Новости

«К 125-летию со дня рождения Михаила Климова»

П.Новицкий

КЛИМОВ

Часть 1

2.
Квартира Климова производит впечатление очень обжитой, старинной московской уютности. Много диванных подушек. Стол, заставленный батареей карточек. На стенах портреты бульдогов, знаменитый волк, тоскующий в зимнюю одинокую ночь, виды Кавказа, многочисленные портреты Е. М. Садовской. Когда вы входите, навстречу к вам поднимается полный, пожилой человек, с гладко зачесанными седеющими волосами, с одутловатым, очень усталым лицом, тяжелым подбородком, большим ртом, с очень серьезными сверлящими глазами, сразу охватывающими вас из-за пенсне. В пристальной серьезности глаз сразу замечаешь вспыхивающие огоньки веселой, но беспощадной иронии. Солидное выражение лица все время сдерживает насмешливую улыбку. Между хозяином и посетителем сразу устанавливаются легкие, непринужденные, простые отношения.

Приветливые и точные ответы, строгие и четкие, иногда резкие формулировки. И непрерывная работа жадно изучающих вас пристальных глаз.

Перед нами актер с большим опытом, с большим стажем (сорок лет на сцене!), с большими заслугами, актер, связывающий сегодняшний день советского театра с десятилетиями дореволюционных скитаний русского актерства, актер, для которого университетом послужили встречи с выдающимися представителями старого реалистического русского театра и суровый опыт напряженной безостановочной работы. В каждой его фразе и в каждом жесте чувствуется добротность заслуженного мастера, влюбленного в свою работу, относящегося к ней с трогательной нежностью, добросовестностью и честностью. Конечно, накопилась и горечь. Усталость не только в лице, усталость в сердце. На вопрос о творческих планах на ближайшее будущее Михаил Михайлович неожиданно отвечает: «Никаких у меня планов нет. Устал я смертельно. Надоело быть актером».

Но в этом признании нет никакого пессимизма, никакого равнодушия. Наоборот, беседуя с ним, вы ощущаете боевую нетерпимость, принципиальную строптивость и яркую пристрастность темпераментного и страстного производственника. Не только сценические образы, созданные Климовым, но и весь его облик, его биография, его позиция в искусстве четко определяют его отношение к действительности.

Никакой расплывчатости и неопределенности нет в симпатиях и антипатиях М. М. Климова. Самые любимые его писатели — Островский, Пушкин, Гоголь, Толстой, Чехов. Из иностранных писателей он больше любит Золя, Бальзака и Диккенса. Его интересуют писатели, которые с наибольшей широтой, с наибольшим размахом и наибольшей правдивостью изображали действительность, которые отличались особенной жадностью к жизни и неисчерпаемой наблюдательностью. Его прельщает беспощадность реалистического изображения. Самые любимые его книги «Война и мир» Толстого (перечитывал двенадцать раз) и «Человек-зверь» Золя. Достоевского не любит за его тяжелую мрачность, за то, что он не освобождает и не поднимает читателя, а порабощает и принижает. Лучшими вещами Островского считает «Бесприданницу», «На всякого мудреца довольно простоты» и «Волки и овцы». Мольер его никак не трогает, Климов не чувствует внутреннего комизма его произведений. Из живописцев очень любит Репина, Серова, Перова; Левитан, конечно, хорош, но слишком субъективен, неровен, капризно-лиричен. Климов не выносит утонченного психологизма, близкого к болезненности, так же как не выносит манерности, вычурности, аффектации. Он сторонник здорового, полнокровного реалистического искусства, ясного и четкого языка, откровенной, беспощадной, честной правдивости в изображении действительности, благородной простоты, которая должна быть природой художника. Поэтому формалистические ухищрения ему глубоко чужды. Плакатное и условное искусство кажется ему свидетельством творческой бедности или творческой неискренности. Всякие импрессионизмы, экспрессионизмы и футуризмы представляются Климову явлениями упадочными, выражающими духовный кризис индивидуалистического искусства. От актера он требует естественности, органической простоты, жизненной убедительности. Но вульгарный натурализм всегда претенциозен и оскорбителен, так же как и вульгарный, грубый комизм, обыгрывающий внешние данные актера. Успех Варламова у обывателей и мещан был понятен — они нуждались в щекотке и не хотели думать. Но для Климова Варламов был несносен. Он интересен как сценическое явление, как материал. Нр это разве актер? Он смешит, используя свою внешность, свою толщину, но образ он не дает. Зато была комическая старуха Ольга Осиповна Садовская. Больше таких комических старух не было. Вот это была актриса! Она никогда не старалась рассмешить, играла тепло и просто, без малейшего нажима, без единого грана заискивания. Такая игра воспитывала зрителя. Походила на нее своей изумительной простотой и естественностью Шебуева. Другие комические старухи старались играть под Ольгу Осиповну, но это у них не выходило — они не имели ее благородства, свободы и тонкости.

Климов не выносит наигранного актерского пафоса — более оскорбительной лжи трудно себе представить. На него всегда отрицательно действовала декламационно-риторическая манера игры, рационалистическая холодная патетика старой итальянской школы. Много было пустоты и провалов в игре Сальвини. Потрясающие моменты, ударные сцены, на которые уходил весь темперамент и вся сила голоса артиста, перемежались с бездушной пустотой и абсолютным равнодушием промежуточных сцен. Он быстро выдыхался, образ не доходил, становилось досадно и скучно. Зато как благороден и приятен был Цаккони, новатор-реалист, игравший те же пьесы, что и Сальвини, но глубоко, искренне и правдиво. Лира играл как обыкновенного человека, без всякой ходульности и искусственной приподнятости.

Климов вообще считает наиболее правильными творческими позициями в театре позиции МХАТ. Он всегда любил этот театр, постоянно ходил на его репетиции, был связан узами дружбы главным образом с актерами Художественного театра (Александровым, Грибуниным и др.). В Художественный театр он не попал потому, что в молодости разделял довольно распространенный предрассудок о творческой несамостоятельности актеров этого театра, предрассудок, который впоследствии, при соприкосновении с действительностью, выветрился, а главное потому, что Южин его связал словом. Климов думает, что генеральная линия развития советского театра заключается в соединении двух линий — Малого и Художественного театров, но при этом каждому необходимо отказаться от элементов своей творческой ограниченности.

Климов нисколько не обольщается относительно состояния Малого театра. Режиссура до сих пор была «самобытная», типа честной провинциальной режиссуры, «без претензий». Малому театру нужно сильное художественное руководство мхатовского типа. Репертуарная политика уважающего себя театра не может довольствоваться слабыми, неполноценными пьесами, не возвышающимися над уровнем прежних Рышковых и Колышко. Современные Рыш-ковы и Колышко кажутся Климову гораздо более возмутительными, чем прежние. Ведь аудитория-то теперь какая! Совсем другая публика, судя по реакции на игру актера. Раньше редко аплодировали автору. Сейчас публика чутко реагирует на всякий призывный, захватывающий, меткий текст. Каждая фраза доходит. Спекулировать на лучших чувствах такой публики и давать беспомощный, жидкий текст, не обогащающий жизненный опыт аудитории и не воспитывающий ее художественно, — значит совершать преступление. Глаза Климова загораются гневом, когда он говорит о некоторых современных драматургах. Его оценки безапелляционны: «Бездарные претензии, сделано по готовым образцам», «А у этого никогда не выходит герой. Чтоб создать героя, надо обладать характером», «Есть талантливые писатели, но они неопытные, беспомощные драматурги, не умеют связать концов».

Климов не брюзжит, он активно борется за качество драматургии. Он до конца возражает против слабых пьес и решительно отказывается в них играть. Он человек строптивый. Острый, требовательный и беспощадный глаз у этого опытного, очень делового и очень строптивого актера, умеющего защищать достоинство советского художника и советского театра. Достоинство актера определяется не одним чувством творческой самостоятельности. Достоинство актера определяется степенью его идейно-политической ответственности за состояние своего театра, степенью его активности и способности к самокритике. Климов любит рассуждать и любит протестовать, когда нарушаются основные творческие интересы актера. Советский актер обязан рассуждать. Творческая инициатива и самостоятельная мысль актера — самые ценные его качества. В одном из черновых писем А. П. Ленский с потрясающим сарказмом и негодованием передает одну типическую для старого театра беседу режиссера-автократа с возражающим актером. «Вам, батенька, платят жалованье, чтобы вы играли, что дадут, а не рассуждали», — заявляет режиссер. «Ошибаетесь, государь мой, мне именно платят жалованье за то, что я умею рассуждать, что у меня есть голова на плечах, что я служу искусству, а не растлеваю его» (подчеркнуто А. П. Ленским).

Продолжение следует…