Новости

ЕВГЕНИЙ ВЕСНИК: «ЗНАЯ ТЕМПЕРАМЕНТ АРОСЕВОЙ, Я ОПАСАЛСЯ ЕЕ БАГРА»

Совсем недавно тороплюсь в Дом литераторов, где должен выступить в концерте. А на входе новые контролерши меня не пускают: «Ваш пропуск!»
На шум прибегает администраторша. Быстро оценивает ситуацию и кричит на контролерш: «Вы что, с ума сошли! Такого человека не пускать!
Нас ведь всех с работы уволят». Берет меня под локоток и ласково говорит: «Ради бога не сердитесь, товарищ Рязанов! Проходите!»

Крым. Санаторий «Форос». 1970 год. На пляже знакомлюсь с главврачом ленинградского роддома. На глазок ему лет около семидесяти. Все смотрит на меня и улыбается. И вдруг однажды говорит: «А я, уважаемый Евгений Яковлевич, на вашу жизнь как-то покушался». «Что? Как? Когда?» - поражаюсь я. «Чудом остались жить, голубчик. Если бы я не пошел руки мыть, не лежать бы вам на этом песочке...»Тут мне стало не по себе. А доктор, хитро улыбнувшись, продолжил: «Да-а-а. Тяжело было вашей маме разродиться 15 января 1923 года. Вы ведь на свет просились шестикилограммовым. Состояние у нее было критическим. Ваш папа в полном отчаянии метался по коридору роддома. Я подошел к нему и спросил: «Кого будем спасать: мать или ребенка?» Он еле слышно выдохнул: «Мать...» И я перед операцией пошел мыть руки. Пока надел перчатки и марлевую повязку, вдруг услышал плач того, кто сейчас зовется Евгением Яковлевичем Весником. Хорошо, что я не поторопился...»

- А правда, что вы детство провели за границей?

- Моего отца, начальника Криворожстроя, Весника Якова Ильича, партия послала в Америку, а затем в Германию, представителем СССР. Мне было два с половиной года, когда я с родителями приехал в Нью-Йорк. Это было в 1925-м.
Там он приобретал для нашей металлургической промышленности оборудование. Как рассказывала мама, именно в Америке я проявился как актер... Мне уже стукнуло пять лет, когда мы всей семьей, погрузившись на пароход, покидали Америку. У меня заболело горло, и мама очень беспокоилась, что нас не выпустят, потому что в стране свирепствовала какая-то эпидемия, и всех пассажиров тщательно проверяли. Она несет меня, пятилетнего мужичка, на руках по трапу, а я хнычу. Это не прошло незамеченным для контролера: «Сэр, вы не больны?» Помня мамины наставления, я ответил с достоинством: «Нет, сэр! Просто жалко уезжать из Америки». Надо ли объяснять, что я на английском изъяснялся не хуже, чем на русском. И для пущей достоверности затянул модную ковбойскую песню, которую подслушал у мальчишки во дворе: «Я ковбой! Я ковбой! Я ковбой, пока мне отдаются девушки!» Контролер захохотал и допел ее со мной до конца. На борт корабля нас пустили. «Роль» сработала...

Проходит почти семьдесят лет. Осень 1998 года. И вот «сэр», семидесятипятилетний народный артист, с гастролями приезжает в Америку, страну моего счастливого детства. В Лос-Анджелесе подхожу к газетному киоску и спрашиваю, нет ли в продаже фотографий кинопавильонов Голливуда. Продавец вдруг отвечает на чисто русском языке: «Правильно я сделал, шо уехал из Одессы в Америку! Не видать бы мне живого Весника в натуре!» Я не растерялся и ответил с тем же неповторимым одесским акцентом: «Убей мине Бог! Я же знал, шо ви здесь, иначе бы не приехал!» Продавец засуетился: «Зачем вам какие-то открытки? Сейчас ми здесь устроим вам Голливуд. Пусть ваш дружок снимет нас в вами в двух, и у нас будет свой Голливуд». Снялись. Он протягивает бумажку. Пишите: «Рад тебя видеть, дорогой Даня Думкин, в Лос-Анджелесеживым и при деле. Твой друг - Евгений Вестник». Я напомнил своему «другу», что, между прочим, фамилия моя пишется без буквы «т». Он как истинный одессит мгновенно нашелся: «Значит, так и пишите: «Я тот Вестник, который Весник, а не Вестник, то есть тот, что без буквы «т». Это будет даже интересно!»

- А вы помните свой первый выход на сцену?

- Еще в Германии, где мы жили с отцом, я научился виртуозно кататься на велосипеде. Ездил на одном заднем колесе, делал стойку на голове на руле, рулил спиной вперед. Потом мы вернулись домой. И вот как-то к нам в Кривой Рог приехала цирковая труппа. А у них внезапно заболевает мальчик-эквилибрист моего возраста. Он выезжал в парад-алле на велосипеде и в обеих руках держал флажки. Кто-то из цирковых заметил меня на улице, выделывающего «кренделя» на велосипеде, и предложил заменить артиста. Я с радостью согласился. Уроки езды в Германии впоследствии очень пригодились для артистической карьеры. До сих пор помню наслаждение от выхода на манеж!
С тех пор я заболел театром и в семнадцать лет стал студентом театрального училища имени Щепкина. Закончил его благодаря Илье Яковлевичу Судакову, который не побоялся принять меня в училище, несмотря на то что мои родители были репрессированы в 37-м году (он их хорошо знал). Моей мечтой был Малый театр. Но попал я в него очень и очень не скоро...
Помешала война, которую я прошел, став кавалером двух медалей «За отвагу», орденов Красной Звезды. Ушел на фронт со студенческой скамьи в девятнадцать лет, а вернулся двадцатидвухлетним. И снова продолжил учебу.
Как студенты Щепкинского училища мы выходили в массовке на сцену Малого театра. Помню, поручили мне рольку в «Горе от ума» - молоденького офицерика, гостя в доме Фамусова. Роль бессловесная: я просто должен стоять у бутафорской колонны. Мимо меня прогуливаются два актера, имитируя оживленную беседу. На первом же представлении один из них вдруг останавливается возле меня и громко спрашивает: «Это вы Чацкий?» Колонна, которую я подпирал спиной, мелко задрожала. Я впервые на сцене, студент, страшно волнуюсь, а тут такие провокационные вопросы! Чтобы окончательно не осрамиться, мелкими шажками обегаю колонну и прячусь за ней. Затем крадусь за кулисы. Слава богу, никто из начальства моего позора не заметил. Через день снова «Горе от ума». Я бросаюсь к этим актерам: «Не губите! Не спрашивайте меня больше!» Они горячо поклялись, что больше это не повторится. Идет спектакль. Я занял место у колонны, и вдруг они оба снова рядом со мной. «Пардон, вы не подскажете, где у Фамусовых туалэт?» Я снова позорно сбежал со сцены. После спектакля ко мне подошел режиссер и похвалил: «У вас хорошо получается. Вы верно чувствуете мизансцену - чего все время стоять как пень? Постояли - и убегайте!»

- Какие педагоги в Щепкинском училище вам больше всего запомнились?

- Конечно Дикий! О Диком в актерской среде ходили легенды! Из них складывался образ художника оригинального, стихийного и чуть ли не безумного. Но тот, кто учился у него, знает, каким великим тружеником был Алексей Денисович.
Когда Дикого утвердили на роль Сталина в фильме «Сталинградская битва», ему предложили сто тысяч рублей. Дикий звонит на студию: «Я не против предложенной суммы, но... как-то неловко». - «Что такое?» - «Ну как же, Борису Андрееву за абстрактный образ солдата в «Падении Берлина» вы платили сто пятьдесят. Как вы понимаете, неловко...» - «Минуточку, мы подумаем». Через полчаса звонок: «Все в порядке! Алексей Денисович, вам предлагается сумма в сто двадцать пять тысяч!» - «Значит, интервал между ролью Сталина и простого солдата всего в двадцать пять тысяч? Неловко даже... Если узнают...» Опять проходит минут тридцать. Звонок. «Извините, техническая неполадка! Сто пятьдесят!» - «Да дело не в деньгах. Но вы ставите на одну ступеньку солдата и Сталина!» - «Все-все! Сто пятьдесят пять!» - «Вот это другое дело. Все-таки хоть на пять тысяч, но выше ценится товарищ Сталин, чем солдат». Во время болезни я часто его навещал и как-то спросил: «Дядя Леша, а почему вы так хорошо ко мне относились?» - «Во-первых, знал, что у тебя нет родителей. Потом ты фронтовик. А главное, ты спорил со мной. Мне это очень нравилось».

- А почему вы сразу же не пошли в Малый театр как выпускник Щепкинского училища?

- В Малый меня взять не могли из-за анкеты. Правительственная ложа, Сталин с вельможами на спектаклях, а я, сын врага народа, могу кого-нибудь взять да и убить. Словом, Малый был для меня закрыт, так что начинал я свою трудовую деятельность в Театре Станиславского.
С первой ролью в театре связана одна смешная история. В 49-м мы поехали на гастроли в Одессу. Меня поселили на квартире. Я играл Дон Карлоса в спектакле «День чудесных обманов». Роль маленькая - я выходил на сцену с дудочкой и пел два куплета. Когда хозяйка посмотрела спектакль, поинтересовалась: «Женечка, скажите, а сколько ви получаете?» - «Триста пятьдесят рублей, а что?» - «Это за то, что держите палочку и куплетик поете?!» - «Да...» - «Послушайте, а мне нельзя устроиться к вам в театр? Я тоже так смогу».
Когда гастроли подошли к концу, она мне говорит: «Ви такой хороший мальчик, но я должна вас предупредить - у вас страшная болезнь». «Что такое?» - испугался я. «У вас рэдки пальцы. - Она растопырила пальцы и добавила: - Все деньги между пальцев уходят». Прощаясь с ее мужем, я, зная его страсть к рыбалке, подарил ему выцветшую рыбацкую робу. Хозяин растрогался: «Ой, спасибо! Родной сын и носового платка не подарил!» - «Подождите, вот вам еще брючки и пояс». - «Что ви делаете! У меня сейчас сердце разорвется от благодарности!» - «Это еще не все. Вот вам пиджачок, ботинки и носки». - «Спасибо, спасибо, мой родной!»- и он заплакал. «Ну теперь все!» - сказал я и захлопнул чемодан. Он моментально прекратил плакать и спросил: «А галстук?»
В начале 50-х Театром Станиславского стал руководить Михаил Яншин. Однажды подошел ко мне в буфете, где я старался наесться впрок дешевой еды, и предложил: «Женечка, мне очень нравится, как вы аппетитно едите. Пойдемте-ка в ресторан «Баку», отобедаем. Кто съест меньше, тот и платит». Несмотря на то что зарплата у меня была нищенская, отказаться от такой компании я не мог: «Умру, но его объем!» Заказываем пятую бутылку «кахетинского» и по четвертому шашлыку, а победить Яншина кажется невозможным. От еды оба взмокли, дышим тяжело. Приносят еще шашлык. Яншину достаются жирные кусочки, он выдыхает с усилием: «Все, не могу. Плачу, проиграл...»
После ресторана отправились на ипподром. Яншин часто и с успехом играл в тотализатор на рысистых бегах. Оставив меня в бессознательном состоянии от обжорства внизу, Яншин отправился в кассу делать ставки. Прошло два заезда. Он подходит ко мне и предлагает: «Я немножечко выиграл. Приглашаю в ресторан - угощу чудной солянкой!» При слове «солянка» я перегнулся через забор - меня стошнило прямо на траву. Когда я рассказал эту историю другу Яншина футболисту Андрею Старостину, он засмеялся: «Вы мальчик, Женечка! То, что вы съели в «Баку», - легкая закуска перед обедом. Яншин вам специально подыграл, чтобы расплатиться».
В нашем театре работал главным администратором Яков Моисеевич Гитман. Он был очень колоритной фигурой, с огромной шишкой на лбу. Была у него одна странность: он давал в долг в два раза больше той суммы, которую у него просили. Просишь три рубля - дает шесть, если сто - дает двести! Яншин был очень заинтригован этой феноменальной щедростью. И решил проверить, в чем загадка? Однажды встречается с Гитманом и просит: «Вы не могли бы мне одолжить двадцать тысяч рублей дня на два?» На эти деньги тогда можно было купить дом! Вечером Гитман привозит ему сорок тысяч. И тут Яншин не выдерживает: «Я пошутил. Мне деньги не нужны. Умоляю! Скажите, Яков Моисеевич, почему вы даете всем больше?» - «Пожалуйста! Когда я давал в долг столько, сколько у меня просили, деньги забывали отдавать. А когда стал давать больше - это врезалось в память, как контузия! Долг обязательно возвращали». Спустя время они встретились у театрального буфета. «Михал Михайлович, я забыл дома деньги. Одолжите десятку!» - взмолился Гитман. «С удовольствием!» - сказал Яшин и протянул двадцать рублей. Гитман чуть слезу не пустил: «Никогда не думал, что главный режиссер театра станет таким способным моим учеником».

- А на что вы, начинающий актер, жили?

- Естественно, платили нам, начинающим актерам, мало, и дирекция разрешала подрабатывать: мы шумели за кулисами, изображая ветер, раскаты грома, подражали голосам птиц, цоканью копыт... За это платили пять рублей. Вместе со мной в театре начинал Евгений Леонов, симпатичный обладатель пухленьких розовых щечек и очаровательной стеснительной улыбки. 1949 год. Гастроли Театра Станиславского в Ленинграде. Гостиница «Астория». Мальчишник. Играем в домино. Леонов проиграл и, прикорнув на диване, дремлет. Вдруг за окном «Астории» в четыре утра слышится цокот копыт. Это «фиакр» ассенизатора проезжает. Женя, не открывая глаз, печально говорит: «Пять рублей проехало!»
Еще одна история из нашей с Женей юности. 1950 год. Вечеринка моего драмкружка. Женя Леонов - мой гость. Ему явно понравилась одна разведенная инженерша, хозяйка трехкомнатной квартиры. Получилось так, что мы оставили их вдвоем. Не прошло и пяти минут, как Леонов схватил пальто и выскочил со слезами на глазах из комнаты. «Что случилось?» - спрашиваю хозяйку. «Он хотел меня поцеловать. Я не позволила. Тогда он расплакался и сказал: «Одолжи мне два рубля на такси!» И вот уехал!»

- Когда вы ощутили первые «уколы» славы?

- Я стал знаменитым после роли в пьесе по роману Золя «Наследники Рабурдена». В двадцать четыре года сыграл старика. И, видимо, очень убедительно, потому что на меня стали специально ходить зрители.
И тут в моей судьбе случился крутой поворот. Я рассорился с директором Театра Станиславского Василием Гвелисиани, который был двоюродным племянником Сталина. Случилось это в Саратове на гастролях. Стояла жуткая жара, и я в гримерке попивал холодное пиво из бутылки. Начался спектакль. Спрашиваю у партнерши: «У нас много денег в сейфе?» «Шаром покати», - отвечает она. А я ответил не сразу. Наступила пауза. В антракте ко мне в гримерную влетел директор, увидел на столе бутылку пива и поднял скандал. Я сказал директору: «Убирайтесь вон отсюда!» Ночью состоялось собрание. Меня обвинили в пьянстве и чуть ли не в срыве спектакля. Не «тронули» чудом, хотя за такие вольности с родственником Сталина могли и упечь. Но из театра пришлось уйти.
Как назло, в это же время на меня написали фельетон «Баловень кулис». Там был пропесочен молодой артист Весник, который ехал в троллейбусе и почем зря ругал директора театра. Кончался фельетон фразой: «И тем более жалко, что такое случилось с талантливейшим актером Москвы Весником». Я позвонил в редакцию, меня там отфутболили, объяснив, что «форма и содержание советского фельетона допускают творческий домысел».
Я очень сокрушался, пока мне не позвонил Николай Смирнов-Сокольский: «Да перестань! В первый день выхода фельетона его знают все. На второй день помнит только редакция. На третий - один ты. Плюнь! На меня было сорок фельетонов!» Мало того, он мне протянул руку, прислав телеграмму: «Зачислен в Театр эстрады на две зарплаты».
Он был очень известным конферансье и в то время художественным руководителем Театра эстрады. Добрейший, милейший человек, но внешне был похож на Гитлера - носил такую же косую челку. Он объявлял артистов, читал свои памфлеты и делал это очень здорово. Однажды в 1927-м на ответственном концерте объявляет: «Я с удовольствием представляю публике человека, который прославил на весь свет русскую скрипку, - Лев Оборин!» Уходит под гром аплодисментов за кулисы, а там стоит бледный Оборин, который от волнения трясется: «Простите, Николай Павлович, но я на рояле играю». Смирнов-Сокольский возвращается на сцену и невозмутимо продолжает: «Прошу меня извинить, товарищи, но Лев Оборин забыл скрипку дома и будет играть на рояле, что значительно труднее!»
А еще он отличался по тем временам безумной храбростью. В 1937-м со сцены Колонного зала мог сказать: «Я получил письмо из деревни от брата. Он спрашивает: «Как вы живете в Москве?» Я позволил себе ответить ему от имени всех москвичей: «Живем, как в автобусе: половина сидит, половина трясется». Я сам видел, как из зала выбежало несколько зрителей, боясь, что их привлекут в свидетели. И снова концерт, и снова знаменитое «письмо брата»: «Брат спрашивает, как мы там в Москве? Отвечаю: «Как в Африке: ходим в одних трусах и кушаем бананы». В то время в Москву впервые завезли экзотические бананы. Они повсюду продавались, а вот сшить брюки была проблема. Все ждали ареста смельчака. Но вскоре по всей Москве опять висели афиши - «Великий сатирик народный артист Смирнов-Сокольский».
Много позже я у него поинтересовался: «Неужели вы не боялись в то время так опасно шутить?» Смирнов-Сокольский рассказал следующую историю: «Меня часто приглашали на приемы. Однажды на банкете в Кремле подозвал меня к себе Сталин. И представляя какому-то иностранному деятелю, сказал: «А это мой шут!» С тех пор мне было дозволено говорить все что хочу. Никто не смел мне делать замечаний».
Был случай, когда министр культуры Фурцева на заседании коллегии спросила Смирнова-Сокольского: «До меня дошли слухи, что вы на гастролях зарабатываете большие деньги. А я, министр культуры, со всеми премиальными, получаю меньше вас. Как вы это объясните, Николай Павлович?» - «Так вы, барышня, получаете, а я за-ра-баты-ваю!»

- А Смирнов-Сокольский действительно так много зарабатывал?

- По тем временам очень много. Иначе не собрал бы такую ценную библиотеку. Она тогда стоила семь миллионов долларов. Он - единственный, кто получил без защиты звание доктора филологии. Написал завещание, в котором передавал все ценные книги библиотеке имени Ленина. Сейчас там существует отдельная комната книг Смирнова-Сокольского. Правда, его жена кое-какие раритеты не отдала, например, автопортрет Шевченко, который висел в туалете их квартиры. На Смирнова-Сокольского работали агенты, которые рыскали по развалам в Киеве, Харькове и находили редкие экземпляры. У него, кстати, хранились письма Пушкина с матерными стихами, посвященными Керн. А еще
- один из двух экземпляров «Флирта Петра Первого». Цену этой книги не могли определить даже известные библиофилы.
Как-то Николай Павлович пожаловался: «Ну надо же! Меня обзывают антисемитом!И за что? За то, что свою собаку назвал Ревеккой. Никто ведь не скажет, сколько денег я на нее трачу. Пять сольных концертов - собаке под хвост. И почему меня не хвалят, что в моей квартире живет еврейка Софья Близняковская, моя любимая жена?»

- В Театре сатиры, куда вы перешли после Театра эстрады, рядом с вами был еще один выдумщик на розыгрыши - Георгий Менглет...

- Он обожал это дело. Как-то мы с ним играли спектакль «Мистерия-Буфф» Маяковского. Через каждые пять слов мы вставляли «дю-дю-дю». Никто в зале не понимал, что происходит. Например, я говорил: «Знаете, дю-дю-дю, я слышал одну историю...» А он отвечал: «Да, дю-дю-дю, что вы говорите?» И так все время - пока кто-то первым не выдержит и засмеется. Даже по телефону так разговаривали. «Дю-дю-дю дома?», он отвечал: «Дю-дю-дю слушает».
Но дружил я больше с Анатолием Папановым. Он был удивительно наивным и порядочным человеком. Мы оба увлекались спиртными напитками. И это порождало массу смешных ситуаций. Мы с ним играли вместе в «Двенадцати стульях». Я - Бендера, а он - Кису Воробьянинова. А в «Золотом теленке» я снова был Бендером, а Папанов - великолепным Корейкой.
Никогда не забуду, как Толя Папанов «завелся» на гастролях в Ленинграде и стал пропадать из гостиницы. Его жена в панике - Папанова нет день, два. Где искать? Что делать? В милицию звонить? Однажды она приходит на репетицию и хохочет: «Представляете, захожу к себе. Он сидит в шляпе на диване совершенно «под мухой» и кулаком по столу стучит: «Где была, старая шлюха?!»

- Знаю, что в вашей жизни огромное место занимала рыбалка. Может, у вас в запасе есть рыбацкие байки?

- 50-е годы. Снимаем в Судаке фильм «Отелло». Свободное от съемок время проводим с Сергеем Бондарчуком, исполнителем роли Отелло, на суденышках рыбаков. Работаем простыми матросами: крутим лебедку, моем палубу, носим сети... Нам исправно платят «зарплату» - камбалой. Однажды рыбаки вытянули огромную белугу - 400 кило! Чтобы вытащить великаншу, пришлось вцепиться в канаты всем составом, на помощь даже перепрыгнули рыбаки с соседнего траулера. Еле выволокли рыбу на пирс. А когда разделочница стала ее чистить, рыбина в конвульсиях так махнула хвостом, что чуть не сбила женщину в море. Потом нам с Сергеем доверили крутить над огнем огромные шампуры с кусками рыбы по килограмму каждый! Когда я вонзил зубы в добычу, понял, почему рычит собака, когда у нее в пасти лакомство. «Сейчас отнимут!» - промчалась первобытная мысль, и я сам чуть не зарычал. Оказывается, Сергей в этот момент подумал о том же...

- А как вы попали в кино?

- Можно сказать, это произошло еще в детстве. Как-то в нашу спецшколу приехала съемочная группа фильма «Рваные башмаки» отбирать ребят на роли голодающих детей немецких сапожников. Весь наш класс отправился на съемки, а меня не взяли, сказав, что могу идти домой. Я заплакал: «А что я скажу маме?Мне ответили: «Скажи, что дети голодающих сапожников не могут быть такими толстыми!»
Но кино все-таки вошло в мою жизнь...
На картине «Трембита» я встретился со своей подругой детства Олей Аросевой. Мы вместе играли на Собачьей площадке и ходили в один детский садик. Ей было три года, мне пять. Потом мы встретились в Германии, где работали наши родители. К сожалению, отца Оли постигла та же участь, что и моего - он был репрессирован.
Словом, встретились мы на съемочной площадке и играли влюбленную пару - Параську и Сусика. По роли моя возлюбленная тащит меня из реки багром. Я сниматься побаиваюсь: зная мощный темперамент Аросевой, опасаюсь ее багра. Но режиссер меня успокаивает: «Не волнуйся, твое пребывание под водой продлится всего двадцать секунд. Она тебя вытащит - и все! Мотор! Начали!» Я делаю глубокий вдох и погружаюсь в пучину. Лежу на дне, придавленный багром Параськи, и считаю. 5, 10, 15... Двадцать секунд давно прошли, а меня никто не тащит. Запас воздуха закончился, пытаюсь дернуться, но освободиться от тяжести багра и Параськи, которые в сумме весили около ста килограммов, было невозможно. Все, конец!
Когда я уже попрощался с жизнью, вдруг что-то поволокло меня наверх. Последнее, что увидел - такое знакомое с детства лицо Аросевой...
Не успел фильм выйти на экраны, как я почувствовал себя знаменитым. Как-то собрался в универмаг купить плащ. На выходе вдруг обнаруживаю пропажу ста рублей. Купюра, свернутая фантиком, лежала в кармане.Напротив универмага замечаю шайку шпаны. Подхожу к ним и говорю: «Ну что, дошли до ручки? Уже актеров обворовываете?» «Что случилось?» - загалдели ребята. «Да вот, искал плащ, а пропали деньги. Они были сложены фантиком, из кармана сперли». - «Стой здесь, Сусик!» Минут через двадцать приносят мой «фантик». Пришлось половину потратить на угощение поклонников...
Кстати сказать, после «Трембиты» свою узнаваемую физиономию приходилось порой прятать от людей. Я поднимал воротник пальто, надвигал на глаза кепку.
Но однажды, несмотря на все ухищрения, в метро меня узнал восьмилетний мальчишка и закричал на весь вагон. «Мама, смотри, этот дурачок едет!» Я поспешил выйти на ближайшей станции. Что обо мне могли подумать пассажиры: может, я - бегающий от алиментов отец этого мальчика! Через 20 лет этот «мальчик» подошел ко мне на концерте в Одессе и попросил прощения за свое поведение.
А когда вышел фильм «Приключения Электроника», где я сыграл учителя математики, мне приходили письма от детей со всего СССР. Одна девочка написала: «Дядя, вы такой добрый. Приезжайте к нам преподавать математику, а то у нас очень злая учительница».

- Ваши дети продолжили актерскую династию?

- Дети не стали актерами. Женя - строитель, Антон занимается фотографией.
... В день своего восьмилетия мой старший сын Женя был удостоен чести посмотреть «Ревизора» в Малом театре. Я играл Городничего, а Юрий Соломин - Хлестакова. Женя важно восседал в кресле директорской ложи на виду всего зрительного зала. Сцена второго акта.Я тихонько вхожу в номер гостиницы, где остановился Ревизор. Оглядываюсь - никого. Вдруг из директорской ложи буквально вываливается мой сын и во все горло кричит: «Папа! Вон он!» и тычет в прятавшегося под пальто, висевшими на вешалке, Соломина. Мы с ним от неожиданности растерялись. Затем невероятным усилием воли взяли себя в руки и доиграли сцену. После второго акта Женю повели ко мне в грим-уборную. Проходя под сценой, Женя запалакал: «Да ну вас! Папу все обманули».
Или младший, Антон, ради которого я согласился на телевидении играть капитана Врунгеля, вдруг говорит: «Как тебе не стыдно каждое воскресение говорить неправду детям всей страны?!»

- А когда, кстати, вам удалось попасть в Малый театр?

- Умер Сталин. В стране запахло переменами. Где-то в начале 60-х - звонок от Михаила Царева: «Пора возвращаться в родные стены». Работать на сцене прославленного театра было мечтой всей моей жизни! Я прослужил там почти тридцать лет...
Удивительные встречи с удивительными людьми... Михаил Иванович Царев был довольно сложным человеком, но в то же время с большим чувством юмора. Как-то к нему в кабинет прибегает доносчица: «Михаил Иванович, сегодня от артиста Дубровского пахнет водкой!» Он делает паузу и спрашивает: «Дорогая, а может, коньяком?» Она растерялась: «Не знаю...» Тогда Царев говорит: «Я вас очень прошу, прежде чем докладывать, проверяйте, пожалуйста, что именно пил артист. Это очень важно!»
Надо сказать, в то время водку начинали продавать в одиннадцать утра, а рабочий день в Малом театре начинался в девять. Однажды к Цареву входит секретарь парткома с докладом: «Что за безобразие! Захожу в сапожный цех в десять утра, а все уже «под мухой»! Это надо прекращать!» Царев ласково в ответ: «А если бы вы были сапожником, что бы вы делали в десять утра?» Тот же человек через какое-то время забегает к Цареву: «Ужас! В уборной Головина идет мальчишник! Они празднуют его день рождения и, представьте, пьют водку и едят шашлык из «Арарата»!» Царев качает головой: «Спасибо, что сказали. Идите, дорогой, никому не говорите». Следом Царев зовет секретаршу: «Голубушка, зайдите на третий этаж к Головину и скажите, что я минут через пять приду». Эта вольность была позволена потому, что закончился спектакль. А так, надо сказать, дисциплина в Малом театре всегда была жесточайшая. Если артист приходил подшофе, его вместо выхода на сцену ставили «на вешалку» - принимать пальто в артистическом гардеробе.
Мой педагог рассказывал, как в нашем театре судили молодую артистку Валю Серову. Ей позвонили на дачу в седьмом часу вечера и попросили заменить заболевшую артистку. Естественно, она отказалась приехать. В театре состоялось собрание. Взял слово Дикий: «Это не суд, а судилище! Вот вы, - обращается к актрисе Турчаниновой. - Евдокия, как вас, Егоровна...» Яблочкина с места ехидно: «Дмитриевна». «Да, Дмитриевна! Вы фарисейка! Как вы можете так жестоко судить молодую артистку!» Заканчивается собрание. У урны стоит и курит Дикий. Мимо под ручки ведут Яблочкину. Она останавливается и говорит: «Как вы посмели! Дуню назвать «Егоровной»! В этих стенах Ермолова играла, а вы...» Дикий загасил сигарету об урну и ответил: «Бабушка, с тех пор тут три раза ремонт сделали!» Когда потом эту историю рассказывала Яблочкина, она прибавляла: «Я так смеялась, когда он меня назвал бабушкой! Так смеялась!»
Об Александре Александровне Яблочкиной сочинялись милые, добрые и наивные истории. Разобраться в том, что правда, а что ложь, теперь уже трудно. Но есть истории, которые действительно имели место. Скажем, идет заседание художественного совета. Главреж театра Константин Александрович Зубов просит: «Голубушка, сверху нам навязывают постановку плохой пьесы. Не согласились бы вы сходить на прием к Молотову и заручиться его поддержкой?» - «С удовольствием». Александру Александровну посадили в автомобиль, и она поехала в Совнарком, который находился совсем рядом. Все остались в театре ждать своего парламентера. Через сорок минут Яблочкина появляется на пороге и улыбается пухленькими ямочками на розовых щеках: «Поздравляю вас, дорогие мои! Еле-еле уговорила! Молотов пьесу ставить разрешил!»

- В Малом театре было много интриг вокруг званий, премий. Вы не страдали от этого?

- Никогда не участвовал ни в каких группировках! Не боролся за звания, не подписывал письма. Я прошел войну и хорошо знаю цену человеческой жизни. У меня была одна группировка... по водке. У нас сложилась большая компания, куда кроме нас с моим другом Анатолием Папановым входили Доронин и Хохряков. Порой присоединялся и Михаил Жаров. Помню, однажды бурно отметили мой день рождения. С нами был актер Родион Александров. Сели в такси после ресторана и решили продолжить празднование чаепитием в квартире Доронина. Останавливаем машину у гостиницы «Националь», чтобы купить торт. Возвращаемся, а рядом с такси стоит милиционер и грозит водителю штрафом за неправильную парковку. Слово за слово, мы грубим стражу порядка и очень скоро оказываемся в отделении. Мы трое, Весник, Доронин и Папанов, громко шумим, требуем справедливости, а Родион Александров сидит в углу, разомлевший от выпитого, и интеллигентно молчит. Капитан милиции кричит: «Тихо! Вы все выпили. Не галдите. Вот ваш товарищ, сразу видно, воспитанный человек. С ним я и буду разговаривать. Скажите, как все произошло?» Родион поднимает осоловевшие глаза и с большим достоинством громко произносит: «Фа-шис-ты! Вашу мать!!!» Он тут же получил пятнадцать суток, водитель - штраф, а торт пришлось съесть с милиционерами прямо в отделении. Мы еле упросили отнести арестанту кусок. В этот момент его заканчивали брить наголо.

- Почему же вы ушли из столь любимого вами театра?

- Расскажу одну историю, которая и будет ответом на этот вопрос. Часто, еще в детстве, я от мамы слышал: «Ах, Гоголева! Ах, красавица!» В девять лет я как-то спросил: «Мама, а Гоголева - жена Гоголя?» К удивлению, мама ответила, что нет. Оказывается, она артистка Малого театра, у нее удивительного тембра голос и огромные глаза. А когда я спросил: «Малый театр - это маленький кукольный театр?», мама пояснила, что театр просто меньше Большого, который находится рядом.
В семнадцать я впервые увидел Гоголеву на сцене в спектакле «Варвары» и влюбился. И она стала мне сниться. Почему-то чаще всего я был Отелло, а моя любовь Дездемоной. Я все время носил ее на руках и боялся опустить на пол, потому что она вся была... из шоколада. У меня было трудное детство, и шоколада мне безумно хотелось. И вот по воле Шекспира мне нужно было задушить Дездемону. Я уложил шоколадную Гоголеву в постель. По щекам струились слезы. Я прикоснулся к ее шее и прошептал тихо-тихо, чтобы не услыхал великий автор пьесы: «Лена, живи долго-долго!» Спустя полвека после моего незабываемого сна я стал партнером Елены Николаевны в нашумевшем спектакле «Мамурэ», продолжая тайно любить свою «шоколадную Дездемону». В середине восьмидесятых Елена Николаевна отдыхала в подмосковном санатории, и я наконец решился и рассказал ей о своем юношеском шоколадном сне. Поцеловал ей руку и произнес: «Елена Николаевна, я люблю вас!» На меня смотрели ее прекрасные глаза, из которых струились слезы...
Когда Гоголева ушла из жизни, сцена Малого театра опустела. Любимый театр стал другим, и я без всякого сожаления подал заявление об уходе: «Поскольку я работал в другом театре, прошу освободить меня от работы в этом...» Все решили, что я шучу, а я повернулся и спокойно ушел... Но эта сцена, удивительные люди, с которыми я на ней встречался, до сих пор являются мне в далеко не юношеских снах...

Беседовала Ирина Зайчик
«Караван историй», 06.03.2006