Новости

Э.Цурюпа

«Константин Александрович Зубов в роли профессора Хиггинса»

Из книги «Константин Александрович Зубов». – «Искусство», М., 1953.


Зубов вспоминает: «Глубокая осень 1943 года. Мы жили трудно. Суровая Москва военных дней. Жизнь от сводки к сводке. Мысли о фронте, заботы о фронте, первые победы, добытые большой кровью... Выбор пьесы в эти дни был серьезным и ответственным делом. И вдруг в эту пору нам посоветовали создать комедийный спектакль, поставить пьесу Шоу «Пигмалион». Это было неожиданно, только позднее, во встречах со зрителем, мы поняли, что наш спектакль особенно нужен ему в эти суровые дни, что он радует людей своими добрыми и умными мыслями, своим искренним весельем».

Малый театр показал новый спектакль, «Пигмалион», в декабре того же года. Постановщиком его и исполнителем главной роли был К. А. Зубов.

Шоу назвал комедию «Пигмалион» по ассоциации с древним мифом, где богиня Афродита оживляет для любви статую Галатеи, изваянную скульптором Пигмалионом.

В произведении Шоу постановщика интересовала не столько занимательность сюжета, сколько его остро сатирическая социальная сущность. В веселой истории о том, как одержимый страстью к лингвистической науке профессор Хиггинс превратил дочь мусорщика в «леди», отмыв ее в ванне и научив изысканному произношению, режиссер увидел насмешку писателя над аристократическим обществам, кичащимся своей «врожденной» культурностью. Шоу своей комедией защищает человеческое достоинство миллионов простых людей, которые в буржуазном обществе лишены права на образование, на нормальные условия жизни.

Иные критики обвиняли постановщика в том, что он утерял парадоксальность Шоу, его скептицизм, но Малый театр привлекали другие качества писателя: его жизнерадостность, юмор, хлесткая насмешка над ханжеством «высшего общества», вера в высокое призвание человека. В этом увидал театр истинного Шоу, о котором Горький говорил, что за три четверти столетия, прожитых им, неисчислимы сокрушительные удары, нанесенные его острым умом консерватизму и пошлости людей.

Постановщик рассматривал парадоксальность Шоу не как основную сущность его произведений, а как блестящую форму выявления его гуманистических мыслей. В письме Шоу к Толстому он нашел такие строки: «Я не приверженец искусства для искусства и не шевельну пальцем, чтобы написать произведение, в котором нет ничего, кроме художественных достоинств».

Режиссер делал вывод: «Мы обязаны прочесть в этой комедии и донести до зрителя ее серьезную мысль.

Ставили смешное всерьез. На репетициях всерьез «перевоспитывали» друг друга. И постепенно вырисовывались контуры работы: получалась не салонная комедия, где главное — жонглирование парадоксами и споры о манерах и изысканном произношении, рождался спектакль о том, как, перевоспитываясь, растет человеческая личность, спектакль о достоинстве человека», — рассказывает К. А. Зубов.

Не позволив основной идее утонуть в обилии комедийных положений, постановщик не только не упустил ни единой комедийной возможности из щедро предоставленных автором, но с яркой режиссерской выдумкой и остроумием развил их. Однако ни разу «смешное» не стало у Зубова самоцелью, каждое из положений прочно нанизано на сквозную линию спектакля.

Вот Элиза — Зеркалова, жалкое создание в грязной шляпке, явилась в дом Хиггинса, требуя обучения. Она желает стать леди. Хиггинс — Зубов, видя в ней лишь объект для опыта, со свойственным ему пренебрежением к человеку и бешеным темпераментом, который проявляется у него, когда дело касается науки, кричит домоуправительнице: «Миссис Пирс! Возьмите ее и вымойте зеленым мылом, если туалетное не поможет. Снимите с нее все это тряпье и сожгите... Заверните ее в оберточную бумагу...»

Он положительно не замечает в Элизе живого существа. Наступая на нее, он выкрикивает в яростном возбуждении: «А если вы окажетесь ленивы и непослушны, вас положат спать в кладовую с черными тараканами и миссис Пирс будет колотить вас метлой». Натиск Хиггинса усиливается: «Через шесть месяцев, роскошно одетая, вы поедете в карете в Букингемский дворец. Если король узнает, что вы не настоящая леди, полиция отправит вас в лондонский Тауэр, где вам отрубят голову...»

Стоит упомянуть о графическом решении сцены. Хиггинс, наступая, загоняет девушку в угол, и так как других путей отхода нет, — она лезет под рояль. Ярким комизмом полон монолог, который Элиза с абсолютной серьезностью произносит, сидя под роялем и размахивая зонтиком. Мизансцена подчеркивает полное ничтожество Элизы, — для Хиггинса она всего лишь подопытное «насекомое».

В четвертом действии мы видим повторение того же рисунка, но исполнители поменялись местами. Прошли месяцы. Ночь. Элиза с Хиггинсом и Пиккерингом вернулись со светского приема, где она блестяще выдержала экзамен: ее манеры и произношение безукоризненны. Опыт закончен. Хиггинс зевает, он хочет спать. Судьба Элизы его больше не интересует. И тогда происходит объяснение. Элиза обвиняет его в бессердечности и эгоизме. В ярости она наступает на него. Теперь в угол загнан Хиггинс.

И вот этот эгоцентрист начинает замечать, что вокруг него живут люди, у которых есть чувства, самолюбие, что они требуют к себе уважения. Зрители награждают дружным хохотом загнанного в угол, морально поверженного Хиггинса.

В первое действие Зубов вводит урок Элизы, не предусмотренный у Шоу. Это не потребовало дополнительного текста, Элиза повторяет за Хиггинсом всего несколько фонетических созвучий. Но какую острую комедийную действенность обретает сцена и какую объемность — характер Элизы благодаря тому, что все ее реплики, — требование сейчас же поехать в такси на Тоттенхем-Корт-род (там она торговала цветами), чтобы «позлить наших девушек», и ее согласие подождать, пока привезут новые платья, — теперь разрывают ход урока, обостряя нетерпение Хиггинса и трудность его задачи.

Много режиссерской выдумки и остроумия вложено в третье действие — «В гостях у миссис Хиггинс». Профессор впервые выводит Элизу в свет. Вот она, «шедевр искусства Хиггинса и портнихи», с утрированной изысканностью манер входит в гостиную. Она вступает в светский разговор, напряженно следя за своим произношением. Элиза — Зеркалова блестяще ведет эту сиену. Хиггинс — Зубов наблюдает за ней, как изобретатель — за работой созданного им механизма... Но вот Элиза, увлеченная беседой, забывается, и происходит великолепный провал. В далеко не изысканной манере она сообщает гостям, что ее тетку «пришили». В ее голосе появляются прежние гортанные звуки уличного жаргона.

«А вот где ее шляпа соломенная, новая, которая должна была мне достаться? — кричит она. — Свистнули? Вот и я говорю, кто шляпу свистнул, тот и тетку пришил!..»

Сцена отлично решена режиссерски. Путь Элизы к провалу, ее провал и, наконец, толкование ее поведения, как новейшей «моды», играют все. Каждый участник сцены — согласно своему характеру. Миссис Эйнс-форд Хилл шокирована и в то же время удручена тем, что ей не понять нынешней моды. Ее дочь Клара лихо старается «не отстать» от Элизы. Фрэдди положительно в восторге. Ироническим, всепонимающим взглядом следит за происходящим миссис Хиггинс.

Провал Элизы подготовлен остроумно найденными штрихами; во время традиционного чаепития Элиза допускает ряд смешных неловкостей.

С наибольшей силой проявляется идея пьесы в четвертом действии. Столкновение дошло до высшей точки. Режиссер сводит комедийную окраску до минимума:

она прорывается отдельными искрами лишь там, где это необходимо для вынесения «приговора».

Образ Элизы достигает в этой сцене большого драматического напряжения.

«Я бы с удовольствием вас убила, проклятый эгоист! Почему вы не оставили меня там под забором? Зачем вытащили оттуда? Вы благодарите бога, что все кончено, что теперь вы можете вышвырнуть меня обратно, да?»

Это уже не вопли озорной девчонки из первого действия, это слова, полные глубокой душевной боли, оскорбленного человеческого достоинства.

Впервые Хиггинс как бы просыпается, столкнувшись с непонятной постановкой вопроса. Он «сотворил» эту женщину, он научил говорить «самонадеянное насекомое», «подопытную лягушку», превратил ее в человека;

эта возня кончилась, опыт оправдал себя, и она может итти куда хочет! И вдруг какие-то претензии?

«Почему вы вдруг начали так разговаривать со мной?» — возмущенно и растерянно спрашивает Хиггинс.

Страстной горечью полны слова Элизы: «Там на улице я продавала цветы. Но себя я не продавала. Вы сделали из меня леди, и я не гожусь ни на что другое...»

Теперь уж никакая счастливая концовка не заставит зрителя забыть то, что он увидел сейчас. В эту минуту перед ним уже не поединок Хиггинса и Элизы, а острое столкновение противоречий общественного строя, где положение женщины из неимущего класса бесправно и безвыходно.

А комедия уже снова входит в свои права. Зубов великолепно раскрывает происходящую в душе Хиггинса борьбу между его беспримерным эгоизмом и пробужденными Элизой человеческими чувствами. Он бешено им сопротивляется, и когда в финале картины, уже одетый ко сну, в разгар спора он в ярости хватает цилиндр и, напялив его на голову, удаляется, стараясь сохранить величественность, — это не «трючок», а свидетельство полной растерянности Хиггинса.

«Должен сознаться, что ни одна роль из четырехсот сыгранных мною не доставила мне столько физического беспокойства, сколько эта. Ключом к образу мне рослужили слова Хиггинса из последнего акта: «Творить жизнь — значит творить беспокойство». Это подсказывало темперамент, властный характер творца, эгоистичный, ни с чем и ни с кем не считающийся. Он не дает никому покоя со своими идеями, становится неприятно прямолинеен, даже груб, он шокирует свое общество, попирая его законы и условности. Очевидно, только ирландская кровь Шоу позволила ему сделать эту бурную роль. Он изматывает, этот характер, его трудно играть. Но среди всех сыгранных мною ролей есть всего несколько таких, в которых удалось достичь полной самоотдачи и за которые я готов отвечать всю свою жизнь; к ним принадлежит и Хиггинс».

Серьезное истолкование этой веселой комедии ничуть не снизило ее комедийно-сатирического звучания. Наоборот! Умение режиссуры обнажить критическую мысль автора дало спектаклю то, что можно назвать «точностью прицела». Сатирические стрелы Шоу, пронизывая веселую пестроту комедийных положений, блестящие словесные поединки и светскую игру в парадоксы, точно и беспощадно разили мораль и нравы «респектабельного» английского общества. Передовой советский театр создал принципиально новое решение классической комедии, имеющей пространную сценическую историю, нашел современное, острое, глубокое ее толкование, безусловно, наиболее близкое ироническому, блестящему таланту Шоу.

Это была первая режиссерская и актерская работа Зубова в Малом театре, за которую он был удостоен Сталинской премии. В 1944 году К. А. Зубову было присвоено звание народного артиста РСФСР.


Материал подготовил Максим Редин