Новости
«Листая старые подшивки»
«ЦАРЬ ИОАНН ГРОЗНЫЙ» А.К.ТОЛСТОГО В ПОСТАНОВКЕ ВЛАДИМИРА ДРАГУНОВА
«Листая старые подшивки» «ЦАРЬ ИОАНН ГРОЗНЫЙ» А.К.ТОЛСТОГО В ПОСТАНОВКЕ ВЛАДИМИРА ДРАГУНОВА
«Листая старые подшивки»
«ЦАРЬ ИОАНН ГРОЗНЫЙ» А.К.ТОЛСТОГО В ПОСТАНОВКЕ ВЛАДИМИРА ДРАГУНОВА
О СЛАСТИ ВЛАСТИ
На сцене Малого театра — еще один царь. На этот раз — весьма симпатичный
...Он появляется из дальней арки, как привидение, — сгорбленный в три погибели, в монашеской рясе, шаркающей походкой, непрестанно крестящийся и кланяющийся. Полноте — тот ли это знаменитый российский вурдалак-монарх, убийца собственного сына, гроза бояр, мещан, крестьян? Несчастный старик, да и только.
Но вот боярскими поклонами снова на нем шапка Мономаха — и распрямится спина, вздернется к небу бородка, сверкнет кровавый перстень — мгновенно превращение из смиренного инока в деспота. В роли Грозного — Александр Михайлов с его до неприличия «положительной» богатырской внешней фактурой, которую он пытается затушевать. И, пожалуй, тщетно — следы порока или болезни напрасно вы будете искать в этом Грозном, похожем на заблудившегося Илью Муромца. Его герой скорее страдалец, чем безумец.
Да, это история. Во всех смыслах. И в художественном — тоже: изъясняются герои Толстого (Алексея Константиновича) столь милыми для него ямбами и хореями. Необычно? Пожалуй. Как и отсутствие «кровавых мальчиков» и прочих знаков-символов эпохи опричнины. Как и лаконизм декораций без всякой византийской роскоши — чугунные решетки-кружева куполов, подвижные свечи-фонарики, и над всем в вышине лик Спаса (художник Евгений Куманьков). Режиссер «Смерти Ивана Грозного» Владимир Драгунов не будет, как Штайн, пускать кровь ручьем по сцене — зачем? Тем более угличское убийство еще впереди, а самые страшные уже позади...
К финалу вырисовывается истинный герой спектакля. Это не легендарный монарх-изверг, которому в исполнении Михайлова невольно сочувствуешь. И не боярин Борис Годунов, вскинувшийся «из грязи в князи» (неожиданная, тонкая работа Александра Коршунова). Тем более не несчастная царица Мария Федоровна (Елена Харитонова). Не лукавые царедворцы-бояре, не, прости Господи, народ, который все безмолвствует себе где-то за сценой...
Настоящий герой, точнее, героиня, потому как особа женского пола, — субстанция тонкая, неуловимая и фатальная для каждого из нас. Власть. Спектакль Драгунова — о ее роковом притяжении, гибельности и соблазне, о злом вирусе властолюбия, поражающем исправно многие века наших правителей. Отсюда столько здесь прозрачных аллюзий, ясно читаемых намеков, узнаваемых параллелей...
Да, грешить и каяться — очень по-русски. И для женщин. И для царей. И для членов Думы — в смысле толстовских бояр. Щекочет нервы. Тем более, что «смутное время», кажется, где-то далеко-далеко...
Наталья БОБРОВА
ТРОННЫЙ ЗАЛ
Сонм царственных особ, обитающих на сцене Малого театра, обширен и многообразен: от царя Иудейского до последнего российского императора. И все же из года в год он не устает пополняться. Вот и сегодня царская фамилия приняла в свои ряды еще одного небезызвестного представителя — Ивана IV, больше знакомого под именем Грозный. Одновременно сбылась многолетняя мечта Малого — иметь в своем репертуаре всю историческую трилогию А.К.Толстого; ее завершением стала постановка «Смерти Иоанна Грозного» в режиссуре Владимира Драгунова.
Мхатовской временной конкретности и «быта» здесь не встретить. Оно и понятно, ведь проблема власти давно уже стала «вечной». Сцена Малого в оформлении Евгения Куманькова скорее символична — пустота с неровным, «сломанным» полом, закольцованная серыми, «под камень» стенами. Черные резные решетки, снующие вверх-вниз, рождают атмосферу царственной несвободы, а над всем этим парит лик скорбного Христа. Даже трон не поражает своим величием — всего лишь маленькое кресло кровавого цвета. Световые отбивки, музыкальные акценты, хоры Георгия Свиридова — вот все, что обрамляет действие, давая простор прежде всего актерам.
Сам Толстой когда-то писал, что в его пьесах действуют не реальные исторические личности, а «идеи» этих личностей. Причем в центре каждой — всегда один герой, имя которого вынесено в заглавие драмы. Вокруг же — фон, масса, оттеняющая страдания протагониста. Актерам Малого, играющим здесь царское окружение, удалось подняться над схематизмом. Не впадая в психологические изыски, они наделяют своих героев одной краской, но яркой и полнозвучной. Льстивое коварство хамелеонствующего Шуйского (В.Езепов) контрастирует с суровой и мужественной прямотой Захарьина (Е.Самойлов), а «бабья» обида и неприкаянность царицы (Е.Харитонова) звучат в унисон с кроткой отрешенностью «тишайшего» Федора (Г.Подгородинский).
И главных героев здесь оказалось сразу двое — не только грозный царь Иван в исполнении Александра Михайлова, но и молодой, «доисторический» еще, Борис Годунов Александра Коршунова. Власть нынешняя и власть грядущая — с единой судьбой и вечной русской трагедией желания блага и невозможности его осуществления.
Темперамент Михайлова — наконец-то -прорвался сквозь сковывающие его рамки привычно-бытовых «мужиков», разыгравшись в полную силу. Ходили слухи «(с долей юмора, конечно), что на репетициях актеры опасались быть до смерти забитыми грозным самодержцем. Михайлов предстает здесь как бы в двух ликах царя Ивана. Согбенная спина, усталый хриплый голос, полный муки и боли, тяжелая неверная походка, черная монашеская ряса. Казалось, этот царь уже переступил порог жизни, ужаснувшись содеянному.
Но как только он получает весть, что трон по-прежнему за ним, происходит мгновенная метаморфоза. Гордо-прямой стан, властные отрывистые интонации, а в глазах -прежний кураж. Буйствует до тех пор, пока не свалит его ожидаемая и в то же время внезапная смерть.
Годунов Коршунова тоже удивляет многоликостью. То искренне радеет за непутевую Русь, то дерзко являет свою власть и силу, мгновенно «перекупая» заговорщиков, — он всегда умен, хитер и хладнокровен. И хотя все еще впереди, но уже сегодня перед нами — будущий царь.
Радует, что ни режиссер, ни актеры не соблазнились идеей привычного нам аллюзионного театра, не педалировали «актуальных» реплик, не проводили навязчивых параллелей. В том же, что параллели все-таки существуют, дано было убедиться самим зрителям — переживающим и думающим одновременно. Но за тем ли мы ходим в театр?
Ирина Алпатова
«Дом Актера», №6-7, 1995
«И ДОЛГИЙ ТРЕПЕТ ИМЕНИ ЕГО...»
После всех временных и прихотливых наслоений на портрете, где намешано всего: и злодейства, и гения, и величия, и порока, — попытка еще раз заглянуть в душу Ивана Грозного кажется невероятно смелой. Поскольку подобное изображение предполагает не отдаленный, историографический, а крупный план. Что нового, а главное, интересного нам, зрителям конца двадцатого века, может сказать эта сколь мрачная, столь и загадочная судьба?
Первый мой шок информационный: в премьере Малого театра «Смерть Иоанна Грозного» главную роль играет Александр Михайлов. При всем напряжении фантазии вообразить «кровожадным извергом» светлоглазого русобородого красавца, всем своим обликом воплощающего гармонию доброты и силы, просто невозможно. Все, что угодно — былинный богатырь, благородный средневековый рыцарь, рубаха-парень с рабочей окраины, белый офицер из ностальгического «кинороманса»... Но Грозный?
Второй шок — зрительский. При появлении на сцене Александра Михайлова некий сквознячок проходит по рядам. Это Иоанн, сомнений быть не может. Не хрестоматийный, не живописный, не менее знаменитый кинематографический, а совершенно другой... Он поворачивает голову — из-под нависших над бледным лбом бесцветных косиц в зал устремлен потухший взгляд. Старец в черной монашеской рясе, согбенный под грузом грехов, обращается к Григорию Нагому со смиренной речью: «Острупился мой ум; изныло сердце, руки не способны держать бразды...». Это — Грозный. Царь даже в образе схимника. Есть в нем некая свинцовая тяжесть, которая вдруг может придавить так, что и опомниться не успеешь — раздавит.
И как распрямляются в косую сажень эти только что выглядевшие узкими плечи, как сжимаются безвольные пальцы в жилистый кулак, каким огнем загораются глаза, стоит лишь Ивану Васильевичу ощутить под ногами твердь власти. Держитесь, думцы. Держись, Россия. «Долгий трепет имени его», увидите, переживет века.
Но спектакль не о жизни самодержца и не о тяжких грехах. Он — о смерти. Недаром, в отличие от «Царя Федора Иоанновича» и «Царя Бориса», А. К. Толстой первую часть драматической трилогии назвал «Смерть Иоанна Грозного». Ледяное крыло занесено над нашим героем неотвратимо. Грозный Александра Михайлова несет в себе тайный страх с первой же минуты спектакля, чтобы потом развернуть перед нами подробную картину собственного, сначала духовного, а затем и физического финала. Как тихий доктор, в чьих руках диагноз-приговор, ходит вокруг Иоанна Борис Годунов. Раскосые татарские глаза спокойны, он ждет. Александр Коршунов, играющий Годунова, напоминает сжатую пружину. Энергия, мощь, страсть — глубоко внутри. Их время еще не пришло. Сегодня надо быть очень осторожным.
Владимир Драгунов поставил спектакль из жизни 1584 года. Четыреста с лишним лет спустя мы смотрим в нее, дивясь и узнавая.
Марина МАЦКЯВИЧЕНЕ
«Вечерняя Москва», 26.6.1995
ПРОШЛОЕ СМОТРИТ НА НАС
Эта пьеса — о русских в 1584 году. Но зал она электризует так, будто речь идет о современной России. Уж очень злободневен ее сюжет, буквально бьют в глаза межвременные параллели: власть, погрязшая в междоусобных разборках, народ, задыхающийся в бесправии к нищете, страна, растаскиваемая по частям более удачливыми соседями... Смута.
«Смерть Иоанна Грозного» — А.К.Толстого — первый, так сказать краеугольный камень а трилогии знаменитого драматурга о Смутном времени. И так уж вышло — истории Малого театра, камень, ставший замковым: остальные две части на протяжении последней четверти века уже поставлены здесь, так что премьера, состоявшаяся на днях, обернулась завершением труда многих лет, событием поистине знаменательным.
Сказать, что спектакль получился ярким, — значит ничего не, сказать. Тут нет внешней помпезности. Действие не поражает внешними эффектами, нет в нем и нарочитой эпической замедленности.
Драматург в своем комментарии к пьесе подчеркивал, что ни в коем случае игра отдельных актеров не должна превращаться в бенефисное соло. «Присвоив» себе (в главных сущностных чертах) характер изображаемого лица, уловив общую идею сочинения, каждый исполнитель обязан уяснить для себя •степень важности занимаемого им места и те пределы яркости, через которые он не должен переступать под опасением нарушить гармонию целого». (Выделено мной. — СБ.).
Спектакль режиссера Владимира Драгунова действительно получался гармоничным, мощным. Его строй определяют две линии. Одна — тупиковая, не имеющая перспективы: судьба Иоанна, вначале юродствующего в очередном отречении от власти, затем возвращающего ее себе и восстающего во всем зловещем величии, наконец окончательно сломленного бедствиями, им же навлеченными на разоренное царство. Другая линия, напротив, стремительно взлетает вверх, и предела ей не видно—это судьба Бориса Годунова, которого, как говорится в пьесе, «господь искусством одарил и мудрости уклончивой сподобил». Безошибочно строя интригу, шурин царя становится фактическим (притом но уличаемым) его убийцей и преемником власти. Точны, предельно экономны в средствах исполнители этих ролей — Александр Михайлов и Александр Коршунов. Лишь однажды звучит «на фортиссимо» голос Иоанна — но большего и не надо: излучаемый им какой-то дьявольский свет тревожно озаряет весь спектакль. Лишь дважды Годунов «взрывается», угрожая людям, но и этого достаточно, чтобы понять: такой человек по сути своей страшен...
Трудно выделить кого-нибудь на фоне этого дуэта главных героев. Тут мы наблюдаем именно ансамбль, в котором великолепно прорисованы и благородный старец Захарьин (Евгений Самойлов), и незадачливый интриган Василий Шуйский (Вячеслав Езепов), и прочее бояре, и смятенная, попавшая опалу царица (Елена Харитонова) и «вспыхивающая» в конце неожиданно яркой краской фигура шута (Виктор Бунаков)...
Предельно сдержана, но выразительна и сценография: простой силуэт храмовой закомары, жесткая графика растяжек, на которых висят тускло поблескивающие светильники, строгий лик иконы — все характеризует художника Евгения Куманькова как мастера стиля, знатока русской древности.
И, конечно же, неотрывна от всего строя спектакля, в то же время как бы эмоционально отстраняя, возвышая нас над сюжетными событиями, изумительная музыка Георгия Свиридова. Его хоры (в некоторых использованы мотивы известных сочинений композитора, некоторые же, как например, панихидная молитва, написаны специально для нынешней постановки) своей истовой молитвенностью и красотой воссоздают образ страдающей, но вечной, исполненной внутренних неизбывных сил Руси. Замечу к слову, Георгий Васильевич – единственный из постановщиков, участвовавший в работе над всеми тремя частями трилогии, так что его музыка является в определенном смысле лейтмотивом, связующей нитью этого масштабного цикла пьес на сцене Малого театра.
Сергей БИРЮКОВ
«Труд», 11.05.1995
«ЦАРЬ ИОАНН ГРОЗНЫЙ» А.К.ТОЛСТОГО В ПОСТАНОВКЕ ВЛАДИМИРА ДРАГУНОВА
О СЛАСТИ ВЛАСТИ
На сцене Малого театра — еще один царь. На этот раз — весьма симпатичный
...Он появляется из дальней арки, как привидение, — сгорбленный в три погибели, в монашеской рясе, шаркающей походкой, непрестанно крестящийся и кланяющийся. Полноте — тот ли это знаменитый российский вурдалак-монарх, убийца собственного сына, гроза бояр, мещан, крестьян? Несчастный старик, да и только.
Но вот боярскими поклонами снова на нем шапка Мономаха — и распрямится спина, вздернется к небу бородка, сверкнет кровавый перстень — мгновенно превращение из смиренного инока в деспота. В роли Грозного — Александр Михайлов с его до неприличия «положительной» богатырской внешней фактурой, которую он пытается затушевать. И, пожалуй, тщетно — следы порока или болезни напрасно вы будете искать в этом Грозном, похожем на заблудившегося Илью Муромца. Его герой скорее страдалец, чем безумец.
Да, это история. Во всех смыслах. И в художественном — тоже: изъясняются герои Толстого (Алексея Константиновича) столь милыми для него ямбами и хореями. Необычно? Пожалуй. Как и отсутствие «кровавых мальчиков» и прочих знаков-символов эпохи опричнины. Как и лаконизм декораций без всякой византийской роскоши — чугунные решетки-кружева куполов, подвижные свечи-фонарики, и над всем в вышине лик Спаса (художник Евгений Куманьков). Режиссер «Смерти Ивана Грозного» Владимир Драгунов не будет, как Штайн, пускать кровь ручьем по сцене — зачем? Тем более угличское убийство еще впереди, а самые страшные уже позади...
К финалу вырисовывается истинный герой спектакля. Это не легендарный монарх-изверг, которому в исполнении Михайлова невольно сочувствуешь. И не боярин Борис Годунов, вскинувшийся «из грязи в князи» (неожиданная, тонкая работа Александра Коршунова). Тем более не несчастная царица Мария Федоровна (Елена Харитонова). Не лукавые царедворцы-бояре, не, прости Господи, народ, который все безмолвствует себе где-то за сценой...
Настоящий герой, точнее, героиня, потому как особа женского пола, — субстанция тонкая, неуловимая и фатальная для каждого из нас. Власть. Спектакль Драгунова — о ее роковом притяжении, гибельности и соблазне, о злом вирусе властолюбия, поражающем исправно многие века наших правителей. Отсюда столько здесь прозрачных аллюзий, ясно читаемых намеков, узнаваемых параллелей...
Да, грешить и каяться — очень по-русски. И для женщин. И для царей. И для членов Думы — в смысле толстовских бояр. Щекочет нервы. Тем более, что «смутное время», кажется, где-то далеко-далеко...
Наталья БОБРОВА
ТРОННЫЙ ЗАЛ
Сонм царственных особ, обитающих на сцене Малого театра, обширен и многообразен: от царя Иудейского до последнего российского императора. И все же из года в год он не устает пополняться. Вот и сегодня царская фамилия приняла в свои ряды еще одного небезызвестного представителя — Ивана IV, больше знакомого под именем Грозный. Одновременно сбылась многолетняя мечта Малого — иметь в своем репертуаре всю историческую трилогию А.К.Толстого; ее завершением стала постановка «Смерти Иоанна Грозного» в режиссуре Владимира Драгунова.
Мхатовской временной конкретности и «быта» здесь не встретить. Оно и понятно, ведь проблема власти давно уже стала «вечной». Сцена Малого в оформлении Евгения Куманькова скорее символична — пустота с неровным, «сломанным» полом, закольцованная серыми, «под камень» стенами. Черные резные решетки, снующие вверх-вниз, рождают атмосферу царственной несвободы, а над всем этим парит лик скорбного Христа. Даже трон не поражает своим величием — всего лишь маленькое кресло кровавого цвета. Световые отбивки, музыкальные акценты, хоры Георгия Свиридова — вот все, что обрамляет действие, давая простор прежде всего актерам.
Сам Толстой когда-то писал, что в его пьесах действуют не реальные исторические личности, а «идеи» этих личностей. Причем в центре каждой — всегда один герой, имя которого вынесено в заглавие драмы. Вокруг же — фон, масса, оттеняющая страдания протагониста. Актерам Малого, играющим здесь царское окружение, удалось подняться над схематизмом. Не впадая в психологические изыски, они наделяют своих героев одной краской, но яркой и полнозвучной. Льстивое коварство хамелеонствующего Шуйского (В.Езепов) контрастирует с суровой и мужественной прямотой Захарьина (Е.Самойлов), а «бабья» обида и неприкаянность царицы (Е.Харитонова) звучат в унисон с кроткой отрешенностью «тишайшего» Федора (Г.Подгородинский).
И главных героев здесь оказалось сразу двое — не только грозный царь Иван в исполнении Александра Михайлова, но и молодой, «доисторический» еще, Борис Годунов Александра Коршунова. Власть нынешняя и власть грядущая — с единой судьбой и вечной русской трагедией желания блага и невозможности его осуществления.
Темперамент Михайлова — наконец-то -прорвался сквозь сковывающие его рамки привычно-бытовых «мужиков», разыгравшись в полную силу. Ходили слухи «(с долей юмора, конечно), что на репетициях актеры опасались быть до смерти забитыми грозным самодержцем. Михайлов предстает здесь как бы в двух ликах царя Ивана. Согбенная спина, усталый хриплый голос, полный муки и боли, тяжелая неверная походка, черная монашеская ряса. Казалось, этот царь уже переступил порог жизни, ужаснувшись содеянному.
Но как только он получает весть, что трон по-прежнему за ним, происходит мгновенная метаморфоза. Гордо-прямой стан, властные отрывистые интонации, а в глазах -прежний кураж. Буйствует до тех пор, пока не свалит его ожидаемая и в то же время внезапная смерть.
Годунов Коршунова тоже удивляет многоликостью. То искренне радеет за непутевую Русь, то дерзко являет свою власть и силу, мгновенно «перекупая» заговорщиков, — он всегда умен, хитер и хладнокровен. И хотя все еще впереди, но уже сегодня перед нами — будущий царь.
Радует, что ни режиссер, ни актеры не соблазнились идеей привычного нам аллюзионного театра, не педалировали «актуальных» реплик, не проводили навязчивых параллелей. В том же, что параллели все-таки существуют, дано было убедиться самим зрителям — переживающим и думающим одновременно. Но за тем ли мы ходим в театр?
Ирина Алпатова
«Дом Актера», №6-7, 1995
«И ДОЛГИЙ ТРЕПЕТ ИМЕНИ ЕГО...»
После всех временных и прихотливых наслоений на портрете, где намешано всего: и злодейства, и гения, и величия, и порока, — попытка еще раз заглянуть в душу Ивана Грозного кажется невероятно смелой. Поскольку подобное изображение предполагает не отдаленный, историографический, а крупный план. Что нового, а главное, интересного нам, зрителям конца двадцатого века, может сказать эта сколь мрачная, столь и загадочная судьба?
Первый мой шок информационный: в премьере Малого театра «Смерть Иоанна Грозного» главную роль играет Александр Михайлов. При всем напряжении фантазии вообразить «кровожадным извергом» светлоглазого русобородого красавца, всем своим обликом воплощающего гармонию доброты и силы, просто невозможно. Все, что угодно — былинный богатырь, благородный средневековый рыцарь, рубаха-парень с рабочей окраины, белый офицер из ностальгического «кинороманса»... Но Грозный?
Второй шок — зрительский. При появлении на сцене Александра Михайлова некий сквознячок проходит по рядам. Это Иоанн, сомнений быть не может. Не хрестоматийный, не живописный, не менее знаменитый кинематографический, а совершенно другой... Он поворачивает голову — из-под нависших над бледным лбом бесцветных косиц в зал устремлен потухший взгляд. Старец в черной монашеской рясе, согбенный под грузом грехов, обращается к Григорию Нагому со смиренной речью: «Острупился мой ум; изныло сердце, руки не способны держать бразды...». Это — Грозный. Царь даже в образе схимника. Есть в нем некая свинцовая тяжесть, которая вдруг может придавить так, что и опомниться не успеешь — раздавит.
И как распрямляются в косую сажень эти только что выглядевшие узкими плечи, как сжимаются безвольные пальцы в жилистый кулак, каким огнем загораются глаза, стоит лишь Ивану Васильевичу ощутить под ногами твердь власти. Держитесь, думцы. Держись, Россия. «Долгий трепет имени его», увидите, переживет века.
Но спектакль не о жизни самодержца и не о тяжких грехах. Он — о смерти. Недаром, в отличие от «Царя Федора Иоанновича» и «Царя Бориса», А. К. Толстой первую часть драматической трилогии назвал «Смерть Иоанна Грозного». Ледяное крыло занесено над нашим героем неотвратимо. Грозный Александра Михайлова несет в себе тайный страх с первой же минуты спектакля, чтобы потом развернуть перед нами подробную картину собственного, сначала духовного, а затем и физического финала. Как тихий доктор, в чьих руках диагноз-приговор, ходит вокруг Иоанна Борис Годунов. Раскосые татарские глаза спокойны, он ждет. Александр Коршунов, играющий Годунова, напоминает сжатую пружину. Энергия, мощь, страсть — глубоко внутри. Их время еще не пришло. Сегодня надо быть очень осторожным.
Владимир Драгунов поставил спектакль из жизни 1584 года. Четыреста с лишним лет спустя мы смотрим в нее, дивясь и узнавая.
Марина МАЦКЯВИЧЕНЕ
«Вечерняя Москва», 26.6.1995
ПРОШЛОЕ СМОТРИТ НА НАС
Эта пьеса — о русских в 1584 году. Но зал она электризует так, будто речь идет о современной России. Уж очень злободневен ее сюжет, буквально бьют в глаза межвременные параллели: власть, погрязшая в междоусобных разборках, народ, задыхающийся в бесправии к нищете, страна, растаскиваемая по частям более удачливыми соседями... Смута.
«Смерть Иоанна Грозного» — А.К.Толстого — первый, так сказать краеугольный камень а трилогии знаменитого драматурга о Смутном времени. И так уж вышло — истории Малого театра, камень, ставший замковым: остальные две части на протяжении последней четверти века уже поставлены здесь, так что премьера, состоявшаяся на днях, обернулась завершением труда многих лет, событием поистине знаменательным.
Сказать, что спектакль получился ярким, — значит ничего не, сказать. Тут нет внешней помпезности. Действие не поражает внешними эффектами, нет в нем и нарочитой эпической замедленности.
Драматург в своем комментарии к пьесе подчеркивал, что ни в коем случае игра отдельных актеров не должна превращаться в бенефисное соло. «Присвоив» себе (в главных сущностных чертах) характер изображаемого лица, уловив общую идею сочинения, каждый исполнитель обязан уяснить для себя •степень важности занимаемого им места и те пределы яркости, через которые он не должен переступать под опасением нарушить гармонию целого». (Выделено мной. — СБ.).
Спектакль режиссера Владимира Драгунова действительно получался гармоничным, мощным. Его строй определяют две линии. Одна — тупиковая, не имеющая перспективы: судьба Иоанна, вначале юродствующего в очередном отречении от власти, затем возвращающего ее себе и восстающего во всем зловещем величии, наконец окончательно сломленного бедствиями, им же навлеченными на разоренное царство. Другая линия, напротив, стремительно взлетает вверх, и предела ей не видно—это судьба Бориса Годунова, которого, как говорится в пьесе, «господь искусством одарил и мудрости уклончивой сподобил». Безошибочно строя интригу, шурин царя становится фактическим (притом но уличаемым) его убийцей и преемником власти. Точны, предельно экономны в средствах исполнители этих ролей — Александр Михайлов и Александр Коршунов. Лишь однажды звучит «на фортиссимо» голос Иоанна — но большего и не надо: излучаемый им какой-то дьявольский свет тревожно озаряет весь спектакль. Лишь дважды Годунов «взрывается», угрожая людям, но и этого достаточно, чтобы понять: такой человек по сути своей страшен...
Трудно выделить кого-нибудь на фоне этого дуэта главных героев. Тут мы наблюдаем именно ансамбль, в котором великолепно прорисованы и благородный старец Захарьин (Евгений Самойлов), и незадачливый интриган Василий Шуйский (Вячеслав Езепов), и прочее бояре, и смятенная, попавшая опалу царица (Елена Харитонова) и «вспыхивающая» в конце неожиданно яркой краской фигура шута (Виктор Бунаков)...
Предельно сдержана, но выразительна и сценография: простой силуэт храмовой закомары, жесткая графика растяжек, на которых висят тускло поблескивающие светильники, строгий лик иконы — все характеризует художника Евгения Куманькова как мастера стиля, знатока русской древности.
И, конечно же, неотрывна от всего строя спектакля, в то же время как бы эмоционально отстраняя, возвышая нас над сюжетными событиями, изумительная музыка Георгия Свиридова. Его хоры (в некоторых использованы мотивы известных сочинений композитора, некоторые же, как например, панихидная молитва, написаны специально для нынешней постановки) своей истовой молитвенностью и красотой воссоздают образ страдающей, но вечной, исполненной внутренних неизбывных сил Руси. Замечу к слову, Георгий Васильевич – единственный из постановщиков, участвовавший в работе над всеми тремя частями трилогии, так что его музыка является в определенном смысле лейтмотивом, связующей нитью этого масштабного цикла пьес на сцене Малого театра.
Сергей БИРЮКОВ
«Труд», 11.05.1995
Дата публикации: 12.10.2006
«Листая старые подшивки»
«ЦАРЬ ИОАНН ГРОЗНЫЙ» А.К.ТОЛСТОГО В ПОСТАНОВКЕ ВЛАДИМИРА ДРАГУНОВА
О СЛАСТИ ВЛАСТИ
На сцене Малого театра — еще один царь. На этот раз — весьма симпатичный
...Он появляется из дальней арки, как привидение, — сгорбленный в три погибели, в монашеской рясе, шаркающей походкой, непрестанно крестящийся и кланяющийся. Полноте — тот ли это знаменитый российский вурдалак-монарх, убийца собственного сына, гроза бояр, мещан, крестьян? Несчастный старик, да и только.
Но вот боярскими поклонами снова на нем шапка Мономаха — и распрямится спина, вздернется к небу бородка, сверкнет кровавый перстень — мгновенно превращение из смиренного инока в деспота. В роли Грозного — Александр Михайлов с его до неприличия «положительной» богатырской внешней фактурой, которую он пытается затушевать. И, пожалуй, тщетно — следы порока или болезни напрасно вы будете искать в этом Грозном, похожем на заблудившегося Илью Муромца. Его герой скорее страдалец, чем безумец.
Да, это история. Во всех смыслах. И в художественном — тоже: изъясняются герои Толстого (Алексея Константиновича) столь милыми для него ямбами и хореями. Необычно? Пожалуй. Как и отсутствие «кровавых мальчиков» и прочих знаков-символов эпохи опричнины. Как и лаконизм декораций без всякой византийской роскоши — чугунные решетки-кружева куполов, подвижные свечи-фонарики, и над всем в вышине лик Спаса (художник Евгений Куманьков). Режиссер «Смерти Ивана Грозного» Владимир Драгунов не будет, как Штайн, пускать кровь ручьем по сцене — зачем? Тем более угличское убийство еще впереди, а самые страшные уже позади...
К финалу вырисовывается истинный герой спектакля. Это не легендарный монарх-изверг, которому в исполнении Михайлова невольно сочувствуешь. И не боярин Борис Годунов, вскинувшийся «из грязи в князи» (неожиданная, тонкая работа Александра Коршунова). Тем более не несчастная царица Мария Федоровна (Елена Харитонова). Не лукавые царедворцы-бояре, не, прости Господи, народ, который все безмолвствует себе где-то за сценой...
Настоящий герой, точнее, героиня, потому как особа женского пола, — субстанция тонкая, неуловимая и фатальная для каждого из нас. Власть. Спектакль Драгунова — о ее роковом притяжении, гибельности и соблазне, о злом вирусе властолюбия, поражающем исправно многие века наших правителей. Отсюда столько здесь прозрачных аллюзий, ясно читаемых намеков, узнаваемых параллелей...
Да, грешить и каяться — очень по-русски. И для женщин. И для царей. И для членов Думы — в смысле толстовских бояр. Щекочет нервы. Тем более, что «смутное время», кажется, где-то далеко-далеко...
Наталья БОБРОВА
ТРОННЫЙ ЗАЛ
Сонм царственных особ, обитающих на сцене Малого театра, обширен и многообразен: от царя Иудейского до последнего российского императора. И все же из года в год он не устает пополняться. Вот и сегодня царская фамилия приняла в свои ряды еще одного небезызвестного представителя — Ивана IV, больше знакомого под именем Грозный. Одновременно сбылась многолетняя мечта Малого — иметь в своем репертуаре всю историческую трилогию А.К.Толстого; ее завершением стала постановка «Смерти Иоанна Грозного» в режиссуре Владимира Драгунова.
Мхатовской временной конкретности и «быта» здесь не встретить. Оно и понятно, ведь проблема власти давно уже стала «вечной». Сцена Малого в оформлении Евгения Куманькова скорее символична — пустота с неровным, «сломанным» полом, закольцованная серыми, «под камень» стенами. Черные резные решетки, снующие вверх-вниз, рождают атмосферу царственной несвободы, а над всем этим парит лик скорбного Христа. Даже трон не поражает своим величием — всего лишь маленькое кресло кровавого цвета. Световые отбивки, музыкальные акценты, хоры Георгия Свиридова — вот все, что обрамляет действие, давая простор прежде всего актерам.
Сам Толстой когда-то писал, что в его пьесах действуют не реальные исторические личности, а «идеи» этих личностей. Причем в центре каждой — всегда один герой, имя которого вынесено в заглавие драмы. Вокруг же — фон, масса, оттеняющая страдания протагониста. Актерам Малого, играющим здесь царское окружение, удалось подняться над схематизмом. Не впадая в психологические изыски, они наделяют своих героев одной краской, но яркой и полнозвучной. Льстивое коварство хамелеонствующего Шуйского (В.Езепов) контрастирует с суровой и мужественной прямотой Захарьина (Е.Самойлов), а «бабья» обида и неприкаянность царицы (Е.Харитонова) звучат в унисон с кроткой отрешенностью «тишайшего» Федора (Г.Подгородинский).
И главных героев здесь оказалось сразу двое — не только грозный царь Иван в исполнении Александра Михайлова, но и молодой, «доисторический» еще, Борис Годунов Александра Коршунова. Власть нынешняя и власть грядущая — с единой судьбой и вечной русской трагедией желания блага и невозможности его осуществления.
Темперамент Михайлова — наконец-то -прорвался сквозь сковывающие его рамки привычно-бытовых «мужиков», разыгравшись в полную силу. Ходили слухи «(с долей юмора, конечно), что на репетициях актеры опасались быть до смерти забитыми грозным самодержцем. Михайлов предстает здесь как бы в двух ликах царя Ивана. Согбенная спина, усталый хриплый голос, полный муки и боли, тяжелая неверная походка, черная монашеская ряса. Казалось, этот царь уже переступил порог жизни, ужаснувшись содеянному.
Но как только он получает весть, что трон по-прежнему за ним, происходит мгновенная метаморфоза. Гордо-прямой стан, властные отрывистые интонации, а в глазах -прежний кураж. Буйствует до тех пор, пока не свалит его ожидаемая и в то же время внезапная смерть.
Годунов Коршунова тоже удивляет многоликостью. То искренне радеет за непутевую Русь, то дерзко являет свою власть и силу, мгновенно «перекупая» заговорщиков, — он всегда умен, хитер и хладнокровен. И хотя все еще впереди, но уже сегодня перед нами — будущий царь.
Радует, что ни режиссер, ни актеры не соблазнились идеей привычного нам аллюзионного театра, не педалировали «актуальных» реплик, не проводили навязчивых параллелей. В том же, что параллели все-таки существуют, дано было убедиться самим зрителям — переживающим и думающим одновременно. Но за тем ли мы ходим в театр?
Ирина Алпатова
«Дом Актера», №6-7, 1995
«И ДОЛГИЙ ТРЕПЕТ ИМЕНИ ЕГО...»
После всех временных и прихотливых наслоений на портрете, где намешано всего: и злодейства, и гения, и величия, и порока, — попытка еще раз заглянуть в душу Ивана Грозного кажется невероятно смелой. Поскольку подобное изображение предполагает не отдаленный, историографический, а крупный план. Что нового, а главное, интересного нам, зрителям конца двадцатого века, может сказать эта сколь мрачная, столь и загадочная судьба?
Первый мой шок информационный: в премьере Малого театра «Смерть Иоанна Грозного» главную роль играет Александр Михайлов. При всем напряжении фантазии вообразить «кровожадным извергом» светлоглазого русобородого красавца, всем своим обликом воплощающего гармонию доброты и силы, просто невозможно. Все, что угодно — былинный богатырь, благородный средневековый рыцарь, рубаха-парень с рабочей окраины, белый офицер из ностальгического «кинороманса»... Но Грозный?
Второй шок — зрительский. При появлении на сцене Александра Михайлова некий сквознячок проходит по рядам. Это Иоанн, сомнений быть не может. Не хрестоматийный, не живописный, не менее знаменитый кинематографический, а совершенно другой... Он поворачивает голову — из-под нависших над бледным лбом бесцветных косиц в зал устремлен потухший взгляд. Старец в черной монашеской рясе, согбенный под грузом грехов, обращается к Григорию Нагому со смиренной речью: «Острупился мой ум; изныло сердце, руки не способны держать бразды...». Это — Грозный. Царь даже в образе схимника. Есть в нем некая свинцовая тяжесть, которая вдруг может придавить так, что и опомниться не успеешь — раздавит.
И как распрямляются в косую сажень эти только что выглядевшие узкими плечи, как сжимаются безвольные пальцы в жилистый кулак, каким огнем загораются глаза, стоит лишь Ивану Васильевичу ощутить под ногами твердь власти. Держитесь, думцы. Держись, Россия. «Долгий трепет имени его», увидите, переживет века.
Но спектакль не о жизни самодержца и не о тяжких грехах. Он — о смерти. Недаром, в отличие от «Царя Федора Иоанновича» и «Царя Бориса», А. К. Толстой первую часть драматической трилогии назвал «Смерть Иоанна Грозного». Ледяное крыло занесено над нашим героем неотвратимо. Грозный Александра Михайлова несет в себе тайный страх с первой же минуты спектакля, чтобы потом развернуть перед нами подробную картину собственного, сначала духовного, а затем и физического финала. Как тихий доктор, в чьих руках диагноз-приговор, ходит вокруг Иоанна Борис Годунов. Раскосые татарские глаза спокойны, он ждет. Александр Коршунов, играющий Годунова, напоминает сжатую пружину. Энергия, мощь, страсть — глубоко внутри. Их время еще не пришло. Сегодня надо быть очень осторожным.
Владимир Драгунов поставил спектакль из жизни 1584 года. Четыреста с лишним лет спустя мы смотрим в нее, дивясь и узнавая.
Марина МАЦКЯВИЧЕНЕ
«Вечерняя Москва», 26.6.1995
ПРОШЛОЕ СМОТРИТ НА НАС
Эта пьеса — о русских в 1584 году. Но зал она электризует так, будто речь идет о современной России. Уж очень злободневен ее сюжет, буквально бьют в глаза межвременные параллели: власть, погрязшая в междоусобных разборках, народ, задыхающийся в бесправии к нищете, страна, растаскиваемая по частям более удачливыми соседями... Смута.
«Смерть Иоанна Грозного» — А.К.Толстого — первый, так сказать краеугольный камень а трилогии знаменитого драматурга о Смутном времени. И так уж вышло — истории Малого театра, камень, ставший замковым: остальные две части на протяжении последней четверти века уже поставлены здесь, так что премьера, состоявшаяся на днях, обернулась завершением труда многих лет, событием поистине знаменательным.
Сказать, что спектакль получился ярким, — значит ничего не, сказать. Тут нет внешней помпезности. Действие не поражает внешними эффектами, нет в нем и нарочитой эпической замедленности.
Драматург в своем комментарии к пьесе подчеркивал, что ни в коем случае игра отдельных актеров не должна превращаться в бенефисное соло. «Присвоив» себе (в главных сущностных чертах) характер изображаемого лица, уловив общую идею сочинения, каждый исполнитель обязан уяснить для себя •степень важности занимаемого им места и те пределы яркости, через которые он не должен переступать под опасением нарушить гармонию целого». (Выделено мной. — СБ.).
Спектакль режиссера Владимира Драгунова действительно получался гармоничным, мощным. Его строй определяют две линии. Одна — тупиковая, не имеющая перспективы: судьба Иоанна, вначале юродствующего в очередном отречении от власти, затем возвращающего ее себе и восстающего во всем зловещем величии, наконец окончательно сломленного бедствиями, им же навлеченными на разоренное царство. Другая линия, напротив, стремительно взлетает вверх, и предела ей не видно—это судьба Бориса Годунова, которого, как говорится в пьесе, «господь искусством одарил и мудрости уклончивой сподобил». Безошибочно строя интригу, шурин царя становится фактическим (притом но уличаемым) его убийцей и преемником власти. Точны, предельно экономны в средствах исполнители этих ролей — Александр Михайлов и Александр Коршунов. Лишь однажды звучит «на фортиссимо» голос Иоанна — но большего и не надо: излучаемый им какой-то дьявольский свет тревожно озаряет весь спектакль. Лишь дважды Годунов «взрывается», угрожая людям, но и этого достаточно, чтобы понять: такой человек по сути своей страшен...
Трудно выделить кого-нибудь на фоне этого дуэта главных героев. Тут мы наблюдаем именно ансамбль, в котором великолепно прорисованы и благородный старец Захарьин (Евгений Самойлов), и незадачливый интриган Василий Шуйский (Вячеслав Езепов), и прочее бояре, и смятенная, попавшая опалу царица (Елена Харитонова) и «вспыхивающая» в конце неожиданно яркой краской фигура шута (Виктор Бунаков)...
Предельно сдержана, но выразительна и сценография: простой силуэт храмовой закомары, жесткая графика растяжек, на которых висят тускло поблескивающие светильники, строгий лик иконы — все характеризует художника Евгения Куманькова как мастера стиля, знатока русской древности.
И, конечно же, неотрывна от всего строя спектакля, в то же время как бы эмоционально отстраняя, возвышая нас над сюжетными событиями, изумительная музыка Георгия Свиридова. Его хоры (в некоторых использованы мотивы известных сочинений композитора, некоторые же, как например, панихидная молитва, написаны специально для нынешней постановки) своей истовой молитвенностью и красотой воссоздают образ страдающей, но вечной, исполненной внутренних неизбывных сил Руси. Замечу к слову, Георгий Васильевич – единственный из постановщиков, участвовавший в работе над всеми тремя частями трилогии, так что его музыка является в определенном смысле лейтмотивом, связующей нитью этого масштабного цикла пьес на сцене Малого театра.
Сергей БИРЮКОВ
«Труд», 11.05.1995
«ЦАРЬ ИОАНН ГРОЗНЫЙ» А.К.ТОЛСТОГО В ПОСТАНОВКЕ ВЛАДИМИРА ДРАГУНОВА
О СЛАСТИ ВЛАСТИ
На сцене Малого театра — еще один царь. На этот раз — весьма симпатичный
...Он появляется из дальней арки, как привидение, — сгорбленный в три погибели, в монашеской рясе, шаркающей походкой, непрестанно крестящийся и кланяющийся. Полноте — тот ли это знаменитый российский вурдалак-монарх, убийца собственного сына, гроза бояр, мещан, крестьян? Несчастный старик, да и только.
Но вот боярскими поклонами снова на нем шапка Мономаха — и распрямится спина, вздернется к небу бородка, сверкнет кровавый перстень — мгновенно превращение из смиренного инока в деспота. В роли Грозного — Александр Михайлов с его до неприличия «положительной» богатырской внешней фактурой, которую он пытается затушевать. И, пожалуй, тщетно — следы порока или болезни напрасно вы будете искать в этом Грозном, похожем на заблудившегося Илью Муромца. Его герой скорее страдалец, чем безумец.
Да, это история. Во всех смыслах. И в художественном — тоже: изъясняются герои Толстого (Алексея Константиновича) столь милыми для него ямбами и хореями. Необычно? Пожалуй. Как и отсутствие «кровавых мальчиков» и прочих знаков-символов эпохи опричнины. Как и лаконизм декораций без всякой византийской роскоши — чугунные решетки-кружева куполов, подвижные свечи-фонарики, и над всем в вышине лик Спаса (художник Евгений Куманьков). Режиссер «Смерти Ивана Грозного» Владимир Драгунов не будет, как Штайн, пускать кровь ручьем по сцене — зачем? Тем более угличское убийство еще впереди, а самые страшные уже позади...
К финалу вырисовывается истинный герой спектакля. Это не легендарный монарх-изверг, которому в исполнении Михайлова невольно сочувствуешь. И не боярин Борис Годунов, вскинувшийся «из грязи в князи» (неожиданная, тонкая работа Александра Коршунова). Тем более не несчастная царица Мария Федоровна (Елена Харитонова). Не лукавые царедворцы-бояре, не, прости Господи, народ, который все безмолвствует себе где-то за сценой...
Настоящий герой, точнее, героиня, потому как особа женского пола, — субстанция тонкая, неуловимая и фатальная для каждого из нас. Власть. Спектакль Драгунова — о ее роковом притяжении, гибельности и соблазне, о злом вирусе властолюбия, поражающем исправно многие века наших правителей. Отсюда столько здесь прозрачных аллюзий, ясно читаемых намеков, узнаваемых параллелей...
Да, грешить и каяться — очень по-русски. И для женщин. И для царей. И для членов Думы — в смысле толстовских бояр. Щекочет нервы. Тем более, что «смутное время», кажется, где-то далеко-далеко...
Наталья БОБРОВА
ТРОННЫЙ ЗАЛ
Сонм царственных особ, обитающих на сцене Малого театра, обширен и многообразен: от царя Иудейского до последнего российского императора. И все же из года в год он не устает пополняться. Вот и сегодня царская фамилия приняла в свои ряды еще одного небезызвестного представителя — Ивана IV, больше знакомого под именем Грозный. Одновременно сбылась многолетняя мечта Малого — иметь в своем репертуаре всю историческую трилогию А.К.Толстого; ее завершением стала постановка «Смерти Иоанна Грозного» в режиссуре Владимира Драгунова.
Мхатовской временной конкретности и «быта» здесь не встретить. Оно и понятно, ведь проблема власти давно уже стала «вечной». Сцена Малого в оформлении Евгения Куманькова скорее символична — пустота с неровным, «сломанным» полом, закольцованная серыми, «под камень» стенами. Черные резные решетки, снующие вверх-вниз, рождают атмосферу царственной несвободы, а над всем этим парит лик скорбного Христа. Даже трон не поражает своим величием — всего лишь маленькое кресло кровавого цвета. Световые отбивки, музыкальные акценты, хоры Георгия Свиридова — вот все, что обрамляет действие, давая простор прежде всего актерам.
Сам Толстой когда-то писал, что в его пьесах действуют не реальные исторические личности, а «идеи» этих личностей. Причем в центре каждой — всегда один герой, имя которого вынесено в заглавие драмы. Вокруг же — фон, масса, оттеняющая страдания протагониста. Актерам Малого, играющим здесь царское окружение, удалось подняться над схематизмом. Не впадая в психологические изыски, они наделяют своих героев одной краской, но яркой и полнозвучной. Льстивое коварство хамелеонствующего Шуйского (В.Езепов) контрастирует с суровой и мужественной прямотой Захарьина (Е.Самойлов), а «бабья» обида и неприкаянность царицы (Е.Харитонова) звучат в унисон с кроткой отрешенностью «тишайшего» Федора (Г.Подгородинский).
И главных героев здесь оказалось сразу двое — не только грозный царь Иван в исполнении Александра Михайлова, но и молодой, «доисторический» еще, Борис Годунов Александра Коршунова. Власть нынешняя и власть грядущая — с единой судьбой и вечной русской трагедией желания блага и невозможности его осуществления.
Темперамент Михайлова — наконец-то -прорвался сквозь сковывающие его рамки привычно-бытовых «мужиков», разыгравшись в полную силу. Ходили слухи «(с долей юмора, конечно), что на репетициях актеры опасались быть до смерти забитыми грозным самодержцем. Михайлов предстает здесь как бы в двух ликах царя Ивана. Согбенная спина, усталый хриплый голос, полный муки и боли, тяжелая неверная походка, черная монашеская ряса. Казалось, этот царь уже переступил порог жизни, ужаснувшись содеянному.
Но как только он получает весть, что трон по-прежнему за ним, происходит мгновенная метаморфоза. Гордо-прямой стан, властные отрывистые интонации, а в глазах -прежний кураж. Буйствует до тех пор, пока не свалит его ожидаемая и в то же время внезапная смерть.
Годунов Коршунова тоже удивляет многоликостью. То искренне радеет за непутевую Русь, то дерзко являет свою власть и силу, мгновенно «перекупая» заговорщиков, — он всегда умен, хитер и хладнокровен. И хотя все еще впереди, но уже сегодня перед нами — будущий царь.
Радует, что ни режиссер, ни актеры не соблазнились идеей привычного нам аллюзионного театра, не педалировали «актуальных» реплик, не проводили навязчивых параллелей. В том же, что параллели все-таки существуют, дано было убедиться самим зрителям — переживающим и думающим одновременно. Но за тем ли мы ходим в театр?
Ирина Алпатова
«Дом Актера», №6-7, 1995
«И ДОЛГИЙ ТРЕПЕТ ИМЕНИ ЕГО...»
После всех временных и прихотливых наслоений на портрете, где намешано всего: и злодейства, и гения, и величия, и порока, — попытка еще раз заглянуть в душу Ивана Грозного кажется невероятно смелой. Поскольку подобное изображение предполагает не отдаленный, историографический, а крупный план. Что нового, а главное, интересного нам, зрителям конца двадцатого века, может сказать эта сколь мрачная, столь и загадочная судьба?
Первый мой шок информационный: в премьере Малого театра «Смерть Иоанна Грозного» главную роль играет Александр Михайлов. При всем напряжении фантазии вообразить «кровожадным извергом» светлоглазого русобородого красавца, всем своим обликом воплощающего гармонию доброты и силы, просто невозможно. Все, что угодно — былинный богатырь, благородный средневековый рыцарь, рубаха-парень с рабочей окраины, белый офицер из ностальгического «кинороманса»... Но Грозный?
Второй шок — зрительский. При появлении на сцене Александра Михайлова некий сквознячок проходит по рядам. Это Иоанн, сомнений быть не может. Не хрестоматийный, не живописный, не менее знаменитый кинематографический, а совершенно другой... Он поворачивает голову — из-под нависших над бледным лбом бесцветных косиц в зал устремлен потухший взгляд. Старец в черной монашеской рясе, согбенный под грузом грехов, обращается к Григорию Нагому со смиренной речью: «Острупился мой ум; изныло сердце, руки не способны держать бразды...». Это — Грозный. Царь даже в образе схимника. Есть в нем некая свинцовая тяжесть, которая вдруг может придавить так, что и опомниться не успеешь — раздавит.
И как распрямляются в косую сажень эти только что выглядевшие узкими плечи, как сжимаются безвольные пальцы в жилистый кулак, каким огнем загораются глаза, стоит лишь Ивану Васильевичу ощутить под ногами твердь власти. Держитесь, думцы. Держись, Россия. «Долгий трепет имени его», увидите, переживет века.
Но спектакль не о жизни самодержца и не о тяжких грехах. Он — о смерти. Недаром, в отличие от «Царя Федора Иоанновича» и «Царя Бориса», А. К. Толстой первую часть драматической трилогии назвал «Смерть Иоанна Грозного». Ледяное крыло занесено над нашим героем неотвратимо. Грозный Александра Михайлова несет в себе тайный страх с первой же минуты спектакля, чтобы потом развернуть перед нами подробную картину собственного, сначала духовного, а затем и физического финала. Как тихий доктор, в чьих руках диагноз-приговор, ходит вокруг Иоанна Борис Годунов. Раскосые татарские глаза спокойны, он ждет. Александр Коршунов, играющий Годунова, напоминает сжатую пружину. Энергия, мощь, страсть — глубоко внутри. Их время еще не пришло. Сегодня надо быть очень осторожным.
Владимир Драгунов поставил спектакль из жизни 1584 года. Четыреста с лишним лет спустя мы смотрим в нее, дивясь и узнавая.
Марина МАЦКЯВИЧЕНЕ
«Вечерняя Москва», 26.6.1995
ПРОШЛОЕ СМОТРИТ НА НАС
Эта пьеса — о русских в 1584 году. Но зал она электризует так, будто речь идет о современной России. Уж очень злободневен ее сюжет, буквально бьют в глаза межвременные параллели: власть, погрязшая в междоусобных разборках, народ, задыхающийся в бесправии к нищете, страна, растаскиваемая по частям более удачливыми соседями... Смута.
«Смерть Иоанна Грозного» — А.К.Толстого — первый, так сказать краеугольный камень а трилогии знаменитого драматурга о Смутном времени. И так уж вышло — истории Малого театра, камень, ставший замковым: остальные две части на протяжении последней четверти века уже поставлены здесь, так что премьера, состоявшаяся на днях, обернулась завершением труда многих лет, событием поистине знаменательным.
Сказать, что спектакль получился ярким, — значит ничего не, сказать. Тут нет внешней помпезности. Действие не поражает внешними эффектами, нет в нем и нарочитой эпической замедленности.
Драматург в своем комментарии к пьесе подчеркивал, что ни в коем случае игра отдельных актеров не должна превращаться в бенефисное соло. «Присвоив» себе (в главных сущностных чертах) характер изображаемого лица, уловив общую идею сочинения, каждый исполнитель обязан уяснить для себя •степень важности занимаемого им места и те пределы яркости, через которые он не должен переступать под опасением нарушить гармонию целого». (Выделено мной. — СБ.).
Спектакль режиссера Владимира Драгунова действительно получался гармоничным, мощным. Его строй определяют две линии. Одна — тупиковая, не имеющая перспективы: судьба Иоанна, вначале юродствующего в очередном отречении от власти, затем возвращающего ее себе и восстающего во всем зловещем величии, наконец окончательно сломленного бедствиями, им же навлеченными на разоренное царство. Другая линия, напротив, стремительно взлетает вверх, и предела ей не видно—это судьба Бориса Годунова, которого, как говорится в пьесе, «господь искусством одарил и мудрости уклончивой сподобил». Безошибочно строя интригу, шурин царя становится фактическим (притом но уличаемым) его убийцей и преемником власти. Точны, предельно экономны в средствах исполнители этих ролей — Александр Михайлов и Александр Коршунов. Лишь однажды звучит «на фортиссимо» голос Иоанна — но большего и не надо: излучаемый им какой-то дьявольский свет тревожно озаряет весь спектакль. Лишь дважды Годунов «взрывается», угрожая людям, но и этого достаточно, чтобы понять: такой человек по сути своей страшен...
Трудно выделить кого-нибудь на фоне этого дуэта главных героев. Тут мы наблюдаем именно ансамбль, в котором великолепно прорисованы и благородный старец Захарьин (Евгений Самойлов), и незадачливый интриган Василий Шуйский (Вячеслав Езепов), и прочее бояре, и смятенная, попавшая опалу царица (Елена Харитонова) и «вспыхивающая» в конце неожиданно яркой краской фигура шута (Виктор Бунаков)...
Предельно сдержана, но выразительна и сценография: простой силуэт храмовой закомары, жесткая графика растяжек, на которых висят тускло поблескивающие светильники, строгий лик иконы — все характеризует художника Евгения Куманькова как мастера стиля, знатока русской древности.
И, конечно же, неотрывна от всего строя спектакля, в то же время как бы эмоционально отстраняя, возвышая нас над сюжетными событиями, изумительная музыка Георгия Свиридова. Его хоры (в некоторых использованы мотивы известных сочинений композитора, некоторые же, как например, панихидная молитва, написаны специально для нынешней постановки) своей истовой молитвенностью и красотой воссоздают образ страдающей, но вечной, исполненной внутренних неизбывных сил Руси. Замечу к слову, Георгий Васильевич – единственный из постановщиков, участвовавший в работе над всеми тремя частями трилогии, так что его музыка является в определенном смысле лейтмотивом, связующей нитью этого масштабного цикла пьес на сцене Малого театра.
Сергей БИРЮКОВ
«Труд», 11.05.1995
Дата публикации: 12.10.2006
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Партнеры
Информационная поддержка
Оценка качества услуг учреждений культуры
