"Петербургские тайны" открыли массовому зрителю удивительного актёра, народного артиста России Валерия Баринвоа, кинокритики называют русским Жаном Габеном. Но в нашей стране, когда практически отсутствует кинопрокат, только телевидение может принести всенародную известность артисту. И она пришла к нему вместе с ролью Хлебонасущенского в телесериале "Петербургские тайны".
- Валерий Александрович! Сейчас, когда многие в простое, Вы активно играете в театре, снимаетесь в кино, на телевидении... В чем секрет Вашей востребованности?
- Как это ни прозаично звучит, но именно в быстроте и качестве, которое я гарантирую в своей работе. Сейчас мы переживаем время, когда многое в искусстве диктуется безденежьем. Некогда искать таланты, нет возможности рисковать материально. В этом, на мой взгляд, колоссальная потеря нашего театра и кино. Театр редко пробует молодых режиссеров. А в кино, если раньше можно было снимать пять-шесть дублей, то сейчас пленки хватает только на один. Поэтому нужен артист, который всё сделает за один дубль.
Были у меня вводы и за сорок минут до начала спектакля. Во время гастролей Малого театра в Алма-Ате заболел артист, который играл в постановке "И аз воздам" довольно большую роль, а тут закрытие гастролей, ожидаются члены правительства, чуть ли не сам Назарбаев... И вот мне звонят: беда! Я сказал: если за двадцать минут самую большую сцену выучу - тогда сыграю, если нет - не обессудьте. Выучил. Пришла Люба, суфлер, спрашивает: вам подбрасывать реплики? Нет, говорю, Любочка, вы рвёте пьесу и страницы с моим текстом складываете стопочкой. Потом я поставил за кулисами длинную лавку, разложил текст по сценам. Сложилось так удачно, что перед каждым моим выходом у меня оставалось две-три минуты. А в сцене по три-четыре страницы текста. Отыграв, я прибегал к своей лавке, учил слова и снова выскакивал к зрителям. Забыл лишь одно слово. И даже не забыл, а пропустил. Просто в конце большого монолога должен был сказать слово "Тюильри" и почему-то испугался, что могу его неправильно произнести. Больше не было ни одной запинки. Как это происходит - сам не знаю.
- Валерий Александрович, как Вы решили стать актером?
- Я родился и жил в Орле. После школы работал на стройке и без отрыва от производства, как тогда говорили, окончил студию при драматическом театре. Орел - город удивительный, с потрясающими литературными традициями. Лесков, Тургенев, Бунин, Фет - они все оттуда, из этой русской лесостепи.
Потом учился в Москве в Щепкинском училище - там была настоящая семья, царило необыкновенно любовное отношение друг к другу. Когда ты приходил, все радовались, что ты пришел, и ты радовался, что всех видишь. После училища меня оставляли в Малом, но мы с женой поехали поступать в Александринку. Проработал там почти семь лет.
Играл я всегда много: и маленькие, и большие роли. Из больших - самая значительная для меня роль Пети Трофимова в "Вишнёвом саде". Когда постановщика "Вишнёвого сада" пригласили в Москву, в Театр Советской Армии, он позвал меня за собой. Потом был Театр имени Пушкина, который мы пошли строить с режиссером Ереминым, как театр своей жизни. Не получилось... По разным причинам, но у меня всегда была внутренняя тяга - вернуться в Малый. И вот я уже семь лет в Малом, а мне до сих пор не очень-то верится, что я - артист Малого театра.
- Он кажется Вам слишком непостижимым?
- Да. Здесь особая аура, особая манера игры, особое состояние души. В Малом театре артиста больше волнует не то, что он говорит, а то, что с ним происходит. Текст он словно отдает, отбрасывает от себя. Но при этом зрителю понятно и то, что он хочет сказать, и то, о чем он не хочет говорить.
- Вы в своей жизни сыграли множество отрицательных ролей. Это и тот же Хлебонасущенский в "Петербургских тайнах", и сейчас в Малом - Кучумов в "Бешеных деньгах", а вместе с тем в "Трудовом хлебе" играете положительного Карпелова, хорошего Савву в фильме "Агапэ". Кого Вы больше любите играть: хороших или плохих?
- Честно говоря, я не верю в хороших и плохих людей. Хотите я вам расскажу, какой плохой Карпелов? Ну что это за человек! Всю жизнь прошатался, ничего толком не сделал. Никчёмный бомж! Но именно этим он и хорош: ничего не нажил и к этому не стремился. Жил только добром, только любовью. У меня есть мечта: сыграть Карпелова так, чтобы сердце останавливалось...
- Что для Вас настоящий театр?
- Мне очень нравятся и новые театры, и новые формы. Но настоящий театр я понимаю так: сидит в зале тысяча человек. А на сцену вышли двое. И разговаривают между собой. И те, которых тысяча, не могут от них оторвать глаз. Всё остальное - от лукавого.
Или вот недавно я слушал, как один режиссер, выступая по телевидению, долго рассуждал о том, что такое порнография, что можно показывать со сцены и с экрана, а что нельзя. И вспоминал, как много лет назад, когда я был студентом, на сцене Малого проходили гастроли итальянского театра - в спектакле Франко Дзефирелли "Волчица" главную роль играла Анна Маньяни. Ей было уже много лет, и по сюжету она была влюблена в своего зятя. Страстной любовью. Волосы закрывали ей глаза, на ней была белая блузка и черная юбка. Этой женщине было, как мне тогда казалось, неимоверно много лет - за пятьдесят. Она ни разу не разделась, не сделала ни одного двусмысленного жеста, но меня, юношу, колотило от этой женщины, потому что её страсть захлестывала зал. Вот настоящий театр!
- Вы снялись в двух сериалах "Петербургские тайны" и "На ножах" по Лескову. Как Вы относитесь к сериалам?
- К хорошим - хорошо. "Ножи" - очень хорошая, добротная работа. Это наша классика, и такие сериалы необходимы. "Петербургские тайны" - явление массовой культуры. Я редко встречал человека, который сказал бы, что он этого фильма не смотрел. Работал над ним с колоссальным удовольствием и, как говорят артисты, "на чистом сливочном масле". Материал там простой и доступный, но сыгран добросовестно, и автор по-настоящему владеет языком прошлого века. Наши сериалы нужны хотя бы для того, чтобы перебить "жвачку" мексиканских. Но ставить их дорого. Гораздо легче купить где- нибудь по 200 долларов за серию.
Меня последнее время раздражает лозунг: "Народ устал от сложностей, ему надо что-нибудь попроще!" Нет, народ устал от простоты. От того, что душа бездействует. От того, что она не страдает, не кается. От этого народ устал. Народ хочет плакать и смеяться и хочет, чтобы в искусстве было как в жизни, сложно.