Интервью о ролях в телесериалах Леонида Пчёлкина "Петербургские тайны" и "Развязка Петербургских тайн", где он сыграл мерзопакостного управляющего князей Шадурских Хлебонасущенского.
- Как Вам удалось так убедительно сыграть роль мерзавца?
- Я встречал массу зрителей, которые говорят: "А мне его жалко".
- Интересно, почему?
- Не знаю. Может быть, многое прощают ему, потому что он любит. Человек вроде бы беспощадный, без принципов, хотя какие-то принципы есть - деньги и любовь. Такая странная любовь, болезненная.
- Разве он кого-нибудь любит?
- Машу. По-своему, но любит. Но ведь Рогожин тоже любит Настасью Филипповну.
- Интересно, как Вы воспринимаете любовь?
- Как способность человека пожертвовать собой во имя любимого. А насчет того, как удалось сыграть мерзавца: я не задавался целью сыграть негодяя. А потом, если честно, я не верю, что в жизни люди делятся на положительных и отрицательных. Часто воспринимая человека, как положительного, мы вдруг узнаём, что в нём очень много отрицательного.
- А как же убийцы?
- Негодяями и убийцами людей сделали обстоятельства. Никто из нас не знает, как бы мы повели себя в определенных обстоятельствах. Безусловно, я не могу оправдать такого человека, но и осудить тоже не могу, не поняв, в чем же суть его преступления.
Я играю много отрицательных героев. Играть их интересно. Все они с яркой индивидуальной судьбой. Каждая такая роль лично для меня становится моментом освобождения от того плохого, что есть во мне - в актёре, в человеке. Ведь все роли делаются из меня, из того, что я вижу. Есть хорошая фраза: "Искусство - это действительность, пропущенная через темперамент художника". Все мы живем в системе сдерживания. Нас сдерживает закон, мораль. А играя негодяя, я имею право не сдерживаться.
- А правда говорят, что негодяя нельзя сразу играть негодяем.
- Конечно, его нужно сначала полюбить. А полюбить - это значит понять, как бы ты повел себя в подобных обстоятельствах. Низкие чувства есть в каждом человеке. Только кто-то подавляет их, а кто-то распускается. Крутые мужики, способные убивать людей, лично для меня - момент распущенности.
- Лично Вы можете убить человека?
- Надеюсь, что нет. Ударить - да, могу.
- Даже любимую женщину?
- Что вы! Это уже не любовь. Я могу накричать на ребёнка.
- Прощение потом просите?
- Скорее опосредованно. Хотя у младшей дочери и напрямую. Видимо, с годами стал мудрее. Я отвечаю за всё: и хорошее, и плохое. Могу грешить, потом каяться. Но я знаю, в чём моя вина и в чем моя заслуга. Знаю, кто от меня зависим. Знаю, когда человека обижаю, знаю, когда дарю радость. Знаю, кого люблю и знаю, кто любит меня.Я понимаю, что я мало уделяю внимания дочери. Она говорит, что по телевизору видит меня гораздо чаще. Но я чувствую, что являюсь для неё авторитетом. И пока авторитетом непререкаемым. Хотя прекрасно знаю, что скоро это может пройти, таков закон природы. Счастливо произошло с сыном. Сейчас он смотрит на меня с иронией, но всегда с уважением.
- Раньше тоже смотрел с иронией?
- Нет. Я его готовил к тому, что наступит период, когда взыграет так называемая дурная кровь, когда в юноше многое меняется. Я ему говорил о том, что даже я для него могу стать плохим человеком. Но, к счастью для нас обоих, мы ждали, ждали этого периода, да так и не дождались.
- С какого возраста вы с сыном вели так называемые мужские откровенные разговоры?
- До конца откровенные, пожалуй, только сейчас начались. Егору было пятнадцать лет, когда в нашем доме появилась моя теперешняя жена Лена. Она старше его на четырнадцать лет. И так получилось, что с ней он был более откровенным, чем со мной. Это стало подарком судьбы для меня. Вероятно, мой авторитет не давал Егору раскрыться и на равных поговорить о тех вещах, которые его волнуют. Сейчас у нас достаточно откровенный мужской разговор.
- Перед приходом Лены в ваш дом Вы спрашивали у сына его точку зрения на тот факт, что в вашей жизни появилась женщина?
- В моей жизни были женщины. Егор не очень принимал, но терпел. Он в этом смысле удивительный человечек. А что касается Лены... Дело в том, что она пришла сначала к Егору. Мы познакомились у наших друзей. Так получилось, что Егор пошел играть с ребятами - у наших друзей их двое, с ними пошла и Лена. Они подружились с Егором. Так что это не я сказал сыну: "Придёт Лена", а он мне: "К нам придёт Лена".- "Замечательно, - ответил я, - пусть приходит Лена". Они настолько сдружились, что, когда Лена сказала Егору, что беременна, он ответил: "Странно, что у вас так долго никого не было". Так что момент прихода в наш дом моей жены прошел для сына абсолютно безболезненно.
Думаю, что эту жену мне Бог послал. Жену, семью и дом. Довольно долго я был человеком неприкаянным и неуютно устроенным. Сейчас есть дом, как понятие: здесь меня ждут, любят и главное - терпят. Ведь все муки творчества происходят дома.
- Кому Вы можете сказать все самое плохое, не боясь быть осмеянным?
- Всё нельзя рассказать. Да это и не нужно..
- Ваш сын - актёр, более того, Вы работаете с ним в одном театре. Когда он собирался "идти в артисты", Вы ему помогли?
- Я его не отговаривал, но не могу сказать, что помогал. Егор вырос за кулисами. Он ждал, когда закончится репетиция, обедал в столовой Театра Советской армии, где я тогда работал. Окна моей квартиры выходили на театр. И если у меня шёл спектакль на Малой сцене театра, я из окна своей гримерной видел, что Егор делает дома. Иногда звонил ему и говорил: "Выключи телевизор". Он очень рано вышел на сцену. В шесть лет уже сыграл в спектакле "Закон вечности". А потом в Щепкинском училище сыграл в спектакле, который поставил режиссер Театра армии Сергей Вальков. Сыграл очень здорово. Потом мне позвонил Коршунов и спросил, что Егор собирается делать после школы. "Не знаю, писать что-то собирается, ничего определенного нет". - "А мы набираем в 732 школе два последних класса". Егор закончил эту школу, потом Коршунов взял его к себе на курс, а после окончания училища пригласил в Малый театр. Но Егор сначала в Малый театр не попал. И, я вам скажу, не без моего участия.
- Странно. В Малый театр мечтают попасть.
- На мой взгляд, в этот театр надо приходить зрелым и сильным актером и человеком. Сейчас Егор работает в этом театре, но я считаю, что ему сюда можно было прийти и попозже. Он работал в Театре имени Пушкина, работал в театре у Джигарханяна. А потом наступил момент, когда Егор пришел ко мне и сказал: "Мне все говорят, что надо работать с тобой". - "Ну хорошо, - ответил я, - иди к начальству, скажи, что хочешь работать в Малом". Мне позвонили из театра и сказали: "Егор приходил". - "Да, - отвечаю, - он мне об этом говорил". - "Ну так что?" - "Нужен - возьмите". Егор будет хорошим артистом, просто его время еще не пришло. Я ему всегда говорю: "Твое время придет, только ты к этому должен быть готовым".
- Слава-то - тяжелое бремя.
- У меня не было такого утра, когда я проснулся знаменитым. Я стал популярным, известным, но не в одночасье на меня это свалилось. К тому моменту, когда публика, увидев меня в "Петербургских тайнах", удивилась, я был готов. Испытание медными трубами самое страшное. Когда на молодого человека обрушивается слава, выдержать испытание ею очень сложно. Вдруг начинаешь верить, что всё можешь. И вот тут очень нужна трезвая голова, чтобы не потерять профессию, чтобы не растерять умение удивлять зрителя.
- Говорят, Вы азартный игрок.
- Я вообще азартный человек. А насчет карт я вам вот что скажу: после проигрыша чувствуешь себя гораздо лучше, чем после выигрыша. После выигрыша есть какой-то момент усталости и неудовлетворенности. Деньги, которые выиграешь, никогда с пользой не тратишь. А проигрыш - бодрит.
- Самая большая сумма, которую Вы проиграли?
- Этого я вам не скажу. Скажу другое: точно знаю, что всё не проиграю. У меня есть чувство ответственности, ведь благосостояние моих близких зависит от моего благополучия. Я всегда центр чего-то.
- Не тяжело?
- Тяжело. Но это и льстит.
- Вы придерживаетесь принципа, что у всех нас одна беговая дорожка, и на старте мы равны?
- Нет. Люди не в равных условиях начинают. Иногда чисто по физиологическим причинам. Я верю, что у каждого человека есть свой путь. И очень важно оказаться на своем пути. Может быть, я не тем делом занимаюсь, всю жизнь мечтал стать столяром, а может быть, это и мое дело, очень хочется в это верить.
- Многие актёры говорят, что Достоевский давит.
- Не знаю. Я не испытывал давления. Одно знаю точно - это мой автор. Замечательная ноша - своя, она не тянет.
- Некоторые ваши герои стреляются. Не страшно в себя стрелять на сцене, на экране?
- Я стрелялся в спектакле "Молва", и, когда падал, в зале стояла звенящая тишина. Зал замирал, а у меня сердце рвалось от счастья. Кто-то из актёров говорит: "Ни за что не буду сниматься в гробу".
- Это из области актерских суеверий - есть такая примета, нельзя лежать в гробу на сцене, на экране, нельзя, чтобы тебя убивали на сцене или в кадре.
- В новом сериале мой герой должен лежать в гробу. Ну и что. Значит, я лягу и буду лежать в гробу, если это нужно. Вот голым ни за что сниматься не буду, потому что голый человек на экране вызывает у зрителя скорее безобразный эффект, нежели сексуальный. Любовь и секс можно сыграть, не расстегивая пуговицы.
Есть более страшные вещи - я, вернее герои, которых я играл, и топили, и убивали, и стреляли. И меня убивали. В сериале Тиграна Кеосаяна "Мужская работа-2" я буду стреляться. А по жизни это очень большой грех. Но что делать - такая у меня профессия.
- В актерские приметы, насколько я понял, вы не верите. Может быть, вы вообще ничего не боитесь?
-Боюсь, когда болеют мои дети. Сейчас болеет моя сестра. Это постоянный страх, постоянная боль за неё. А как артист я очень боюсь, что зрители разгадают мою тайну.