне и Отелло. Все то, что она хочет им сказать, она не вправе выразить прямо. А в то же время ею все настойчивее, все сильней движут веления совести и чести.
Именно такой Отелло, которого играл Остужев в спектакле Малого, требовал появления такой Эмили и, какую находила Пашенная. Совершенно невозможна была бы рядом с Отелло — Остужевым привычная, традиционная Эмилия: «служебный» персонаж, беспечная хохотушка, легкомысленная наперсница юной госпожи.
Чем больше работала Вера Николаевна над образом, тем глубже сроднялась с ним. И все яснее становилось, как она рассказывала, что никаких оснований для «легкомысленной» трактовки роли не дает прежде всего сам Шекспир.
Малый театр — советский Малый театр — бережно и любовно снимал с шекспировской пьесы, словно с драгоценного полотна эпохи Возрождения, вековые слои наросших на него заскорузлых представлений о сущности героев. И они начинали сверкать красками живой жизни. Они обретали первозданную прелесть. И самая сущность их отвечала стремлениям советских людей, звучала в лад их духовному миру.
Счастливое ощущение найденной гармонии, точности художественного и идейного «попадания» в цель вдохновляло Веру Николаевну. Все более упорно рассматривала она значение поступков Эмилии, понимая, что ее участие в событиях имеет, если не трагический, то глубоко драматичный характер. А в финале роковая развязка уже вплотную приближает Эмилию к Дездемоне и Отелло. И позволяет видеть в образе Эмилии, в ее борьбе против Яго — образ первопланового значения.
— Найдя эту путеводную ниточку, зацепившись за нее,— говорила мне Вера Николаевна,— теперь уж я знала, как идти дальше. Вернее, как искать дальше.
Теперь происходили все новые и новые серьезные находки.

Правомерным ли было стремление Пашенной видеть в Эмилии представительницу народа? Не было ни малейших возражений против такого толкования образа: Эмилия — не приживалка Дездемоны. Она домоправительница. Приближенный человек госпожи, почти ее подруга; в доме Отелло доверенное лицо, от которого ничего не запирают, даже собственную душу. Хотя Эмилию это тем более обязывает к такту и деликатности. Особенно в обращении с Дездемоной.
— Эмилия верна Дездемоне и привязана к Отелло. Но больше всех любит мужа, считая Яго таким же честным и верным человеком, как она сама,— говорила Пашенная, вспоминая Эмилию, которая все извиняет мужу: придирки, резкость, вспыльчивость. — Вначале она пытается всех примирить, все уладить, всем по-житейски помочь.
Сложно строила Вера Николаевна внешний и внутренний образ своей героини, впервые угадав его суть, когда перелистывала старинные английские издания Шекспира. Одна из гравюр изображала женщину с лицом серьезным и нежным, грустно-вопрошающим. И лаконичная надпись: «Отелло». Эмилия.
Чем пристальней вглядывалась Пашенная в пожелтевшую гравюру, тем отчетливее возникло у нее странное ощущение узнавания.
— Мне казалось,— заметила Вера Николаевна,— что я уже встречала в жизни эту женщину, что я хорошо понимаю, знаю, чувствую ее душу...
Поэтому живого «прототипа» для Эмилии она искать не стала. Загримировавшись под ту, из книги, счастливо найденную, будто знакомую Эмилию, Вера Николаевна постепенно нашла, ощутила в себе ее свойства: манеру говорить — народную, тоже чуть напевную, как у Отелло — Остужева, манеру вести себя, смеяться, думать, грустить... Эмилия — простолюдинка, но она умна, находчива. Она вообще часто видит знатных дам — и, умея подражать их манерам, переиначивает их на свой лад, так что они становятся и проще, и в то же время грациознее. Впечатлительная Эмилия умеет хорошо владеть собой: ей было бы неприятно, если б госпожа осталась ею недовольна. К счастью, Дездемона сама любит Эмилию. И, к своему удивлению, Эмилия все чаще замечает, что Яго этим недоволен. В общем-то у Эмилии, чего она пока еще не знает, оказывается тот же, что и у Отелло, противник — Яго. Только постижение тайной сущности Яго идет различно. Чем больше Отелло — Остужев верит Яго и сомневается в Дездемоне, тем больше Эмилия — Пашенная верит Дездемоне и сомневается в Яго. Она видит, за что прекрасная венецианка полюбила храброго, мужественного Отелло. И всей душой одобряет ее выбор.
Пашенная говорила, что умная Эмилия понимает: Отелло стал военачальником потому, что был человеком ратного труда. Эту основу личности Отелло Эмилия распознает лучше всех, она ведь и сама трудом воспитана! Здесь — объяснение нескрываемой живой симпатии, тех простых и доброжелательных отношений на сцене между героями Пашенной и Остужева.

А Яго?..
Этот образ — живое воплощение подлости и предательства.
Дездемона, Отелло и Эмилия, сталкиваясь с подлой изобретательностью Яго, становятся игрушкой в его злых руках.
Когда возникает и развивается подстроенная Яго интрига со злополучным платком Дездемоны, Эмилия, казалось бы, получает задачу весьма неприглядную. Ведь это она по просьбе Яго прячет платок, оброненный госпожой, а потом отдает его мужу. В руках Яго изящно вышитый лоскуток станет причиной гибели Дездемоны, Эмилии, Отелло и, наконец, самого Яго. Но знает ли, догадывается ли Эмилия Пашенной, что она рождает беду, когда вручает мужу платок Дездемоны?
Понимает ли она, что Яго задумал недоброе? Неужто ей неинтересно, зачем это понадобился Яго платок? Ведь она не просто послушная исполнительница чужой воли, а умный, мыслящий человек. Почему же ее не удивляет даже странная просьба мужа?..
Вот сколько было у меня вопросов к актрисе.
Как же на них отвечала Пашенная? Как справлялась с этой задачей, какую ставил Шекспир. Вернее сказать — со многими задачами...
— Иной раз, чем меньше мудришь, тем лучше получается,— сказала Вера Николаевна.— Все ответы, все разгадки заключались просто в самом характере Эмилии. В ее душевном состоянии. Она убеждена, что муж станет к ней добрее, снисходительнее, если она выполнит его пустяковую просьбу. В этом и весь секрет!..
Весело, игриво спрашивает Эмилия у Яго:
— Что же мне теперь дадите за этот вот платок?
— Какой платок?— Яго настораживается. Он еще не верит в столь скорую удачу. Он еще не знает: точно ли выполнила жена его поручение:— И ты его украла?
Но разве это была кража?!. Эмилия удивлена. Она сразу гаснет, тускнеет. Недоуменно протестует:
— Она его случайно уронила, а я была здесь и взяла его. Вот он.
— Вот девка славная! Давай,— грубо, цинично одобряет Яго жену.
И увидев, какая свирепая радость проступала в чертах Яго, Эмилия пугалась.
— Что сделаете с ним? Зачем просили меня стащить его? Сойдет с ума бедняжка госпожа, его лишившись.
Вот когда наступила тревога, возникло сомнение. Но теперь уж поздно! Яго хищно вырывает платок и прогоняет жену:
— Скажи, что ты не знаешь!
Опечаленная, расстроенная Эмилия только сейчас поняла, что «узор» тут вовсе ни при чем! У нее даже возникает мысль — пойти к госпоже и обо всем рассказать. Но мешает собственное горе: ведь даже украденный для Яго платок не изменил поведение Яго, он опять неласков и сердит.

Актриса показывала ту глухую, скрытую борьбу, которая шла в душе ее героини; сцена с платком продолжает развитие характера, четко выявляет его психологический и нравственный смысл. И невольно задумываешься: да неужто можно было трактовать в свое время слова Эмилии и ее поступки в плане чисто развлекательной «интриги»...
Когда Дездемона спрашивает Эмилию о платке, героиня Пашенной уже не может больше смотреть госпоже в глаза. Низко опускала голову, потом поднимала на Дездемону огорченный, блестевший слезами взгляд. Видно было, что возникала решимость: вот-вот сейчас она скажет Дездемоне правду, скажет все как есть. Потом она, вспомнив гнев Яго, молча опускала голову и говорила Дездемоне глухо: «Сударыня, не знаю». Говорила именно то, что ей велел сказать Яго. Но все видели, что Эмилия ведь уже готова была сказать правду. И может быть, сказала бы, но как раз в эту минуту Дездемона сообщает Эмилии, что Отелло не ревнив! «Чужда ему та низость, что свойственна ревнивцам».
Какое же великое облегчение испытывает Эмилия!.. Она еще переспрашивает госпожу: — Не ревнив он?
И очень довольна, успокоено вздыхает, широко улыбается, когда Дездемона подтверждает: «Его родное солнце такие свойства выжгло».
Ответ Дездемоны вполне совпадает с представлением Эмилии об Отелло: она-то ведь хорошо знакома со злом пустой ревности. Эмилия ликует: как хорошо, что Отелло не ревнив! У любимой госпожи не будет неприятностей. Радостно, приветливо Эмилия указывает на входящего Отелло:
— Вот идет он.
Всем сердцем она желает мира и счастья Отелло и своей молодой госпоже... И с каким же ужасом, закрыв рукою рот, чтобы не закричать, наблюдала Эмилия Пашенной за Мавром, утратившим самообладание, едва только промолвила Дездемона, что заветный платок утерян...
Разгневанный Отелло твердит одно: «Платок»! «Платок»! «Платок»!
Александр Алексеевич Остужев, немолодой, почти совсем глухой уже, в «Отелло» трогал до слез. Он радовал и удивлял неудержимым сценическим темпераментом, хотя отнюдь не играл своего Отелло только кипящим и порывистым. Он был редкостно разносторонен. И все ближе, ближе к нему придвигает Пашенная свою героиню. Порою она делает эту простолюдинку даже еще сильнее, выносливее, благороднее, по натуре, чем Дездемона, и особенно Отелло, беззащитный против коварства и лжи.
Власть Яго над Эмилией рушится. Она негодовала так яростно, так неистово, что Яго злобно бросался к Эмилии и, не давая ей промолвить ни слова, гнал прочь. Вот когда видно было, что это не прежняя Эмилия. Не та простодушная, славная женщина, которую мы встретили в начале спектакля, а совсем иная, вставшая на борьбу, чтобы прикрыть собою хороших, любящих людей, бьющихся в тенетах, наброшенных Яго. Она отважна и смела. Но — увы,— она и сама обречена на гибель...
Вот так играла Пашенная Эмилию.
Мне довелось видеть на сцене трех великих Отелло — Остужева, Папазяна и Лоуренса Оливье. Все они по-своему убедительны, глубоко жизненны и трагичны. Но там, где Папазян играл силу стихийных чувств, вырывавшихся наружу и уже неуправляемых, где Лоуренс Оливье показывал даже не характер, а неподвластную характеру сильную и грозную натуру африканца, Остужев раскрывал долг чести человека, борющегося за правду.
Рядом с Отелло Остужева шла до конца Эмилия Пашенной.

(продолжение следует)