Геннадий Смирнов
26 октября 2009 г.
На это раз (кстати, почти ровно четыре года прошло с последнего моего похода на этот спектакль) для меня оказались новыми сразу четыре исполнителя:
Купавина -- Глушенко,
Апполон -- Вершинин,
Лыняев -- Невзоров и
Беркутов -- Хомятов,
и, увы, спектакля они не улучшили. Но, это на мой взгляд, а на вкус и цвет, как вы понимаете, товарища нет.
Общее впечатление от спектакля, как от сборника дивертисментов и откровенно вставных номеров, осталось и даже усугубилось. Многие актёры (кроме Глушенко и Титовой) уже даже и выкрикивают свои "ударные" фразы, чтобы "дойти до зрителя".
Оно конечно, доходить до зрителя надо -- искусство театра для зрителя изначально, а не для искусства, но, как мне категорически кажется, не за счёт снижения вкуса.
Но, попробую по-порядку.
Глушенко -- Купавина.
По сравнению с несравненной Амановой образ снижен, даже чуточку вульгарен. Иногда комичен в лирических сценах, что уже и вовсе убивает сам образ.
Замечательная по тонкости исполнения Амановой сцена с кошельком (когда Купавина оставляет было свой кошелёк наедине с Апполоном. а потом возвращается и забирает его, у Амановой очень интеллигентно, видно, что ей неловко являть своё подозрение, но предательски длинный кошелёк "выдаёт" её) у Глушенко обрёл будничность и второго, тем более, третьего плана этой сцены не обнаружилось.
Вершинин -- Апполон Мурзавецкий.
Не долго думая, Вершинин вместе с костюмом взял один к одному и рисунок роли, интонации и даже, в некоторых случаях, особенности произношения отдельных слов у А. Коршунова и шпарит таким макаром весь спектакль ничтоже сумняшеся.
Невзоров -- Лыняев.
Невзоров же образ своего героя переработал почти до неузнаваемости -- получился этакий постаревший и впавший по этой уважительной причине в маразм Лопахинн.
Никакой он не барин.
В споре с Беркутовым по поводу Горецкого не чувствуется, как это чувствовалось у Борцова (тот, кстати, и в гриме давал еле заметный намёк на Тургенева) вдруг проснувшаяся в этом деревенском сибарите студенческая пылкость, а было простое желание отстоять свою точку зрения. Очень скомканно, невразумительно провёл он и сцену его обольщения Глафирой. А уж в конце, когда он этаким мышиным жеребчиком бегал за Глафирой, вспрыгивал на лавку и орал, видимо, в избытке страсти свои реплики .... Нет, не барин, решительно не барин.
Хомятов -- Беркутов.
Если и у Барышева с Амановой было неясно, почему Беркутову понадобилось посредничество Миропии Давыдовны в деле его сватовства к Купавиной, то с Хомятовым этот вопрос запутан окончательно. Играет эту часть спектакля он так, будто выучил текст на иностранном языке на слух и усердно его повторяет. В последнем диалоге с Мурзавецкой он играет самый первый план своей роли. Как поп-певица, слова "сердце" и "любовь" в песенке автоматически выпевает с обязательным понижением тона и грудным ("душевным") голосом, независимо от контекста песни, так и Хомятов на полном серьёзе, даже с волнением в голосе, говорит о замечательных достоинствах и необыкновенной святости своей собеседницы.
Почему же после этого и Миропа Давыдовна и Вукол Наумыч признали себя сущими овцами перед матёрым волком Беркутовым?
Вопрос также как и четыре года назад повисает в воздухе.
Как и четыре года назад, даже с ещё большим размахом, Полякова была разухабиста в своей роли.
И, как и четыре года назад, Титова была точна и безукоризненна в Глафире.
Впрочем, спектакль прошёл весело, народ постоянно аплодировал, смеялись всё время (не исключая и нас), в конце дали два занавеса (на недавней "Последней жертве и одного не натянули).
Пахнуло балаганом.
