Уважаемые зрители!

4 ноября на основной сцене пойдет спектакль «Таинственный ящик» П.А.Каратыгина (вместо спектакля «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А.Н.Островского).

Приносим извинения за возможные неудобства!

19 апреля на основной сцене пойдет спектакль «Власть тьмы» Л.Н.Толстого (вместо спектакля «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А.Н.Островского).

20 апреля на основной сцене пойдет спектакль «Три сестры» А.П.Чехова (вместо спектакля «Власть тьмы» Л.Н.Толстого).

Приносим извинения за возможные неудобства!

… спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», … скорее всего, прошел бы незамеченным, если бы не тема.

ОЛИГАРХИ ПОД МИКРОСКОПОМ

… спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», … скорее всего, прошел бы незамеченным, если бы не тема.

При всей патриархальности, при всей наивности, старомодности такого театра и его методов, что-то есть в этом малотеатровском недвижимом стиле интересное, живое, потаенное — замороженное изящество, какая-то древняя сказка, которая оттаивает за счет особой актерской техники, которую увидеть больше негде уже, наверное.

Антигероя Шуйского, лукавством добивающегося смещения Самозванца с русского трона, играет Борис Невзоров (первая большая роль в Малом). У Шуйского Александр Островский прописывает такой сильный монолог, что у зрителя, честно говоря, рубашка к спине прилипает.

Со сцены бывшего императорского театра звучит актуальное и сильное социальное высказывание, поданное в стиле горячей площадной исповеди. Речь идет о том, что московские бояре после Смуты вывели на трон временщика — тушинского вора Гришку Самозванца.

Шуйский как наиболее совестливый из всех — решает пробиться к власти через публичное покаяние. Далее следует увесистый монолог перед лицом народа, где Шуйский винится за то, что корыстно привели к власти вора, фитюльку, убогонького, чтобы довести народ до бешенства. Что безобразно обманули людей и самих себя, ввергнув страну в еще больший хаос и разруху, да еще и в польскую свистопляску.

Поскольку Невзоров играет, разумеется, «ельцинский» тип власти — русака-беляка, полупьяного рубаху-парня, то его интонация и призывы становятся совершенно разрушительными для нашего спокойствия.

Три спектакля самого патриархального и самого радикального театра Москвы на самом деле заставляют приучиться к одной простой мысли, идущей вразрез с умонастроениями эпохи: сами привели — сами расплачиваемся. Сами допустили, сами страдаем.

Любишь кататься, люби и саночки возить.
Фрагмент из статьи, опубликованной в интернет-газете «Взгляд», 21 марта 2007 года

На основной сцене 12 октября пойдет спектакль «Ревизор» (вместо спектакля «Мнимый больной»).

17 октября (вечер) на основной сцене пойдет спектакль «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» — начало в 18.00 (вместо спектакля «Царь Борис»).

Приносим извинения за возможные неудобства!

«Звуковой архив Малого театра»

«СВЕТ РАМПЫ»

Предлагаем Вашему вниманию подборку передач радио «Подмосковье», посвященных спектаклям и актерам Малого театра…

«Звуковой архив Малого театра»

«СВЕТ РАМПЫ»

Предлагаем Вашему вниманию подборку передач радио «Подмосковье», посвященных спектаклям и актерам Малого театра…


Передача, посвященная А.В.Коршунову. Часть 1 (10 Мб)

Передача, посвященная А.В.Коршунову. Часть 2 (10 Мб)

Передача посвященная премьере спектакля «Бедность не порок» с участием А.В.Коршунова, 4 ноября 2006 года (10 Мб)

Передача , посвященная премьере исторической хроники А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» с участием В.Н.Драгунова, 4 февраля 2007 года (10 Мб)

Передача, посвященная спектаклю «Царь Федор Иоаннович» с участием Э.Е.Марцевича, 16 октября 2003 года (28 Мб)

Передача, посвященная спектаклю «Смерть Иоанна Грозного», 17 октября 2004 года (13 Мб)

Передача о Татьяне Панковой, часть 1 (10,2 Мб)

Передача о Татьяне Панковой, часть 2 (9,7 Мб)

Передача о Татьяне Панковой, часть 3 (10,6 Мб)

Передача, посвященная премьере исторической хроники А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» (11,8 Мб)



Автор и ведущая передач – Наталья Маркова.

Уроки для нас от «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» в постановке Малого театра

БОЯРЕ ДУМАЮТ НЕ О РОДИНЕ

Уроки для нас от «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского» в постановке Малого театра

На недавнем очередном всероссийском фестивале «Островский в Доме Островского», который регулярно проводится Малым театром для показа лучших спектаклей по пьесам великого русского драматурга со всей страны, заключительным аккордом стала постановка, представленная самими организаторами этого большого театрального смотра.

Новое обращение Малого к драматургии своего главного автора уже по достоинству оценено московскими зрителями, а теперь и участники театрального фестиваля из многих российских городов подтвердили заслуженный успех своих столичных коллег.

Но начинать разговор об этом спектакле надо с выбора пьесы. Почему Дом Островского обратился на сей раз не к испытанному фонду тех работ любимого классика, которые чаще всего ставятся и постоянно на слуху, а к произведению, даже название которого далеко не всем известно? Между тем если Александра Николаевича Островского называют иногда русским Шекспиром, то без этой пьесы, как и без всего пласта его исторических драм, обоснование такого звания будет неполным. Речь в данном случае идет о драматической хронике «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский».

Помню, еще несколько лет назад, когда беседовал я с Юрием Мефодьевичем Соломиным о планах Малого театра на перспективу, он очень многозначительно заметил, что в репертуаре, наверное, появится скоро пьеса Островского довольно неожиданная. «Историческая, – сказал он, – но звучащая весьма злободневно». И стал развивать мысль о том, какое богатство содержит в себе историческая драматургия великого писателя, сколько в ней важных для современности тем.

Собственно, поворот Островского к русской истории в 60-х годах позапрошлого века тоже был продиктован задачами современности. В стране менялся социальный уклад, возникали вопросы о том, что ждет теперь народ в России, какие силы и куда его поведут, что сам он может и не окажется ли в очередной раз коварно обманутым… Словом, проблема власти и народа опять была на самом острие.
А едва ли не наибольшей остроты в предшествующей отечественной истории достигала она в Смутное время XVII века. Пушкин гениальной своей художнической интуицией вовсе не случайно именно туда обратился за «Борисом Годуновым». По времени изображаемых событий, как и по духу, «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» Островского – прямое продолжение пушкинской трагедии.

Впрочем, сдвинув время, начал он писать свой исторический цикл – тоже не случайно! – можно сказать, с конца. Начал «Козьмой Мининым». Почему? Наверное, хотелось создать образ настоящего народного вождя. И, кстати, когда мы с Юрием Мефодьевичем беседовали об исторической драматургии А.Н.Островского, его «Козьма Минин» уже несколько лет с успехом шел на сцене МХАТа имени М. Горького. То есть Татьяна Васильевна Доронина актуальность этой пьесы точно поняла. И вот теперь в Смутное время переносит нас Малый театр.

Режиссер Владимир Драгунов, работавший над «Дмитрием Самозванцем и Василием Шуйским», взял за основу сценическую редакцию драматической хроники, которая создана здесь, в театре. Это, пожалуй, стало абсолютно необходимым: объем пьесы превышает нынешнюю возможность реализовать ее на сцене за один вечер полностью. Не скрою, некоторые утраты в связи с вынужденным сокращением текста вызывают огорчение. И особенно это относится к характеристике народной массы, которая у Островского гораздо более многообразна, колоритна, индивидуализирована. Вообще – из-за «экономии», наверное, – народ в спектакле выглядит, к сожалению, недостаточно массово.

Но зато великолепно вылеплены центральные образы спектакля – в первую очередь те, которые и дали название пьесе. Режиссер сосредоточивает основное внимание на разработке линии Самозванца – Шуйского, их глубокого и емкого психологического столкновения, а исполнители: заслуженный артист России Борис Невзоров (Шуйский) и молодой артист Алексей Фаддеев (Самозванец) — очень интересно, по-моему, решают свои творческие задачи.

Столкновение этих двух исторических личностей в спектакле (да так оно было, конечно, и в истории) – это фактически столкновение двух лицедейств. Каждый из них предстает перед окружающими далеко не тем, кто он есть внутри, в душе, по сути. Каждый играет, вынужден играть, причем почти все время, определенную роль.

И до чего здорово играет ее: перед Самозванцем и боярами, перед народом и самим собой тот же изощренный, многоопытный Шуйский в исполнении Бориса Невзорова! Как он страстен, тверд и убедителен в своих монологах, как умен и тонок в неожиданных ходах, порой ведь буквально на грани жизни и смерти! Не поверить и не довериться такому, кажется, просто невозможно. Фигура мощная и прямо-таки всепокоряющая влиятельностью своей, потому забываешь о внешней непохожести на исторического персонажа.

Но что движет этим родовитым боярином? Чем вдохновляется он во всей неуемной энергичности и целеустремленности? Заботой о Родине и народе, про который нет-нет да и заходит разговор и к которому постоянно приходится апеллировать, ибо без него в затеянной борьбе трудно обойтись? Нет, народ – только средство да еще барометр социальных настроений, кои надо учитывать. Самое же заветное, что жарко вспыхнуло в этом безусловно сильном и одаренном человеке, ощутившем близость возможной власти, он выдохнет сам для себя после беседы с тремя купцами, которые, судя по всему, теперь пойдут за ним и поддержат его:

Сегодня трое, завтра будет больше,
А через месяц вся Москва – моя.

Вот она, главная-то цель и потаенная заветная мечта, жившая в нем, разумеется, давно, еще при Годунове, но сейчас воспылавшая от мысли о реальности ее осуществления:

Почувствовать себя хоть раз
владыкой,
Почувствовать, что между мной
и Богом
Ни власти нет, ни силы!» О!..

Невзоров произносит этот монолог, как и все другие, в том числе доверительно обращаясь к залу, то есть к народу, на пределе искренности. Но если в других его речах искренность эта – зачастую искусное изображение Шуйским себя в зависимости от обстоятельств, то здесь он сам как есть сполна:
Решился я! Отныне каждый помысл
И каждый шаг ведут меня
к престолу;
Умом, обманом, даже
преступленьем
Добьюсь венца. О Господи! помилуй
Нас, грешников!

Он добьется. Однако замечательно найденное В. Драгуновым вместе с художником Л. Ломакиной решение финала спектакля выразительно скажет нам о недолгом предстоящем царствовании Василия IV и о продолжении трагедии, которое ждет впереди не только его, но и всю страну. Этот мрак черноты, куда, как в бездну, взглянет ставший царем боярин Василий Иванович, ужасающей черноты, начинающей на глазах озаряться тревожными сполохами пожарищ, пригнет в тяжкой задумчивости буйну голову очередного претендента на русский престол, когда ему сказать бы с радостью: «Достиг я высшей власти!»

Увы, как и у царя Бориса, не получится с радостью.

В режиссерских заметках Владимира Драгунова я прочитал, что Шуйский представляется ему «лидером, способным очень многое изменить к лучшему». Имеется в виду – во благо страны. «Вопрос только в том, хватит ли у него сил», – оговаривается режиссер-постановщик.

А, по-моему, суть не в силах человеческих, не в силах характера – больше их, чем проявляет этот Василий Шуйский, с глубоким дыханием созданный актерским талантом Б.Невзорова, трудно даже представить. Суть именно в том внутреннем движителе, который раскручивает его стремление к власти. Этот движитель – все-таки власть как таковая, а вовсе не благо народа и Отечества, про кои по необходимости, конечно же, он говорит. Не только с народом, а и с самим собой, но… по дежурной, так сказать, необходимости, думая больше совсем о другом. Однажды признается:
По выбору и ложь и правда служат
У нас в руках орудием для блага
Народного. Нужна народу правда –
И мы даем ее; мы правду прячем,
Когда обман народу во спасенье.

Но во спасение ли Родины и народа его обман? Разве так будет у Минина, всей душой призвавшего соотечественников отдать последнее на алтарь освобождения Руси и отдавшего за это все? Минин – плоть от плоти народа своего; Шуйский – боярин, неотрывно думающий о родовых привилегиях и правителем становящийся не народным, а боярским. Но среди них, среди «элиты» того времени, как и средь нынешней, немало других претендентов на ту же роль. В спектакле это олицетворено триумвиратом бояр, проходящим сквозь все действие и сыгранным как закулисная сила, многое реально решающая: Голицын – народный артист России Борис Клюев, Татищев – народный артист Владимир Сафронов и Мстиславский – заслуженный артист России Владимир Носик. Каждый из них – «сам с усам», да и фамилии какие! Так что, скажем, Василий Голицын, блестяще сыгранный Б.Клюевым, думает про себя ничуть не ниже, чем самолюбивый Василий Шуйский – про себя. Он, Голицын, о последнем и скажет в конце: «Не царствовать ему!»

Поставивший пьесу Островского В.Драгунов в своих размышлениях подчеркивает, что спектакль – не о начале семнадцатого века, а прежде всего интересует его как режиссера начало века двадцать первого. Что ж, вот тема «элиты», тогдашнего и сегодняшнего боярства, чуждого народу, – одна из первых исторических аналогий и ассоциаций с нынешним днем, которая на спектакле возникает.

Ну а Самозванец, кому бояре вроде бы должны противостоять, несет еще одну неизбежную ассоциацию: Кремль, Москва, Россия – и чуждые Руси люди и обычаи, внедряемые вместе с этим лжецарем. Вы можете вспомнить американских советников по экономике и выборам в Кремле совсем недавнего времени. Можете вспомнить если не костел, то каток и рок-концерты на Красной площади. Да многое что можете вспомнить, начиная с телешабашей на западный манер и заполонившей все и вся попсы, голосящей нечто абсолютно чужое, неприемлемое, казалось бы, для души русского человека. Но вот что-то долгонько принимаемое…

И все это теперь – на фоне разговоров власти о патриотизме и даже объявленного Дня народного единства.

Может, спектакль Малого театра побудит зрителей задуматься об этом?

Самозванец в исполнении Алексея Фаддеева головокружительно упоен тем положением, которое подарила ему судьба. И не очень-то он озабочен делами государственными, если то красота Ксении Годуновой немедленно влечет его, то всего себя вкладывает в покорение Марины Мнишек. По виду – красив и очень обаятелен, поэтому труднейшая сцена объяснения его со своей «лжематерью» инокиней Марфой, то есть истинной матерью подлинного царевича Дмитрия, психологически тонко сыгранная заслуженной артисткой России Татьяной Лебедевой, убеждает неожиданным исходом: не своего сына мать признает за своего. Факт исторический становится впечатляющим художественным фактом.

А что касается народа, он верит в Лжедмитрия до тех пор, пока видит в нем спасенного и ставшего жертвой узурпации законного царского наследника. Когда же приведенные им в Москву иноземцы помогают русским людям открыть глаза на реальность, они один за другим откачиваются от Самозванца. И героическая сцена, когда Осипов, «убогий смерд, дьячишко из приказа», идя на неизбежную смерть, бросает разоблачительный вызов «служителю сатаны, сидящему на престоле всероссийском», становится одной из сильнейших в спектакле. Мастерство режиссера соединяется здесь с эмоциональным накалом, который несет заслуженный артист России Сергей Кагаков. А для Самозванца, конечно, такое столкновение с мужеством и самоотверженностью добровольного русского мученика – предвестие полного краха.

Не требует ли время и сегодня от русских людей самоотверженного героизма, чтобы вопреки хитрости боярской вернуть Родину на истинный ее путь? О многом заставляют думать Александр Николаевич Островский и этот спектакль по его пьесе на сцене Малого театра.

Виктор КОЖЕМЯКО
«Слово», 12.12.2008

БОЛЬШАЯ ПОСТАНОВКА В МАЛОМ ТЕАТРЕ

«Безвестный царь, бродяга безымянный, душой поляк», — наверное, точнее, чем Островский, не скажешь о Лжедмитрии. Не случайно именно этого писателя называли «русским Шекспиром».

БОЛЬШАЯ ПОСТАНОВКА В МАЛОМ ТЕАТРЕ

«Безвестный царь, бродяга безымянный, душой поляк», — наверное, точнее, чем Островский, не скажешь о Лжедмитрии. Не случайно именно этого писателя называли «русским Шекспиром». Тем не менее постановка пьесы, посвященной самозванцу, до сих пор не принесла драматургу желаемых творческих дивидендов. Он-то надеялся, что историческое произведение станет «эпохой в его жизни», о чем и написал Некрасову в одном из своих писем. Теперь, спустя столетие забвения, спектакль снова возрождается на сцене все того же Малого театра, где он впервые получил «путевку в жизнь». Драматической хроникой «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» завершился VII Всероссийский театральный фестиваль «Островский — в Доме Островского».

Скромные декорации вместо ожидаемых помпезных интерьеров — несомненная находка художника-постановщика. Они придают спектаклю неповторимость, художественную энергию. Здесь используются подъемные занавесы, напоминающие обгоревшие рисунки церквей и кремлевских палат...

Действие пьесы разворачивается после смерти Годунова: боярские интриги, приезд поляков и Марины Мнишек в Москву, осуждение Василия Шуйского, спасение мятежника милостью царя, убийство Лжедмитрия, избрание на царство Василия Шуйского после гибели самозванца. Тяжела она, шапка Мономаха...

Говоря о спектакле, нельзя не вспомнить старую шутку о том, что по афишам Малого театра можно изучать историю. Как известно, здесь в разные времена, словно на трон, «взбирались» на подмостки Иоанн Грозный, Федор Иоаннович, Царь Борис... Все эти персонажи вычерчивают репертуарную линию театра в консервативных традициях, которым он никогда не изменяет.

Герои спектакля говорят стихами драматурга, «ни на шаг» не отступая от «подлинника». Вопреки современным театральным тенденциям, словно пандемия, поражающим сценические площадки столицы, мы не встретим здесь постмодернистских вкраплений постановщика. Режиссер Владимир Драгунов до буквы верен «русскому Шекспиру». Однако даже у самого Островского сценический вариант драмы отличается от печатного. Например, в театральную постановку автор исторической хроники смутного времени вносит дополнительные штрихи в характеристику образа польской красавицы: усиливается пренебрежительное отношение к ней со стороны бояр и народа. В репликах Шуйского и повара она называется теперь не «Мариной», а «Маринкой». Да и в роль самого самозванца исправления внесены весьма существенные. Дмитрий почти без возражений соглашается вопреки русским традициям и обычаям короновать любимую до свадьбы. Эти детали во многом предопределяют судьбу польского ставленника...

Если Иоанну Грозному «за сановитость царскую, за строгость» народ прощал все что угодно, то «скомороха на престоле царском» никто терпеть конечно же не станет... Предсказания Василия Шуйского, что рано или поздно самовольный царь «поплатится удалой головой», сбылись. Однако недолог век и нового престолодержателя. Поэтому в финальной сцене Шуйский обреченно молчит в унылой пустоте. И все же у зрителя невольно возникает сочувствие к Лжедмитрию, которого сыграл Алексей Фаддеев. Его персонаж, искренне желающий процветания своему государству, но безвольный и горячий, вызывает симпатию зала. Чего нельзя сказать о Василии Шуйском, герое куда менее привлекательном. Эта роль досталась Борису Невзорову. Он, напротив, решителен, нетороплив и расчетлив. Несмотря на видимость «мудрого» правителя, воплощенную артистом, — не царствовать ему! «На трон свободный//садится лишь избранник всенародный», — заключает в своей хронике драматург.

Не секрет, что Островский всегда выступал за обновление сценической эстетики. По его словам, люди приходят в театр посмотреть игру, а не пьесу — ее можно и прочитать. Так и произошло в этой постановке: сюжет известен каждому, а драма на протяжении трех часов держит зрителя в напряжении.

Театральный фестиваль завершился. А спектакль о Лжедмитрии прочно закрепился в репертуаре Малого театра...

Дмитрий АНДРЕЕВ,
«Красная звезда» 18 ноября 2008 года

У приверженцев новомодного драматургического умничанья или нелепых перевертышей классики претензии к подобным спектаклям всегда одинаковы...

А.Н. ОСТРОВСКИЙ «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ»

У приверженцев новомодного драматургического умничанья или нелепых перевертышей классики претензии к подобным спектаклям всегда одинаковы: пьеса архаичная, постановка традиционная, манера игры психологическая — все это иными критиками воспринимается не иначе, как безнадежный «нафталин». Между тем, в верном традициям национальной культуры Малом историческая хроника превратилась в на удивление динамичное сценическое действо. Возможно, и отличающийся некоторой тяжеловесностью текст аккуратно купирован и освоен актерами вполне достойно. В оформлении же появились непривычные аскетичность и условность: вместо подробных бытовых декораций — обгорелые листы старинных фолиантов с графическим изображением московских церквей, боярских домов и царских палат. Не горят не только рукописи — никуда не исчезает и сама история государства российского, бесконечно повторяющаяся на новых витках спирали. А потому главные темы пьесы вряд ли когда-нибудь устареют, как не утихнут бури смутных времен, не изменится психология людей, борющихся за власть, и не улучшится незавидная участь большинства, вечно оказывающегося пешкой в чужой игре. Имена двух претендентов на российский престол вынесены в название пьесы: один им уже владеет, другой за него сражается. Дмитрий Глеба Подгородинского (эту роль также играет Алексей Фаддеев) — человек азартный и дерзкий, энергичный и по-мальчишески озорной, пылко отдающийся любовной страсти и страдающий мучительными комплексами. Он уже ощутил сладкий вкус власти, но еще способен к сомнению в своем праве на нее. Шуйский Бориса Невзорова в себе, казалось бы, абсолютно уверен. Умный и хитрый, волевой и дипломатичный, он искренне болеет за будущее России. Но вокруг коварство и зависть, лицемерие и предательство. Не случайно добившийся своего Шуйский остается один на пустой сцене и напряженно всматривается в темноту. Ведь власть — дама переменчивая, к тому же обрекающая на одиночество.

Режиссер В. Драгунов. Художник Л. Ломакина. Композитор Г. Гоберник.

Марина Гаевская
«Афиша», февраль 2008
Статья «ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ», А. Н. Островский» взята с сайта «Театральная афиша» — www.teatr.ru

25 января 2008 года на Основной сцене пойдёт спектакль «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А.Н.Островского

31 января 2008 года на Основной сцене пойдёт спектакль «Царь Иоанн Грозный» А.К.Толстого

«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А. Н. Островского в Малом театре

ВАРИАЦИЯ НА ВЕЧНУЮ ТЕМУ

«Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А. Н. Островского в Малом театре

И тема эта, как легко догадаться из названия спектакля, — власть. Или точнее — борьба за нее, которая по определению безнравственна.

Для того чтобы зрители еще раз убедились в истинности этого, казалось бы, не требующего никаких дополнительных доказательств постулата, режиссер Владимир Драгунов выбрал произведение любимого автора Малого театра. Произведение не слишком известное, в отличие от его же классических комедий и драм, давно не появлявшееся не только в репертуаре Малого, но и иных столичных коллективов. Кажется, с тех самых пор, как едва ли не полвека назад Борис Львов-Анохин ставил «драматическую хронику» Островского в Центральном театре Советской Армии (кстати, роль Самозванца у Львова-Анохина исполнял молодой Алексей Баталов, и об этом факте сегодня способен вспомнить, пожалуй, лишь Владимир Зельдин, поделившийся с нами подобной, весьма ценной информацией на страницах своей книги «Моя профессия: Дон Кихот»).

Историк по первому образованию Драгунов прочитал пьесу А. Н. Островского внимательно и, что самое важное, не равнодушно. В результате чего представил нам не банальную и, как это, увы, порой случается в Малом театре отнюдь не тяжеловесную сценическую иллюстрацию написанного Островским, а чрезвычайно динамичный театральный вариант «Дмитрия Самозванца и Василия Шуйского». Режиссера поддержала и художник Лариса Ломакина, также вопреки ожиданиям публики предложившая оригинальный, в меру условный принцип оформления спектакля.

Костюмы в полном согласии с традициями старейшей российской сцены соответствуют периоду русской Смуты, а именно началу семнадцатого столетия. Дом же Шуйского, Кремлевские палаты, Архангельский собор и другие места действия, упоминающиеся в тексте Островского, здесь заменяет ряд свисающих с колосников холщовых полотнищ с опаленными концами и проекциями видов старой Москвы.

Все это вкупе с отсутствием сугубо бытовых деталей и богатого антуража помогает сосредоточиться исключительно на основной теме спектакля, героями которого являются сильные, донельзя амбициозные персонажи (к коим, разумеется, относятся не только непосредственно Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский, но и Петр Басманов, и пан Юрий Мнишек с дочерью Мариной), личные интересы которых неизменно превалируют над государственными. Естественно, что никому из них особо не симпатизируешь.

А вот театр оказывается явно на стороне Шуйского. Недаром же, его играет обаятельнейший Борис Невзоров, в чьей трактовке, мягко говоря, противоречивый персонаж Островского предстает настоящим былинным богатырем, чуть ли не спасителем Отечества от злостных происков просвещенной Европы.

На фоне такого Шуйского Самозванец выглядит не более чем лихим авантюристом. Правда, если следовать логике построения роли, предложенной Алексеем Фаддеевым, поступками Самозванца все же больше движет любовь к Марине Мнишек. Завоевать ее руку и сердце для этого отчаянного человека — дело чести, ради которого он способен на все. Вероятно, поэтому столь захватывающим становится дуэт Самозванца-Фаддеева и Марины-Натальи Верещенко.

Сильное эмоциональное впечатление производит также сцена встречи Самозванца с царицей Марфой — матерью убитого царевича Дмитрия, вследствие тяжелой внутренней борьбы (все ее мельчайшие оттенки органично передает Татьяна Лебедева) признающей Самозванца своим сыном. Мудрая, проницательная женщина Марфа-Лебедева с трудом, но, тем не менее, принимает условия жесточайшей игры, будучи абсолютно уверенной в том, что в ней не будет победителей.

Ведь дорога к главному «призу», то есть царскому трону, обагрена кровью (на что указывает эффектная, но все-таки чересчур нарочитая финальная мизансцена спектакля). Однако устранивший конкурента Василий Шуйский готов на этот путь вступить. А мы уже в который раз не можем не согласиться с Лионом Фейхтвангером, сравнившим стремление к господству над людьми с «живительным и стойким огнем».

Майя Фолкинштейн.

«Дом Актера» №117 за 2007 год.

21 октября впервые в драматической хронике А.Н.Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» роль Калачника сыграл заслуженный артист России Дмитрий Дмитриевич Кознов. Поздравляем актера и желаем ему хорошего творческого самочувствия!

Что перед нами — прекрасная Традиция Малого театра или всего лишь устоявшиеся режиссерские пристрастия? Во всяком случае, спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» по пьесе А.Островского (режиссер — Владимир Драгунов) вновь подарил зрителю встречу с историческим прошлым страны.

КОРРЕКЦИЯ ГЕРОЯ

Что перед нами — прекрасная Традиция Малого театра или всего лишь устоявшиеся режиссерские пристрастия? Во всяком случае, спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» по пьесе А.Островского (режиссер — Владимир Драгунов) вновь подарил зрителю встречу с историческим прошлым страны. Выбран один из тяжелых периодов русской истории — смутное лихолетье. Короткий срок правления Лжедмитрия (1605-1606).

Атмосфера тревоги и ожидания в Москве. Противостояние Василия Шуйского. Его путь к власти. Обагренный трон. Повторяющийся виток Истории.

Пустота сцены. Минимум театрального реквизита. Разнообразие вносят лишь спускающиеся сверху белые полотна с архитектурными рисунками зданий московских церквей, соборов и палат (художник-постановщик Лариса Ломакина).

В центре — фигура Лжедмитрия. Его играют по очереди Алексей Фаддеев и Глеб Подгородинский. На уровне актерской игры существенного различия не наблюдается, но весьма ощутим разный стартовый настрой и трактовка сценического образа. Фаддеев более склонен к романтизации своего персонажа, в котором даже на краю гибели продолжает бурлить горячий нерв благородства, граничащего с холодом загнанного и опустошенного безответной любовью молодца. У Подгородинского Самозванец более опытен, изощрен и ловок, но, как ни странно, он мельче. Актер, акцентируя метаморфозы души, дает образ в развитии от положительного посыла к разрушительному финалу. Когда впервые появляется вступивший на престол Дмитрий (Г.Подгородинский), пытаясь сохранить хладнокровие, заметно, что чувства героя неустойчивы, а желание быть справедливым быстро пройдет. В сцене суда над Василием Шуйским царь, «обыграв демократию», хитро делает политический ход, отдав решение на откуп боярам, ставя их перед проблемой выбора. Интриганом здесь скорее выглядит сам Дмитрий. Иной подход у Фаддеева, который в царском решении своего героя выдает внутреннюю неуверенность самозванца в принятии жестокого приговора — внешне повелевая, он втайне не желает проливать кровь. В этой разнице двойной актерской игры в маске одного героя — магия театрального искусства.

В сцене при встрече с матерью, которая должна признать в царе своего сына, Подгородинским более тщательно «прописана технология» убеждения и ходы обольщения для преодоления сопротивления Марфы (Татьяна Лебедева). Иной ракурс души самозванца у Фаддеева, им в этой сцене скорее сыграна импровизация общения. Апеллируя к материнским чувствам, самозванец почти не надеется на положительный результат, хотя — парадокс — почти верит в свое царское происхождение. Убеждая Марфу назваться его родной матерью, Дмитрий ищет путь к ее сердцу, случайно «зацепив и натянув» нужную струну. Это тонкая психологическая сцена, в которой Татьяна Лебедева трагически сыграла дрогнувшую душу несчастной матери. Царствуй, «сын»! Наконец, по-разному трактуется еще одна решающая сцена — объяснение с Мариной Мнишек. Роль Мнишек исполняют Елена Харитонова и Наталья Верещенко. Марина Харитоновой грубее и откровеннее в своих властолюбивых аппетитах. Наталья Верещенко предложила рисунок более острый и едкий. Насмешливо припоминая Дмитрию его прошлое холопство, она жестко ставит его перед дилеммой. Что выбирать — царскую власть, долг служения или открывшиеся перспективы любви? Любовь ослепляет Лжедмитрия-Фаддеева. Душа царя перестает быть самостоятельной — перед нами безудержная страсть, не вникающая в политические тонкости. В игре Подгородинского все прозаичней: согласие на коронование — это деловой способ-сделка, чтобы заполучить любимую женщину. Жест протянутой руки вдруг дает возможность выбрать иной жребий, а именно — освободиться от бремени царства, отдавшись во власть Мнишек. Как непохожа эта неосознанная расчетливость на ту же самую сцену, где Фаддеевым сыграна безнадежность страстной безответной любви, которая в отчаянии согласна на любые условия.

Вслед за Лжедмитрием главной фигурой судьбы (и в спектакле, и в русской истории) становится Шуйский. Будущего Василия IV Ивановича, царя московского (1606-1610), а в спектакле просто боярина Василия Шуйского сыграл Борис Невзоров. Это работа большого мастера. Монументальность — смысловой фундамент, заложенный в рисунке характера. Хотя на протяжении всего спектакля Борис Невзоров и пытается снизить уровень пафосных речей до бытовой интонации, зритель заворожен дородностью, проницательным умом, закрытостью его героя. Слова боярина о том, что род Шуйских «чести не терял», даже на фоне его брата, трусливого Дмитрия Ивановича Шуйского (Сергей Вещев), звучат весьма убедительно. Но... актерское обаяние Невзорова затушевывает истинное лицо персонажа. Здесь стоит сделать небольшое отступление. Практически все ведущие крупные историки: и Костомаров, и Соловьев, и Ключевский — были единодушны в негативной оценке Шуйского. По историческим источникам, Василий Шуйский был невероятно хитрым и изобретательным, очень скользким человеком. Однако в постановке Драгунова эти важные краски оказались совершенно не востребованными. Перед нами только положительный герой — прямой, мужественный человек. Сцена покаяния Василия Шуйского сыграна негромко, проникновенно и глубоко продуманно. Здесь мы скорее видим благородство Ивана Петровича Шуйского из «Царя Федора Иоанновича», недоуменно вспоминая предыдущие лукавые признания Василия Шуйского из спектакля «Царь Борис». Хотя Голицын в спектакле В.Драгунова говорит о боярине без прикрас: «Нет, Шуйский пригодился б, Что ни толкуй! Он плут и пройдоха...». Шуйский прекрасно знает, что выиграет партию у незрелого птенца, не ведающего и не чтящего преданий русской старины. История опять повторит повороты — новоявленный царь приблизит к себе нашего героя, как когда-то Иоанн IV благосклонно отнесся к Годунову. Результат тот же. Шуйский медленно, но неумолимо идет к престолу. Вот проявленное человеческое достоинство боярина в сцене суда, а затем рвущийся внутренний бунт после приговора от шутки «мальчишки-царя» Самозванца над его жизнью. Пьяный от вновь предоставленной свободы, протрезвевший, будучи совсем не пьяным, оставшись в живых и оправившись от насмешки, Василий Иванович решает не форсировать события, а более тонко вести свою подрывную работу. Наконец-то в спектакле появляются истинные ноты Шуйского — хитрая игривость интонации: «Аи, не дождутся!» или удовлетворенно-насмешливый смешок из-под прикрывающей овчины при боярском посещении.

С этой точки событий, главным лицом спектакля становится Шуйский. Ровной, почти безразличной интонацией он предлагает царю насилие и выселение богатых горожан. Басманов как политик прекрасно понимает, что эти «советы — гибель» -исход подобных действий в обострении противоречий с последующим бунтом. К сожалению, превалируют только темные сценические штрихи для исполнителя роли Петра Федоровича Басманова (Владимир Богин). Неудивительно, ведь почему-то Басманов произносит в спектакле порой фразы Вельского или десятского. Видоизменена и сцена суда. Если в пьесе Островского множество голосов призывают к смертной казни Шуйского, то в спектакле бояре молчат, а вершит судьбу обвиняемого лишь Басманов. Открытое коварство Басманова в контрасте уклончивого Шуйского. Побеждает сильнейший? Главенствует мудрый расчет? Почему же в финале Василий Шуйский, окутанный красным бархатом света, замер в вопрошающем одиночестве? Заключительная голицынская реплика вослед новому венценосцу: «Не царствовать ему!» — по своей сути убийственный вердикт. Шуйский стоит на дороге, пропитанной кровью Прошлого и уже вновь покрытой кровавыми брызгами Настоящего. Каждый создатель сценического произведения имеет право на свое художественное видение любого события. Разумеется. Можно с пониманием отнестись к мнению режиссера В.Драгунова, считающего, что он де реабилитирует доброе имя Василия Шуйского, постоянного участника почти всех политических заговоров, которого еще в 1587 году высылали из Москвы за стремление развести царя Федора Иоанновича с бездетной Ириной. Мало заявить, что «историческая репутация не всегда соответствует действительности», как это сделал Драгунов, предупреждая возражения историков (узнать о режиссерской позиции Владимира Драгунова можно из мартовского номера газеты Малого театра — № 17, стр.2). То, что допустимо, например, в диссертации при наличии весомых научных аргументов, невозможно в живой пьесе с историческим прошлым!

Думается, что замысел постановщика все-таки не смог переплавить дух пьесы Островского, изменить тотальный подтекст, где Шуйский подан как один из источников Смуты. Мнению В.Драгунова сопротивляется сама душа пьесы, оркестровка персонажей, сопротивляется напряжение правды, которое вложил в нее драматург. И хотя режиссер пошел на прямые изъятия в тексте, наперекор автору, зияния остались, и они дышат холодом, даже несмотря на то, что все озарено победой. «Восстанавливать репутацию» за счет драматурга, скорректировав и «приноровив по своему разумению» образ героя пьесы, — не самое удачное решение. Зритель Малого театра привык к бережному отношению к авторскому тексту в Доме Островского. Тем более к драматургии самого Александра Николаевича. Но достаточно прочитать саму пьесу, чтобы убедиться — убраны фрагменты, которые противоречат позиции постановщика, решившего показать московской публике настоящего политического «лидера». Как, например, в монологе-размышлении Василия Шуйского изъята главенствующая мысль о целях и средствах будущего венценосца: «Отныне каждый помысл И каждый шаг ведут меня к престолу; Умом, обманом, даже преступленьем Добьюсь венца». В нашем театральном мире достаточно постановщиков, увы, наплевательски относящихся к историческому Прошлому своих отцов и дедов, что-то вещающих о неправдоподобном Настоящем времени и мнящих себя пророками режиссуры Будущего. Страдая амнезией, они с упрямством патефонной иглы ведут заезженную партию, на каждой очередной фальшивой ноте порой теряя даже своих почитателей. Разумеется, такой контингент господ-товарищей в Малом замечен никогда не был. Но Владимир Драгунов не является приглашенным режиссером театра, которому можно списать видимые несуразности из-за незнания сценического воплощения, например, трилогии А.К.Толстого на сцене Малого. Еще в 1995 году им же поставлена первая часть трилогии «Смерть Иоанна Грозного» - спектакль «Царь Иоанн Грозный». Вот где корень проблемы. Проигнорирована годами выстроенная репертуарная политика театра, который новым спектаклем хронологически продолжает тему исторической линии развития государства все с теми же действующими лицами. Предложено спорное историческое прочтение личности Василия Шуйского, которое весьма смущает. Вспоминается даже не историография персоналии В.И.Шуйского и тем более не блистательный штрих А.Пушкина — «лукавый царедворец». Вспоминается даже не сам текст Островского, чью пьесу прочитал далеко не каждый зритель и в которой этот персонаж представлен отнюдь не идеальным, ведь мысли и желания Шуйского у Островского достаточно откровенны: «Я не брезглив, мне всякий друг, кто нужен. И сволочь хороша». Зрители вспоминают предыдущие исторические спектакли с «рабочим стажем» свыше десяти лет, которые, кстати, живут и поныне на сцене Малого. Противоречие очевидно!

Однако нужно отдать должное исполнителю роли Василия Шуйского. Борис Невзоров всего за пять спектаклей (предполагаю, что даже не сознательно) существенно изменил статику характера персонажа на более пластичный рисунок. Видимо, драматургия и театрально-историческая память порой заставляют сменить ракурс, направленный вразрез с имеющимся «сценическим наследием-багажом». Малый театр России сегодня по своему статусу в нашей стране может позволить выстраивать ход исторических событий, абсолютно игнорируя конъюнктурно-временные соображения, последовательно продолжать линию сценического изучения глубинных основ государственного развития нашей страны. Такое рыцарское поведение, скорее всего, не прибавляет любви недоброжелателей традиционного театра, но вызывает глубокое уважение, которое сейчас имеет далеко не каждый, пожинающий лишь былую славу театр. Одна из задач национального театра — с архивной страстью беречь волю автора и охранять ее смысл, заложенный в пьесе, даже если он кому-то кажется ошибочным. И случай с Шуйским, увы, пересмотру не подлежит, это один из одиозных русских правителей прошлого. Во всяком случае, пересмотреть его оценку руками и устами классиков не удалось.

Ирина Решетникова

9-99/2007 СТРАСТНОЙ БУЛЬВАР. 1О

Спектакль Владимира Драгунова «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» по пьесе Александра Островского в Малом театре задел одну важную проблему — верность исторической истине.

ГЕРОЙ И РЕТУШЬ

Спектакль Владимира Драгунова «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» по пьесе Александра Островского в Малом театре задел одну важную проблему — верность исторической истине. Вот почему мы решились написать рецензию не столько на спектакль, сколько на исходную мысль постановщика.

По историческим источникам Василий Шуйский был невероятно хитер и изобретателен. Практически все российские историки: и Ключевский, и Соловьев, и Костомаров, сходятся Ев негативной оценке этой фигуры.
Сам автор пьесы говорил о нем устами боярина Голицына:
«Нет, Шуйский пригодился б.
Что ни толкуй! Он плут и пройдоха...»

Шуйский медленно, но неумолимо шел к власти, не гнушаясь предательством, ложью и подлостью. Он буквально пьянел от своих грехов, идя к престолу.
Однако, приступая к работе над спектаклем, В. Драгунов заявил, размышляя о фигуре Шуйского, что «историческая репутация не всегда соответствует действительности».
Но одно дело декларация, мнение, другое дело, когда для доказательства тезиса берется живое произведение русского классика, который был абсолютно иного мнения о фигуре главного героя. Надо ли говорить, что «восстанавливать репутацию» за счет драматурга, текст которого «приноровили по своему разумению», видоизменив основную мысль пьесы, не совсем корректно.
Вот наглядный образчик размышлений Василия Шуйского:
А мне, рабу, холопу Годунова,
Почувствовать себя хоть раз владыкой.
Почувствовать, что между мной и Богом
Ни власти нет, ни силы! О!.. Каких же
Тревог, забот и побоюсь, какими
Крамолами во мне смутится сердце! Решился я!

Прекрасный монолог, но далее изъята главенствующая мысль Василии Шуйского: «Отныне каждый помысл,
И каждый шаг ведут меня к престолу;
Умом, обманом. Даже преступленьем
Добьюсь венца».
И таких «филейных» вырезок-купюр немало!

Владимир Драгунов — давний союзник Малого театра. Еще в 1995 году им же поставлена первая часть трилогии «Смерть Иоанна Грозного» (хронологически в самом театре постановка оказалась третьим спектаклем — «Царь Иоанн Грозный»), Можно ли игнорировать уже годами выстроенную репертуарную политику театра, который новым спектаклем хронологически продолжает историческую линию развития государства все с теми же действующими лицами. Притом, что в репертуаре Малого и вчера, и сегодня, и 10 лет назад идут и шли пьесы, где Шуйский — темный герой русской истории.

Кстати, и сам постановщик противоречит себе. Финальная реплика боярина Голицына, адресованная Шуйскому: «Не царствовать ему!» — но своей сути убийственна. Это приговор. Без иллюзий. Новый царь все на той же обагренной дороге, пропитанной кровью невинных. «Положительный» Шуйский окутан красным бархатом света и так же невыносимо одинок, как и предыдущие венценосцы.

Но сломать архитектонику пьесы при всех стараниях не вышло.
Интересно, что сам исполнитель главной роли Борис Невзоров всего за пять спектаклей после премьеры (предполагаю, что даже не сознательно) существенно изменил внутренний рисунок, предложенный режиссером, В его трактовке историческая истина постепенно взяла реванш, исполнитель отошел от спрямлений и показал публике более изменчивую (коварную) и гибкую (лицемерную) структуру характера Василия Шуйского.
Ретушь смыло, и показалось лицо.

На этом чуть ли не комическом примере мы видим, что драматургия и театрально-историческая память Малого заставляют сменить ракурс, направленный вразрез с имеющимся сценическим багажом. Лакуны обладают своим красноречием. И. как бы режиссер пи сокращал текст, пьеса классика — даже безмолвствуя — говорит то, что думает.

Ирина Решетникова
«Планета красота», 2007, № 5-6, стр. 22.

Приказом художественного руководства Малого театра назначаются новые исполнители на следующие роли

ВВОДЫ И НАЗНАЧЕНИЯ

Приказом художественного руководства Малого театра назначаются новые исполнители на следующие роли:

Григорий Скряпкин – граф Кент «Мария Стюарт» Ф.Шиллера

Дмитрий Кознов – Калачник «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А.Н.Островского

Владимир Носик – доктор Дженони «Генрих IV» Л.Пиранделло

«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ», МАЛЫЙ ТЕАТР

Такое впечатление, что творчество Александра Островского становится все популярнее с каждым сезоном. Количество спектаклей по пьесам драматурга все растет и растет.

«ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ И ВАСИЛИЙ ШУЙСКИЙ», МАЛЫЙ ТЕАТР

Такое впечатление, что творчество Александра Островского становится все популярнее с каждым сезоном. Количество спектаклей по пьесам драматурга все растет и растет. Вот и Малый театр сыграл уже вторую в этом сезоне премьеру по Островскому. Эта постановка – своего рода раритет, ведь о пьесе «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» мало кто знает, а в России ее ставили последний раз почти сто лет назад. Это произведение – чуть ли не единственная историческая хроника драматурга – является своего рода продолжением пушкинского «Бориса Годунова», повествуя о событиях, происходящих после восшествия на трон Лжедмитрия.

Главных героев в спектакле двое – это можно понять уже из самого названия пьесы. На противостоянии двух персонажей – Дмитрия Самозванца и боярина Василия Шуйского – и строится конфликт произведения. В роли Шуйского – Борис Невзоров, с этого сезона ставший актером труппы Малого театра и сыгравший судью в «ревизоре». Самозванца играет Глеб Подгородинский – ведущий артист Малого и один из самых интересных театральных актеров своего поколения в Москве.

Оба исполнителя создают два глубоких, неоднозначных образа. Шуйский – Невзоров – хитрый боярин, глубоко уверенный в самозванстве Лжедмитрия и вреде его пребывания на престоле для российского народа. Но поступки Шуйского, готового пойти на клятвопреступление и предательство ради достижения высшей цели, вызывают мало симпатии: им нет достаточно уверенного оправдания. В то время как Дмитрий – Подгородинский гораздо более привлекателен как личность: он молод, хорош собой, чувствителен и даже если и сомневается в своем происхождении, то по крайней мере преисполнен самого благородного пыла в стремлении мудро управлять государством. Одна из самых сильных сцен спектакля – объяснение Дмитрия с царицей Марфой, последней женой Ивана Грозного, матерью убитого Годуновым царевича. Царица не узнает в Дмитрии своего умершего сына, ее сердце молчит – но ей так хочется прижать к груди хоть этого, незнакомого, но готового откликнуться на материнскую ласку молодого человека. И Дмитрий отнюдь не из корыстолюбивых побуждений стремится привлечь на свою сторону царицу: сам сирота, он мечтает обрести мать. Татьяна Лебедева (царица Марфа) и Глеб Подгородинский глубоко и мощно играют эту сцену, достигая наивысшего эмоционального накала.

Малый театр славен своей замечательной актерской ансамблевостью, и в этом спектакле каждая роль, даже крохотная, исполнена артистами филигранно. Одно наслаждение наблюдать за игрой Бориса Клюева, Владимира Сафронова и Владимира Носика в роли хитрых бояр, чье многозначительное молчание и красноречивые взгляды говорят больше, чем их льстивые слова. Очень хорош в небольшой, но запоминающейся роли Ивана-калачника Антон Хомятов, ярко и с темпераментом играющий буйного русского молодца. И конечно, большой актерской удачей можно назвать роль Дмитрия Самозванца в исполнении Глеба Подгородинского. В ней все выверено и отточено до малейшей мелочи, до интонации, до жеста. Дмитрий Подгородинского гораздо более глубок и умен, чем думают о нем Шуйский и бояре и даже его ненадежные союзники поляки. Самозванца в спектакле Малого театре приводят к гибели его доверчивость и излишняя эмоциональность, а будь он хоть чуточку хладнокровнее, глядишь и история России сложилась бы совсем по-другому.

Валерия Гуменюк
«Театральная касса», май 2007

Есть спектакли, после которых хочется поразмыслить над вечными вопросами, достать из шкафа запылившиеся тома, сравнить разные мнения, поговорить, поспорить...

СМУТНОЕ ВРЕМЯ: УРОК - НЕ ВПРОК?

Есть спектакли, после которых хочется поразмыслить над вечными вопросами, достать из шкафа запылившиеся тома, сравнить разные мнения, поговорить, поспорить... Именно таков спектакль Малого театра «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», поставленный Владимиром Драгуновым по драматической хронике А.Н. Островского. На старейшей московской сцене - вновь история государства Российского.

Вспомнить сегодня о Смутном времени - значит затронуть множество животрепещущих тем: борьба за власть, патриотизм, ответственность правителей перед народом. Но все эти темы могут не прозвучать, если мы не увидим на сцене живых лиц и характеров. К счастью, Малому театру это не грозит, ибо он всегда славится отменной актерской игрой.

Итак, начало XVII века. На троне - Лжедмитрий, захвативший власть с помощью поляков. Он считает, что стране пора перенимать прогрессивный западный опыт, народ же к этому не готов. Роль Самозванца в очередь исполняют Глеб Подгородинский и Алексей Фаддеев - и абсолютно по-разному. У Подгородинского Дмитрий порою выглядит гордым и злым мальчишкой, рвущимся к власти любой ценой. Главное для него - «победы и короны». Даже любви он не просит, а требует. И вместе с тем ощущаешь беспредельное одиночество Лжедмитрия, какую-то невидимую стену между ним и окружающим миром. У Фаддеева рисунок роли более романтический, этот юноша действительно хочет быть добрым и милостивым государем. Порывистый и увлекающийся, он вызывает сочувствие. В спектакле есть замечательная сцена: самозванец уговаривает вдовствующую царицу Марфу признать его своим сыном. И эта сильная женщина, запугать которую невозможно (психологически убедительная работа Татьяны Лебедевой), поддается на уговоры. Если Лжедмитрий в исполнении Глеба Подгородинского, как тонкий психолог, ломает ее волю, то в исполнении Алексея Фаддеева он вызывает у царицы жалость и искреннее желание помочь. Мы видим двух людей, которые внезапно ощутили свое сиротство во враждебном мире.

Борис Невзоров первый раз играет в Малом театре главную роль - Василия Шуйского, знатного боярина, который добивается трона, чтобы царствовать по-старому. Для достижения своей цели Василий подталкивает импульсивного Лжедмитрия к ошибочным действиям и стравливает людей между собой. Образ столь сложный и многогранный - непростой экзамен даже для такого известного, опытного актера. И он выдерживает этот экзамен с блеском. Сцена покаяния Шуйского перед народом вызывает овацию в зрительном зале. Герой Невзорова - человек умный, хитрый, порой циничный, коварный интриган, но все же настоящий патриот, который в трудную минуту забывает о себе ради спасения страны. И пусть этот образ не вполне совпадает с мнением историков - главное, что он живой и яркий. Его не назовешь «рыцарем без страха и упрека», но ведь и грешный человек иногда способен на подвиг. Столь же противоречивый характер у подручного Василия Шуйского - Калачника (заметная работа Антона Хомятова), воплощающего собой «народ московский». В нем, как и в самом Шуйском, непостижимым образом сочетаются искренность и смелость с хитростью и лукавством. И даже исполнителям совсем маленьких ролей здесь удается создать яркие характеры - к примеру, как нельзя более хорош Виктор Андрианов, играющий Десятского - полицейского тех времен.

Весь спектакль - это повествование о том, как люди, желающие добра стране, все глубже затягивают ее в водоворот междоусобицы. И «новатор» Лжедмитрий, и «консерватор» Шуйский оказываются слепыми царьками, которые ведут Россию к пропасти. Не правда ли, история способна научить многому? Вот только бы мы воспринимали ее уроки!..

Оформление (художник Лариса Ломакина) очень аскетично. Пожалуй, в спектакле не хватает зримого образа Московской Руси. Зато музыка (композитор Григорий Гоберник), хотя и звучит абсолютно современно, погружает нас в атмосферу далекого прошлого. Следишь за развитием действия - и ловишь себя на мысли, что слишком мало знаем мы о времени Смуты. Не в этом ли сила искусства, чтобы заставить нас вновь обратиться к страницам прошлого и извлечь из них что-то важное для себя?

Автор: Татьяна СЕМАШКО
Источник: Московская среда
Дата: 25.04.2007

Державный стиль Малого театра подтверждается мощным финалом: на фоне занимающегося зарева на московский престол Василий Шуйский поднимается как на плаху.

В ОТСУТСТВИЕ ГРОЗНОГО

Державный стиль Малого театра подтверждается мощным финалом: на фоне занимающегося зарева на московский престол Василий Шуйский поднимается как на плаху.

Не подслеповатый невзрачный старикан, каким запомнили его историки, а громогласный трибун, народный заступник и вождь, каким играет его Борис Невзоров. Монолог, по ходу которого он от имени «бояр» кается в обманах и просит прощения у народа (у зрителей, обращаясь к залу), а затем, прошептав «С нами Бог» роняет слезу во спасение Руси, — монолог этот вызывает воодушевление зала, не меньшее, наверное, чем когда-то обличительные речи лесковского протопопа в исполнении Михаила Ульянова. А ведь «боярам» с тех времен есть и поболею, в чем каяться.

Если постановщик нынешнего спектакля Владимир Драгунов думал рассказать «вовсе не о Смуте начала Семнадцатого века» а о делах теперешних, то он своего добился: покаяние Шуйского может быть понято и как саморазъедание либеральной интеллигенции, при правлении которой Держава полуразвалилась, и как самокритика старой номенклатуры, допустившей к власти ту интеллигенцию. Тогда постановка пьесы Александра Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» (почти сто лет не знавшей света рампы) должна восприниматься — в преддверии смены власти в 2008 году — как воззвание театра к растерявшимся соотечественникам: Отечество в опасности! А ведь есть отчего растеряться.

Самозванец-то что предлагает? Если не брать в расчет такие традиционные векторы, как шляхетский гонор Марины Мнишек и фатальная невозможность ужиться московитам с поляками (чему Островский отдал дань как честный драматург), то что намерен делать на Москве Лжедмитрий?

Казнить никого не хочет Шуйского с плахи снимает — милует Лютеранство отнюдь не собирается внедрять насильственно (как того ожидают Польский сейм и Папский престол), а собирается насаждать на Руси прозрачный, открытый, светлый и светский образ жизни... Свободу проповедует. После обеда не спит, а ездит по городу без охраны... И это соответствует тому образу Самозванца, который зафиксирован историками: молодой европейский реформатор, наивно сунувшийся к нам раньше времени.

Откуда ему, в самом деле, знать, что Русь еще целый век должна дозревать, пока этот образ жизни преподаст ей Петр Великий (не в польском, так в голландском варианте), да и век спустя для этого придется поднять Россию на дыбы (сына же царева — на дыбу).

А пока что мужественный и обреченный реформатор готов погибнуть от меча — с условием, что и ему дадут меч...
Несколько родных реплик пронзают мою душу сквозь этот рыцарски-доспешный звон.
- Ешь меня собака неведомая, только не своя!
Это — самооправдание боярской измены, разумеющее само собой, что отечественные собаки насмерть перегрызутся прежде, чем их утихомирит пришлый дрессировщик.
- Ну какой ты царь! Разве ты с нами управишься?!
Это — по поводу либеральных иллюзий Лжедмитрия на московском троне.
- Вам Грозный нужен!
Это — последние слова Лжедмитрия перед тем, как его зарежут, потом сожгут; потом из пушки выстрелят кучкой пепла туда, откуда он явился.
«С нами Бог».

Автор: Лев АННИНСКИЙ
Источник: Культура
Дата: 12.04.2007

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ НА СЦЕНЕ

Из книги Георга Гояна «Гликерия Федотова».

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ НА СЦЕНЕ

Из книги Георга Гояна «Гликерия Федотова».

Однажды произошло нечто необычное. Тихий особняк (в котором жила Гликерия Николаевна Федотова) на один день зажил какой-то особенной жизнью. С утра ежеминутно раздавались звонки. Приносили цветы и бесчисленное количество телеграмм. Уютная квартира Гликерии Николаевны превратилась в цветник. На бумажках, приколотых к букетам и корзинам с цветами, мелькали одни и те же числа: «1862—8 января—1912».

Особенно обрадовалась хозяйка, когда ей принесли цветы и портрет М.Н. Ермоловой с надписью: «Счастлива, что провела вместе с Вами всю жизнь рука об руку, дорогой мой товарищ и друг Гликерия Николаевна. Хочу быть с вами всегда, до конца моих дней. Мария Ермолова».
Доставили пачку свежих газет за 8 (21) января 1912 года. В каждой из них была помещена большая подборка с портретами Федотовой, а «Русское слово» отвело даже целую полосу, озаглавив ее: «Пятидесятилетний юбилей Г. Н. Федотовой».

Близкие и друзья знаменитой артистки не могли дождаться вечера и спешили поздравить ее у нее на квартире.
На афише Малого театра после семилетнего перерыва снова появилось красной строкой имя «заслуженной артистки императорских театров Г. Н. Федотовой».
У артистического подъезда остановился автомобиль.
«Несут ее, несут!» — мгновенно долетело до фойе, где давно уже ждали юбиляршу Ермолова, Яблочкина, Южин.
«Вот они, мои милые, бесценные», — растроганно говорила Федотова. Ее проводили в предоставленную ей уборную А.И. Южина.
В зрительном зале собрались представители московской интеллигенции, журналисты, ученые, писатели, артисты. Хотя ложи бенуара и первый ряд кресел заняла «бриллиантовая Москва», но не она определяла состав публики: проститься со своей любимицей пришли профессора, адвокаты, приват-доценты, педагоги — старые поклонники Федотовой, видавшие ее в расцвете сил.
Юбилейный спектакль имел, кроме того, целью оказать материальную поддержку больной артистке: сбор дал по тем временам очень крупную сумму — 20 000 рублей.

Программа состояла из второго действия «Грозы», четвертого акта «Горя от ума» и второй картины хроники Островского «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Федотова исполнила роль царицы Марфы. Самозванца играл А.А. Остужев.

Пошел занавес. На сцене царица Марфа сидит в шатре в ожидании Самозванца. Сначала момент абсолютной тишины... и вдруг все потонуло, завертелось в вихре. Нет, не аплодисменты, а раскаты грома раздались из зрительного зала. Федотова привстала, оперлась на посох монахини и стала кланяться. Артистка дышала порывисто, подбородок ее дрожал, губы беззвучно шевелились. Долго продолжалась овация... Корреспондент «Московского листка» заметил время поднятия занавеса. Овация продолжалась «ровно пятнадцать минут, но эти четверть часа показались вечностью». Так же мгновенно, как начались, аплодисменты стихли, когда артистка заговорила. Царица Марфа, обратившись к стоявшему возле Скопину-Шуйскому, произнесла:

Младый цветущий юнош, князь Михайло
Васильевич, зачем меня, старуху,
Ты вытащил из монастырской кельи?
От суеты мирской давно отвыкла,
Ох, я давно отвыкла!

Театр вздрогнул. В этих словах послышался упрек самой Федотовой: «зачем вытащили старуху» опять на те подмостки, где она господствовала почти полвека и откуда ушла в тихое уединение своего домика на Плющихе. Весь театр знал об этом, так как много писалось в газетах, что Гликерия Николаевна категорически возражала против устройства юбилея с ее участием. С присущей ей властностью она заявила:
«Я — больная старуха. Я разучилась играть. Я не смею, я не должна ступить шагу по сцене! Где мне теперь играть?!»

Просьба А. И. Южина не увенчалась успехом. Федотова отказалась от юбилея. Уговорить Гликерию Николаевну взялась Ермолова. «Я никогда в жизни ни о чем вас не просила, а теперь вот прошу сделать это ради меня». Эти слова Мария Николаевна произнесла так, что почувствовалось, что она готова опуститься на колени. Федотова не выдержала и согласилась. Но и после этого жаловалась на себя близким: «Вот бы пробрал меня за это Михайло Семенович! Где мне играть!»
У старых зрителей Малого театра где-то в глубине души затаилась тревожная мысль: «А вдруг действительно... Семь лет Гликерия Николаевна не ступала ногой на сцену. Она тяжело больна. А ну, как...» — не хотелось даже самим себе договаривать, но окончание было ясно: «А ну, как Федотова уже более не Федотова!»

Но никакой «старухи» на сцене не было. Перед зрителями говорил полновластный хозяин, которому полностью были подчинены все средства его искусства. Федотова осталась Федотовой. Голос звучал свежо, уверенно. Собственно Федотовой и не было на сцене. Зрители, — рассказывает бывший на этом спектакле С. Н. Дурылин, — видели инокиню Марфу, ласково спрашивающую Скопина-Шуйского:

Ты млад еси, а красен и разумен -
Гуляешь, холост?

Но усталая, измученная душа тянется к привычному покою полутемной кельи. В ней умерло даже старое желание мести.

Прошли года, во мне затихла злоба;
Борис в могиле, нас господь рассудит.

Вот, если бы раньше, когда в ней горела жажда мести, ей подвернулся Самозванец:

Я тогда бы сыном
Подкидыша паршивого признала,
Щенка слепого детищем родным!

Эти слова Марфы вызывают грубый окрик Басманого:
Замкни уста!

Что сделалось тут с Марфой — Федотовой! Куда девалась, ее скорбь, ее тяготение к покою. Глаза метнули молнии из-под иноческого куколя. В ее голосе — гроза. Она теперь не. монахиня, не разбитая жизнью женщина, не несчастная мать, она — царица, супруга грозного царя.

Пугать меня! Жену царя Ивана!
Я не боялась и царя Бориса,
Не побоюсь тебя, холоп!

В этой отповеди была сила власти, несокрушимая сила воли, в передаче которой Федотова была так неподражаема.
Но вот в шатер порывисто входит Самозванец, разыгрывая сцену «обретения сыном матери». Марфа останавливает его посохом, не подпуская к себе: «Постой-ко!..» С каким трепетом надежды, надежды несбыточной, она пытливо вглядывается в лицо Самозванца, желая найти в нем хотя бы отдаленные черты сходства с зверски убитым сыном.
«Ничего-то ты не похож», — произносит она, отворачиваясь.. Сколько тихого, кроткого горя было в этих словах. Она словно говорила себе самой: даже и обмануться в тебе нельзя, даже на миг потешить материнское сердце врачующим самообманом невозможно.

О, если б ты был мой сын!

В этом восклицании Марфы — Федотовой была щемящая боль, мука несчастной матери.
Марфа просится назад, в монастырь, к тихой скорби о погибшем сыне. Самозванец удерживает ее обещанием сыновней любви. Он умен: он знает, что ни угрозами, ни обещаниями власти, почета и богатства не удержать ее. И Марфа — Федотова, задавленная непосильным страданием, сдается на эту «усыновленную ласку». Но и тут в ней пробуждается ревность к той, другой, к настоящей матери Самозванца:

Одна ли буду матерью твоей?
Одна ль любить тебя, меня одну ли
Полюбишь ты?

И, только когда Самозванец клянется в этом, она усыновляет его:
Ты мой! Ты мой!

Перед зрителями был по-шекспировски показан образ матери, трогательное, волнующее чувство сироты, хватающейся за первое предложенное ей утешение. С. Н. Дурылин указывал, что образ Марфы отличался исторической правдой, психологической глубиной, театральной красотой. Тут была вся Федотова, острый анатом, опытный психолог и великолепный ваятель сценических образов... Было ясно: роль Марфы, когда-то с большим успехом уже игранную, взыскательная художница создала заново, по завету Щепкина, оглядев и обдумав ее со всех сторон»,
Когда началось чествование, Малый театр буквально дрожал от бури аплодисментов. Все встали со своих мест. Посреди сцены в кресле сидела юбилярша в белом платье. Тридцать депутаций пришли передать лавровые венки ветерану русской сцены. Бесконечный поток приветствий и телеграмм от различных общественных и художественных организаций свидетельствовал о большом внимании общественности к юбилею.

Первым приветствовал ее А. И. Южин, прочитавший адрес от Малого театра.
«Высокочтимая Гликерия Николаевна,— читал А. И. Южин,— Малый театр переживает сегодня один из замечательных дней своего существования. Он празднует вместе со всем московским обществом полувековую деятельность одной из немногих величайших сил русского театра, являющихся не только его украшением, но и основой его значения, его просветительной работы и, наконец, его славы. Вы были воплотительницей целого ряда чарующих образов драматической поэзии. Последовательно переходя от Офелии через Катарину и Беатриче, Клеопатру и леди Макбет и целый ряд шекспировских ролей, вы закончили этот великий цикл матерью Кориолана и сковали величественную, сверкающую творчеством цепь образов гениального драматурга. И нет европейского классика, в творения которого вы не внесли бы всего, что может драматическому поэту дать сценический художник.

Катерина Островского была одним из первых ваших созданий, и последняя пьеса его «Не от мира сего» с вами же в роли Ксении Кочуевой, а в промежутке двадцати трех лет работы вашей, совпавшей с его работой, опять драгоценные звенья чудной цепи: Василиса и Лидия, Тугина и Кручи-нина. От Грибоедова до Льва Толстого русские классики видели в вас свою воплотительницу. Опять блестящая цепь из родных алмазов русских драматических поэтов, и Вы «Ребенком» начали ваше проникновение в душу современной вам русской женщины. И как многогранно, как изумительно разнообразно вы отразили ее во всей полноте ее переживаний в творениях современных русских писателей на протяжении почти полувека.
В трудной работе, выпавшей на долю русских актеров над пьесами современного европейского репертуара, вам принадлежит одно из первейших мест. Наконец, писатели, пытавшиеся изменить старые формы, в вас, Гликерия Николаевна, нашли неожиданную и мощную союзницу. В первый раз в Москве в ваш бенефис раздались речи Ибсена в «Северных богатырях».

И первый поклон от Малого театра той артистке, которая из всех данных ей богом талантов ни одного не зарыла в землю.

Второй поклон — одному из крупнейших членов нашей труппы, преемственно хранивших и хранящих благоговение к этим подмосткам, смотрящих на дело артиста, как на торжественное служение родной земле. И мы знаем, что из всех здесь сегодня вас окружающих товарищей по делу вряд ли найдется хоть один, который не работал бы с вами у вас дома после спектакля, десятки раз повторяя одну и ту же сцену, добиваясь решения труднейших задач творчества. Трудная это была, но и радостная работа, не забудет ее Малый театр никогда. И теперь, сохранив весь блеск и силу вашего ума и таланта, всю глубину вашей любви и веры в театр, но оторванная внешними злыми условиями вашего недуга от непосредственного участия в нашем деле, вы неутомимо продолжаете работать с каждым молодым дарованием нашей сцены, не отказывая никому в вашей бесценной помощи — ни начинающему актеру, ни вашему старому товарищу. Да, наш второй поклон доблестному члену Малого театра, его слуге и его украшению, все, без тени преувеличения, все— и дух и тело — отдавшему ему, и ему одному.

Ваш недуг — это почетные раны бесстрашно отдавшего всю свою жизнь на большое и светлое дело. И им, этим ранам, третий низкий поклон от Малого театра».

Надо отдать справедливость авторам адреса: в нем нет ни тени преувеличения. Повышенный, взволнованный тон, высокий слог — здесь по-настоящему искренны, потому что о жизни Федотовой только так и можно сказать. Адрес не только ничего не приукрасил, перечисляя ее заслуги перед историей русского театра, но, пожалуй, наоборот, не осветил их в полном объеме. Частично этот пробел восполнили выступавшие от двух других театров — Александрийского и МХТ.

Из Петербурга приехала специальная депутация, чтобы передать привет и золотой венок от Александрийского театра. Приветственную речь произнесла Мария Гавриловна Савина. Она подчеркнула воспитательное значение Малого театра в ту эпоху и, в частности, просветительную работу Федотовой.
Благодаря таким артисткам, как Федотова, сказала она, принято говорить: «Закончил образование в Московском университете и Малом театре». Тогда выражались даже сильнее: «ходил в Московский университет, учился в Малом театре».

Перечень заслуг Федотовой дополнил В. И. Немирович-Данченко, выступивший от имени депутации Московского Художественного театра (в депутацию входили О. Л. Книппер, М. П. Лилина, К. С. Станиславский, И. М. Москвин и А. Л. Вишневский).

Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы...

НА ВОЛНЕ СМУТЫ

Драматическая хроника «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» подобна величественным многофигурным композициям Сурикова, словно переливающимся через ограничивающие полотна рамы. Но Малый театр не побоялся этой сложности, и режиссер Владимир Драгунов поставил «Дмитрия Самозванца».

Перед нами – вереница лиц и характеров. Здесь люди всех сословий, из царских палат действие переносится на площадь, а оттуда в простую избу, а потом в монастырскую келью… Но Островский не был бы Островским, если бы это были просто картинки прошлого, если бы в пьесе не было живой и горькой правды. Именно поэтому пьеса и сейчас может послужить пособием для тех, кто пытается захватить власть.

Основной конфликт заложен в названии: столкновение двух политиков, противников, обладателей двух диаметрально противоположных мировоззрений. Дмитрий Самозванец на протяжении пьесы власть теряет, а Василий Шуйский прибирает ее к рукам. Дмитрий хочет внести в российскую жизнь новшества и перемены, Шуйский мечтает вернуться к старому. Дмитрием руководят эмоции и импульсы, у Шуйского во всем холодный, трезвый расчет. Дмитрий готов прощать врагов. Шуйский не забывает и не прощает – никому и ничего. За каждым из них стоят определенные силы. И, занятые своей борьбой, они все глубже погружают Россию в состояние смуты.

Загадочная мелодия флейты (композитор Григорий Гоберник) уводит зрителя в глубину веков. Господствующий цвет – тревожный, красный, на его фоне проступают контуры старинных зданий, изображенных словно на обгоревших листах бумаги. Это и пожар смуты, и напоминание о том, что все, что мы видим, – лишь чудом уцелевшие страницы летописи. Скупая сценография Ларисы Ломакиной лишь обозначает место действия, как в шекспировском театре над сценой висели надписи: «лес», «дворец», «берег моря». Необычайным и смелым новшеством для Малого театра кажутся и безбородые бояре (при том, что костюмы приближены к эпохе). А потому игра артистов в классической, подробной и обстоятельной реалистической манере идет несколько вразрез с условностью оформления спектакля.

У Бориса Невзорова (Василий Шуйский), безусловно, положительное обаяние. И несколько парадоксальным кажется, что ему поручена роль Василия Шуйского, которого еще Пушкин окрестил «лукавым царедворцем». Того самого, который, по выражению Василия Ключевского, «шагу не ступил, не солгав». Который при всех царях плел крамолы и заговоры, но выживал, потому что предавал своих сообщников. Который, наконец, недобросовестно вел следственное дело о гибели царевича Дмитрия…

Впрочем, одно дело – Шуйский исторический, и совсем другое – сценический. В чем состоит смысл назначения на эту роль актера с имиджем простого «справного мужика» из рассказов наших писателей-деревенщиков? По-видимому, в том, что режиссер хотел в какой-то мере поспорить с Островским и представить Шуйского на самом деле тем самым русским мужиком, который если и хитрит и подличает, так только во имя блага народа и отечества. Материал, однако, сопротивляется, и положительного героя из Шуйского не получилось, а получился политик, на удивление современного типа. И современность его – в том цинизме, который ради благозвучия обозначают словом «прагматизм».

Во-первых, Шуйский прекрасно понимает, что такое «пиар», хотя и не знает такого слова: у Шуйского есть специальные люди – пропагандисты и агитаторы, сеющие в народе нужные Шуйскому идеи и настроения. Во-вторых, четко сознает, на кого может опереться, кто обижен или недоволен нынешним режимом. В-третьих, умеет сталкивать людей между собой и провоцировать конфликты, подталкивая легкомысленного Дмитрия на заведомо непопулярные решения. А в-четвертых, не гнушается никем и ничем для совершения переворота, прибегая к помощи «сидельцев бражных тюрем» и «цепных воров с Варварского крестца». И в-пятых, знает, каким надо казаться – своим в доску. Так что тот самый «справный мужик» в итоге оказывается маской для одурачивания мужиков настоящих.

Надо сказать, что Борис Невзоров, влекомый логикой роли, во всем этом убедителен и достоверен. А если мы в какие-то моменты не можем понять, искренен его Шуйский или фальшив, то это, может быть, так и нужно, поскольку актер играет человека, который сам был хорошим актером и умел одурачить даже самых прожженных и матерых своих соперников.

Дмитрий же, в исполнении Алексея Фаддеева, искренен во всем, а потому во всем и проигрывает. Он хочет прощать и миловать, но в стране, которая еще хорошо помнит Ивана Грозного, этого никто не может оценить. В пьесе несколько раз всплывает имя Грозного, которое нависает над эпохой, как тень. И люди вспоминают о нем со страхом и почтением. И в конце Самозванец прозревает: «Вам нужен Грозный!» Не доброты от царя ждут люди, а твердой руки. Не христианской милости, а величия и строгого соблюдения обрядов. А именно этого молодому царю и не хватает – он не заботится, как бы мы сегодня сказали, об имидже, он хочет быть героем, а не казаться им. Простых людей больше всего волнует внешнее благочестие, а царь, видите ли, постом ест телятину. Не случайно режиссер вкладывает Дмитрию в уста подлинные слова Самозванца – выстраданное обвинение русским в отсутствии подлинной веры. Фаддеев – один из немногих сегодня молодых актеров, которым удаются романтические ноты, он ярко играет и любовь, и негодование, и отчаяние, заражая своими чувствами зрительный зал.

Все окружающие Дмитрия и Шуйского стремятся разыграть собственную карту. Пожалуй, только царица Марфа, сильно сыгранная Татьяной Лебедевой, бескорыстно стремится помочь Самозванцу – своему мнимому сыну. Сподвижник Дмитрия Петр Басманов (Владимир Богин) хочет сохранить мир и порядок методами Ивана Грозного, казня людей налево и направо. Родовитые бояре пытаются урвать свой кусок от пирога власти. Им, конечно же, принадлежит главная роль в возведении Самозванца на престол. Правда, вскоре бояре списывают его со счетов и начинают думать о новом кандидате в цари. Шуйский кажется им вполне подходящим – до поры до времени. Знатные поляки, в том числе и невеста молодого царя, Марина Мнишек (Наталья Верещенко), разумеется, все поставили на Дмитрия и пытаются извлечь из ситуации как можно большую выгоду. Секретарь Лжедмитрия, строгий и сдержанный Бучинский (Василий Дахненко), работает на Папу Римского. То ли он помогает Дмитрию, то ли следит за ним… Фанатику католичества противостоит ревнитель православия дьяк Осипов (Сергей Кагаков). Он считает себя мучеником за веру, но сам кипит яростью и ненавистью ко всему иноземному…

Довольно загадочной кажется фигура Калачника, темпераментно сыгранного Антоном Хомятовым: с одной стороны, это человек из народа – поборник православной веры, мститель за брата, с другой – «человек в штатском», тайный агент Шуйского, провокатор и шпион. Похоже на то, что его торговля калачами только «прикрытие». Один раз за весь спектакль мы видим лоток на его плече, да и то пустой. Калачник называет себя «народом», но он, пожалуй, ох как непрост…

А что же простой народ? В массе своей он растерян, простодушен и доверчиво воспринимает все, что ему говорят. Именно на доверчивость народную надеется Василий Шуйский – и выигрывает. Самозванец же со всем своим романтическим геройством остается для народа безнадежно чужим – просто потому, что не умеет найти подход к массам. А массы, направляемые умелыми руками, неуклонно движутся к бунту – вполне беспощадному, но не совсем бессмысленному. Во всяком случае, бунт имеет немалый смысл для того, кто его разжигает. И всех персонажей увлекает за собой мощный поток Смуты. Кто-то идет ко дну, кому-то удается удержаться на плаву, но мы-то знаем: это ненадолго, стихия не пощадит никого…

Но где, в самом деле – где тот герой, который, позабыв о собственных меркантильных интересах, примется за спасение России от смуты и хаоса, лжи и коррупции? Что ж, не стоит отчаиваться. Ведь у Островского есть пьеса и о Козьме Минине…

Татьяна Семашко
«Политический журнал», 2 апреля 2007