17.04.2007
Подробнее
СПЕЦИАЛЬНОСТЬ – «ГЕРОЙ-ЛЮБОВНИК». ЧТО МЕШАЛО КАРЬЕРЕ ЕВГЕНИЯ САМОЙЛОВА
16 апреля великому актёру театра и кино, народному артисту СССР Евгению Самойлову исполнилось бы 95 лет.
СПЕЦИАЛЬНОСТЬ – «ГЕРОЙ-ЛЮБОВНИК». ЧТО МЕШАЛО КАРЬЕРЕ ЕВГЕНИЯ САМОЙЛОВА
16 апреля великому актёру театра и кино, народному артисту СССР Евгению Самойлову исполнилось бы 95 лет.
Евгений Валерьянович Самойлов родился в 1912 году в Санкт-Петербурге в рабочей семье. Валериан Савич, его отец, ещё в юности пришёл работать на Путиловский завод, где начал с чернорабочего, закончив мастером пушечного цеха; мать же, Анна Павловна, занималась работой по дому. Во время второй мировой войны родители погибли от голода в блокадном Ленинграде.
Именно благодаря родителям Самойлову прививалась любовь к прекрасному: литературе, искусству, театру. Отец очень любил книги, поэтому семья имела богатую домашнюю библиотеку. Помимо этого, он увлекался театром и сам, как любитель, писал картины.
А начался путь легендарного актёра совершенно случайно, в 1928 году Самойлов стал заниматься в театральной студии на Литейном, на актёрском отделении, куда позвал его друг «за компанию» поступать. И, как следовало ожидать, поступил именно Самойлов. Здесь он познакомился со своим первым театральным педагогом, корифеем Александринского театра Николаем Ходотовым. После закрытия студии в 1929 году, актёр, окончив среднюю школу, продолжил обучение в Ленинградском художественном политехникуме, закончив его в 1930 году с записью в графе «специальность» — «герой-любовник». С этого года и началась профессиональная актёрская карьера Евгения Самойлова. Он поступает в труппу петербургского Театра актёрского мастерства, которым руководит Леонид Сергеевич Вивьен, актёр и выдающийся режиссёр советского театра.
Весной 1934 года прославленный Государственный театр имени Вс. Мейерхольда, иначе ГосТиМ, посетил Ленинград с гастрольными спектаклями. Имя Всеволода Эмильевича Мейерхольда в начале ХХ века, великого экспериментатора, революционного режиссёра у любого актёра ассоциировалось не иначе, как с мечтой. Работать у этого режиссёра было верхом актёрской удачи. Евгений Самойлов получает приглашение играть в ГосТиМе от самого Мейерхольда, который видел спектакли своего коллеги по цеху, Леонида Вивьена, и особо выделил игру молодого Самойлова. Счастью молодого артиста не было предела.
Несмотря на очевидный талант, внешняя красота сильно мешала Самойлову. Слова, сказанные Мейерхольдом, звучали как приговор: «Ты карамельно красив, будем работать с гримом». Самойлову пришлось пять лет играть стариков, напяливая седые парики, бороды и выпуклые, длинные носы. Однажды не выдержав, Самойлов закричал режиссёру: «Мне 25, я играть хочу», — на что остроумный Мейерхольд ответил: «Неплохой голос, будете Павкой Корчагиным».
У Мейерхольда Самойлов играл Петра в «Лесе» Островского, Чацкого, Эрнани, Григория Отрепьева рядом с такими артистами как Мария Бабанова, Зинаида Райх, Игорь Ильинский, Эраст Гарин. Это недолгое время, проведённое в театре Мейерхольда, стало для актёра настоящим открытием не только актёрской профессии, но и абсолютно нового понимания сути самого театра. За что потом власти осудят Мейерхольда, приговорив его к расстрелу. В 1938 году история ГосТима прекращается. Когда Самойлов уходил из театра, Мейерхольд записал в его характеристике следующие слова, ставшие пророческими: «Самойлов — артист, который очень скоро займёт на театральном фронте одно из первых мест в армии советских артистов».
Оставив сцену, Самойлов переходит в кинематограф, где начинает активно сниматься в кинолентах Алексея Довженко («Щорс»), Григория Александрова («Светлый путь»), Ивана Пырьева («Шесть часов вечера после войны»), Константина Юдина («Сердца четырёх»), после этих фильмов артист твёрдо закрепил за собой звание символа мужественности, красоты и благородства. Как вспоминает режиссёр Леонид Хейфец: «Он был самым красивым, самым благородным красным командиром: в пилотке, в гимнастерке. Мальчишки военных лет мечтали бежать на фронт, были влюблены в Красную Армию, хотели быть суворовцами, в каком-то смысле, из-за Самойлова».
Именно такой герой нужен был той советской стране, народу, власти — тому времени. Герой Самойлова отвечал запросам времени на мораль, внутреннюю культуру, вопросы доблести и чести.
Уже после войны артист снимается в картинах у Сергея Бондарчука в «Ватерлоо», «Они сражались за Родину», «Борис Годунов», у Пудовкина в «Адмирале Нахимове».
В 1943 году он поступает в Театр Революции, а ныне Театр им. Маяковского, к режиссёру Николаю Охлопкову, здесь же и проработает около 30 лет. За это время артист прославится в самой главной театральной роли Гамлета, заставив театральных историков до сих пор ломать голову над загадкой Гамлета-Самойлова. Роль Гамлета в 1954 году вызвала настоящий театральный взрыв. Герой Шекспира казался настолько понятным и современным, как никогда. Эдуард Марцевич вспоминает: «На меня это произвело какое-то убийственное впечатление. Знаете, мощь такая, как бифштекс с кровью, какой-то такой мочаловский темперамент».
На его счету десятки сыгранных ролей, которые публика помнит и по сегодняшний день, но в Театре Революции, оправдывая имя театра, приходилось играть в современных героев, таких как Ладыгин («Обыкновенный человек» Л.Леонова), Рокоссовский («Великие дни» Н.Вирты), Гончаров («Закон чести» А.Штейна), Серго Орджоникидзе («Путь в грядущее» Марвича), Громов («Аристократы» Н.Погодина), Платонов («Океан» А.Штейна), генерал Бондарев («Перебежчик» П.Тура).
К славе, настигшей артиста довольно рано, Самойлов относился спокойно, более того, даже противился этому в некотором смысле. Местному сторожу дяде Васе, приходилось каждый день отмывать подъезд, где живёт советская звезда, от назойливых письменных комплиментов поклонниц. Нередко артисту приходилось возвращаться домой окольными путями, обходя родной дом за километр. Амплуа романтика, принёсшее славу Евгению Самойлову, не устраивало артиста. Как размышляет Константин Карасик, ведущий программы «Легенды мирового кино» на телеканале «Культура», «после картины «Сердца четырех» все вокруг, даже коллеги по цеху, стали воспринимать Самойлова эдаким романтиком, что ужасно нервировало Евгения Валерьяновича. «Не гожусь я под пускание пузырей, — говорил артист. — Терпеть не могу имитацию страсти и прочие ужимки!»
После смерти Николая Охлопкова, Евгений Самойлов принял приглашение своего давнего друга Михаила Царёва, который всю свою артистическую жизнь посвятил Малому театру. И в 1967 году Самойлов становится актёром Малого театра, где и завершит свою творческую карьеру. Здесь он сыграл десятки ролей в русской и зарубежной классике, а также в постановках по современным пьесам.
Евгений Самойлов прожил в браке с любимой женой Зинаидой Ильиничной Левиной 62 года. Зинаида Ильинична по профессии инженер, окончила электротехнический институт, но оставила профессию, полностью посвятив себя заботам о муже и детях — Татьяне и Алексее.
Материал подготовлен интернет-редакцией www.rian.ru на основе информации открытых источников
16 апреля великому актёру театра и кино, народному артисту СССР Евгению Самойлову исполнилось бы 95 лет.
Евгений Валерьянович Самойлов родился в 1912 году в Санкт-Петербурге в рабочей семье. Валериан Савич, его отец, ещё в юности пришёл работать на Путиловский завод, где начал с чернорабочего, закончив мастером пушечного цеха; мать же, Анна Павловна, занималась работой по дому. Во время второй мировой войны родители погибли от голода в блокадном Ленинграде.
Именно благодаря родителям Самойлову прививалась любовь к прекрасному: литературе, искусству, театру. Отец очень любил книги, поэтому семья имела богатую домашнюю библиотеку. Помимо этого, он увлекался театром и сам, как любитель, писал картины.
А начался путь легендарного актёра совершенно случайно, в 1928 году Самойлов стал заниматься в театральной студии на Литейном, на актёрском отделении, куда позвал его друг «за компанию» поступать. И, как следовало ожидать, поступил именно Самойлов. Здесь он познакомился со своим первым театральным педагогом, корифеем Александринского театра Николаем Ходотовым. После закрытия студии в 1929 году, актёр, окончив среднюю школу, продолжил обучение в Ленинградском художественном политехникуме, закончив его в 1930 году с записью в графе «специальность» — «герой-любовник». С этого года и началась профессиональная актёрская карьера Евгения Самойлова. Он поступает в труппу петербургского Театра актёрского мастерства, которым руководит Леонид Сергеевич Вивьен, актёр и выдающийся режиссёр советского театра.
Весной 1934 года прославленный Государственный театр имени Вс. Мейерхольда, иначе ГосТиМ, посетил Ленинград с гастрольными спектаклями. Имя Всеволода Эмильевича Мейерхольда в начале ХХ века, великого экспериментатора, революционного режиссёра у любого актёра ассоциировалось не иначе, как с мечтой. Работать у этого режиссёра было верхом актёрской удачи. Евгений Самойлов получает приглашение играть в ГосТиМе от самого Мейерхольда, который видел спектакли своего коллеги по цеху, Леонида Вивьена, и особо выделил игру молодого Самойлова. Счастью молодого артиста не было предела.
Несмотря на очевидный талант, внешняя красота сильно мешала Самойлову. Слова, сказанные Мейерхольдом, звучали как приговор: «Ты карамельно красив, будем работать с гримом». Самойлову пришлось пять лет играть стариков, напяливая седые парики, бороды и выпуклые, длинные носы. Однажды не выдержав, Самойлов закричал режиссёру: «Мне 25, я играть хочу», — на что остроумный Мейерхольд ответил: «Неплохой голос, будете Павкой Корчагиным».
У Мейерхольда Самойлов играл Петра в «Лесе» Островского, Чацкого, Эрнани, Григория Отрепьева рядом с такими артистами как Мария Бабанова, Зинаида Райх, Игорь Ильинский, Эраст Гарин. Это недолгое время, проведённое в театре Мейерхольда, стало для актёра настоящим открытием не только актёрской профессии, но и абсолютно нового понимания сути самого театра. За что потом власти осудят Мейерхольда, приговорив его к расстрелу. В 1938 году история ГосТима прекращается. Когда Самойлов уходил из театра, Мейерхольд записал в его характеристике следующие слова, ставшие пророческими: «Самойлов — артист, который очень скоро займёт на театральном фронте одно из первых мест в армии советских артистов».
Оставив сцену, Самойлов переходит в кинематограф, где начинает активно сниматься в кинолентах Алексея Довженко («Щорс»), Григория Александрова («Светлый путь»), Ивана Пырьева («Шесть часов вечера после войны»), Константина Юдина («Сердца четырёх»), после этих фильмов артист твёрдо закрепил за собой звание символа мужественности, красоты и благородства. Как вспоминает режиссёр Леонид Хейфец: «Он был самым красивым, самым благородным красным командиром: в пилотке, в гимнастерке. Мальчишки военных лет мечтали бежать на фронт, были влюблены в Красную Армию, хотели быть суворовцами, в каком-то смысле, из-за Самойлова».
Именно такой герой нужен был той советской стране, народу, власти — тому времени. Герой Самойлова отвечал запросам времени на мораль, внутреннюю культуру, вопросы доблести и чести.
Уже после войны артист снимается в картинах у Сергея Бондарчука в «Ватерлоо», «Они сражались за Родину», «Борис Годунов», у Пудовкина в «Адмирале Нахимове».
В 1943 году он поступает в Театр Революции, а ныне Театр им. Маяковского, к режиссёру Николаю Охлопкову, здесь же и проработает около 30 лет. За это время артист прославится в самой главной театральной роли Гамлета, заставив театральных историков до сих пор ломать голову над загадкой Гамлета-Самойлова. Роль Гамлета в 1954 году вызвала настоящий театральный взрыв. Герой Шекспира казался настолько понятным и современным, как никогда. Эдуард Марцевич вспоминает: «На меня это произвело какое-то убийственное впечатление. Знаете, мощь такая, как бифштекс с кровью, какой-то такой мочаловский темперамент».
На его счету десятки сыгранных ролей, которые публика помнит и по сегодняшний день, но в Театре Революции, оправдывая имя театра, приходилось играть в современных героев, таких как Ладыгин («Обыкновенный человек» Л.Леонова), Рокоссовский («Великие дни» Н.Вирты), Гончаров («Закон чести» А.Штейна), Серго Орджоникидзе («Путь в грядущее» Марвича), Громов («Аристократы» Н.Погодина), Платонов («Океан» А.Штейна), генерал Бондарев («Перебежчик» П.Тура).
К славе, настигшей артиста довольно рано, Самойлов относился спокойно, более того, даже противился этому в некотором смысле. Местному сторожу дяде Васе, приходилось каждый день отмывать подъезд, где живёт советская звезда, от назойливых письменных комплиментов поклонниц. Нередко артисту приходилось возвращаться домой окольными путями, обходя родной дом за километр. Амплуа романтика, принёсшее славу Евгению Самойлову, не устраивало артиста. Как размышляет Константин Карасик, ведущий программы «Легенды мирового кино» на телеканале «Культура», «после картины «Сердца четырех» все вокруг, даже коллеги по цеху, стали воспринимать Самойлова эдаким романтиком, что ужасно нервировало Евгения Валерьяновича. «Не гожусь я под пускание пузырей, — говорил артист. — Терпеть не могу имитацию страсти и прочие ужимки!»
После смерти Николая Охлопкова, Евгений Самойлов принял приглашение своего давнего друга Михаила Царёва, который всю свою артистическую жизнь посвятил Малому театру. И в 1967 году Самойлов становится актёром Малого театра, где и завершит свою творческую карьеру. Здесь он сыграл десятки ролей в русской и зарубежной классике, а также в постановках по современным пьесам.
Евгений Самойлов прожил в браке с любимой женой Зинаидой Ильиничной Левиной 62 года. Зинаида Ильинична по профессии инженер, окончила электротехнический институт, но оставила профессию, полностью посвятив себя заботам о муже и детях — Татьяне и Алексее.
Материал подготовлен интернет-редакцией www.rian.ru на основе информации открытых источников
16.04.2007
Подробнее
САМЫЙ БЛАГОРОДНЫЙ КРАСНЫЙ КОМАНДИР ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ
Евгений Самойлов говорил о своей профессии: «Я уверен, что актерство – Божье дело. Если моя игра помогает кому-то преодолеть отчаяние или стать добрее, это нравственный поступок».
САМЫЙ БЛАГОРОДНЫЙ КРАСНЫЙ КОМАНДИР ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ
Евгений Самойлов говорил о своей профессии: «Я уверен, что актерство – Божье дело. Если моя игра помогает кому-то преодолеть отчаяние или стать добрее, это нравственный поступок». Сегодня со дня рождения легендарного актера исполняется 95 лет. Рассказывают «Новости культуры».
1954 год. Афиша театра имени Маяковского: Шекспир. «Гамлет», режиссер Николай Охлопков. В главной роли – Евгений Самойлов. Этот был театральный взрыв. Спектакль казался не просто шедевром мирового репертуара, а самой нужной, современной пьесой. На сцене появился «светлый, человечный Гамлет», психолог и мыслитель. «На меня это произвело какое-то убийственное впечатление. Знаете, мощь такая, как бифштекс с кровью, какой-то такой мочаловский темперамент», – рассказывает народный артист России Эдуард Марцевич.
Восторженная критика писала тогда о втором рождении артиста, а начиналось все в конце 20-х, когда еще школьника Евгения Самойлова друг уговорил за компанию прослушаться в частной театральной студии на Литейном. Друга не взяли, а свою фамилию в списке Самойлов нашел. Первым его педагогом стал корифей Александринки Николай Ходотов. После окончания школы был Ленинградский художественный политехникум, Театр под руководством Леонида Вивьена. Первые уроки мастерства, первые роли и знакомство с Мейерхольдом. Именно он уловил в молодом Самойлове яркий темперамент и склонность с героическим ролям.
Первая роль – Петр в «Лесе» Островского. Потом были «Эрнани», «Свадьба Кречинского», «Горе от ума» и «Одна жизнь» по роману Островского «Как закалялась сталь». Зритель последний спектакль не увидел, так как в 1938-м Театр Мейерхольда закрыли. При расставании ученик получил от мастера такую характеристику в служебном документе: «Самойлов – артист, который очень скоро займет на театральном фронте одно из первых мест в армии советских артистов».
Широкая аудитория узнала его, прежде всего, как военного человека в кино. «Щорс» Довженко, «В шесть часов вечера после войны» Пырьева, «Сердца четырех» Юдина. «Он был самым красивым, самым благородным красным командиром: в пилотке, в гимнастерке. Мальчишки военных лет мечтали бежать на фронт, были влюблены в Красную Армию, хотели быть суворовцами, в каком-то смысле, из-за Самойлова», – полагает народный артист СССР, режиссер Леонид Хейфец. Большинство его героев принадлежало к воинскому сословию разных эпох, и везде Самойлов ассоциировался с благородством, доблестью, верностью офицерской чести. «Природа создала такого и вовремя. Главное, что очень вовремя. Он был нужен», – добавляет Леонид Хейфец.
В театре он играл, как правило, своих современников, пока не пришел черед «Гамлета», теперь ставшего легендой. После смерти Охлопкова Самойлов перешел в Малый, который был его домом до последних дней. Десятки ролей: Мастаков в «Старике» Горького, Герцег Дориа в «Заговоре Фиеско в Генуе» Шиллера, Шуйский в «Царе Федоре Иоанновиче» Толстого. «Я играла там Мстиславскую, и когда вышел Евгений Валерианович и заговорил текстом высокой трагедии, рядом с ним существовать можно было только так. Не Самойлов неорганичен в этом, а все остальные не дотягивали», – говорит народная артистка России Людмила Титова. Последней работой Евгения Самойлова в театре стала роль Карпа – старого лакея в пьесе «Лес», – в которой он когда-то дебютировал у Мейерхольда.
Телеканал «Культура», 16.4.2007
Евгений Самойлов говорил о своей профессии: «Я уверен, что актерство – Божье дело. Если моя игра помогает кому-то преодолеть отчаяние или стать добрее, это нравственный поступок». Сегодня со дня рождения легендарного актера исполняется 95 лет. Рассказывают «Новости культуры».
1954 год. Афиша театра имени Маяковского: Шекспир. «Гамлет», режиссер Николай Охлопков. В главной роли – Евгений Самойлов. Этот был театральный взрыв. Спектакль казался не просто шедевром мирового репертуара, а самой нужной, современной пьесой. На сцене появился «светлый, человечный Гамлет», психолог и мыслитель. «На меня это произвело какое-то убийственное впечатление. Знаете, мощь такая, как бифштекс с кровью, какой-то такой мочаловский темперамент», – рассказывает народный артист России Эдуард Марцевич.
Восторженная критика писала тогда о втором рождении артиста, а начиналось все в конце 20-х, когда еще школьника Евгения Самойлова друг уговорил за компанию прослушаться в частной театральной студии на Литейном. Друга не взяли, а свою фамилию в списке Самойлов нашел. Первым его педагогом стал корифей Александринки Николай Ходотов. После окончания школы был Ленинградский художественный политехникум, Театр под руководством Леонида Вивьена. Первые уроки мастерства, первые роли и знакомство с Мейерхольдом. Именно он уловил в молодом Самойлове яркий темперамент и склонность с героическим ролям.
Первая роль – Петр в «Лесе» Островского. Потом были «Эрнани», «Свадьба Кречинского», «Горе от ума» и «Одна жизнь» по роману Островского «Как закалялась сталь». Зритель последний спектакль не увидел, так как в 1938-м Театр Мейерхольда закрыли. При расставании ученик получил от мастера такую характеристику в служебном документе: «Самойлов – артист, который очень скоро займет на театральном фронте одно из первых мест в армии советских артистов».
Широкая аудитория узнала его, прежде всего, как военного человека в кино. «Щорс» Довженко, «В шесть часов вечера после войны» Пырьева, «Сердца четырех» Юдина. «Он был самым красивым, самым благородным красным командиром: в пилотке, в гимнастерке. Мальчишки военных лет мечтали бежать на фронт, были влюблены в Красную Армию, хотели быть суворовцами, в каком-то смысле, из-за Самойлова», – полагает народный артист СССР, режиссер Леонид Хейфец. Большинство его героев принадлежало к воинскому сословию разных эпох, и везде Самойлов ассоциировался с благородством, доблестью, верностью офицерской чести. «Природа создала такого и вовремя. Главное, что очень вовремя. Он был нужен», – добавляет Леонид Хейфец.
В театре он играл, как правило, своих современников, пока не пришел черед «Гамлета», теперь ставшего легендой. После смерти Охлопкова Самойлов перешел в Малый, который был его домом до последних дней. Десятки ролей: Мастаков в «Старике» Горького, Герцег Дориа в «Заговоре Фиеско в Генуе» Шиллера, Шуйский в «Царе Федоре Иоанновиче» Толстого. «Я играла там Мстиславскую, и когда вышел Евгений Валерианович и заговорил текстом высокой трагедии, рядом с ним существовать можно было только так. Не Самойлов неорганичен в этом, а все остальные не дотягивали», – говорит народная артистка России Людмила Титова. Последней работой Евгения Самойлова в театре стала роль Карпа – старого лакея в пьесе «Лес», – в которой он когда-то дебютировал у Мейерхольда.
Телеканал «Культура», 16.4.2007
Подробнее
16 АПРЕЛЯ ЕВГЕНИЮ ВАЛЕРИАНОВИЧУ САМОЙЛОВУ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 95 ЛЕТ
Евгений Самойлов родился в Санкт-Петербурге в 1912 году.
16 АПРЕЛЯ ЕВГЕНИЮ ВАЛЕРИАНОВИЧУ САМОЙЛОВУ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 95 ЛЕТ
Евгений Самойлов родился в Санкт-Петербурге в 1912 году. Еще будучи учеником, в 1928 году стал заниматься по вечерам в студии на актерском отделении. В 1929 году окончил среднюю школу и после закрытия студии продолжил актерское образование в Ленинградском художественном политехникуме, завершив его в 1930 году. С этого года началась его профессиональная деятельность в Ленинградском Театре актерского мастерства. Первым заметным успехом артиста стал образ Председателя укома («Шторм» В.Билль-Белоцерковского). В апреле 1934 года в Ленинграде гастролировал Государственный театр имени Вс.Мейерхольда (ГосТИМ), и Евгений Самойлов получил приглашение перейти в его труппу на амплуа молодого героя. В 1934-1938 годах Самойлов - актер Театра имени Вс.Мейерхольда. Москвичи впервые увидели его в роли Петра («Лес» А.Н.Островского). В 1940 году Самойлов вступил в труппу театра Революции, на сцене которого вскоре сыграл Германа («Таня» А.Арбузова) и Мортимера («Мария Стюарт» Ф.Шиллера). В 1940-1967 годах Самойлов - актер Московского театра имени Вл.Маяковского, где чаще всего играл современников: Ладыгин («Обыкновенный человек» Л.Леонова), Рокоссовский («Великие дни» Н.Вирты), Гончаров («Закон чести» А.Штейна), Серго Орджоникидзе («Путь в грядущее» Марвича), Громов («Аристократы» Н.Погодина), Платонов («Океан» А.Штейна), генерал Бондарев («Перебежчик» П.Тура). С 1967 года и до конца жизни Евгений Самойлов работал в Малом театре. Созданные им образы в пьесах Горького, Гончарова, Шиллера, Толстого навсегда вписаны в историю отечественного искусства. Роли последних лет - князь Тугоуховский в «Горе от ума», безымянный камердинер герцога в спектакле «Коварство и любовь» и лакей Карп в той самой пьесе «Лес», в которой он когда-то дебютировал у Мейерхольда. С 1934 года Евгений Самойлов снимался в кино. Среди фильмов с его участием - «Щорс», «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны», «Тарас Шевченко», «Неоконченная повесть», «Живые и мертвые», «Они сражались за Родину», «В начале было слово». Умер Евгений Валерьянович Самойлов 17 февраля 2006 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
РИА Новости, 16.04.2007
Евгений Самойлов родился в Санкт-Петербурге в 1912 году. Еще будучи учеником, в 1928 году стал заниматься по вечерам в студии на актерском отделении. В 1929 году окончил среднюю школу и после закрытия студии продолжил актерское образование в Ленинградском художественном политехникуме, завершив его в 1930 году. С этого года началась его профессиональная деятельность в Ленинградском Театре актерского мастерства. Первым заметным успехом артиста стал образ Председателя укома («Шторм» В.Билль-Белоцерковского). В апреле 1934 года в Ленинграде гастролировал Государственный театр имени Вс.Мейерхольда (ГосТИМ), и Евгений Самойлов получил приглашение перейти в его труппу на амплуа молодого героя. В 1934-1938 годах Самойлов - актер Театра имени Вс.Мейерхольда. Москвичи впервые увидели его в роли Петра («Лес» А.Н.Островского). В 1940 году Самойлов вступил в труппу театра Революции, на сцене которого вскоре сыграл Германа («Таня» А.Арбузова) и Мортимера («Мария Стюарт» Ф.Шиллера). В 1940-1967 годах Самойлов - актер Московского театра имени Вл.Маяковского, где чаще всего играл современников: Ладыгин («Обыкновенный человек» Л.Леонова), Рокоссовский («Великие дни» Н.Вирты), Гончаров («Закон чести» А.Штейна), Серго Орджоникидзе («Путь в грядущее» Марвича), Громов («Аристократы» Н.Погодина), Платонов («Океан» А.Штейна), генерал Бондарев («Перебежчик» П.Тура). С 1967 года и до конца жизни Евгений Самойлов работал в Малом театре. Созданные им образы в пьесах Горького, Гончарова, Шиллера, Толстого навсегда вписаны в историю отечественного искусства. Роли последних лет - князь Тугоуховский в «Горе от ума», безымянный камердинер герцога в спектакле «Коварство и любовь» и лакей Карп в той самой пьесе «Лес», в которой он когда-то дебютировал у Мейерхольда. С 1934 года Евгений Самойлов снимался в кино. Среди фильмов с его участием - «Щорс», «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны», «Тарас Шевченко», «Неоконченная повесть», «Живые и мертвые», «Они сражались за Родину», «В начале было слово». Умер Евгений Валерьянович Самойлов 17 февраля 2006 года. Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.
РИА Новости, 16.04.2007
15.09.2006
Подробнее
АНОНС! «ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ»
Отдавая дань памяти Евгению Валериановичу Самойлову, телелеканал «Культура» показывает документальный фильм «Путь к совершенству». Эфир — 17 сентября 2006 года, 16:25…
АНОНС! «ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ»
Телевизионная программа (Россия, 2002).
Режиссёр Ольга Маркичева.
Операторы Виталий Пересыпкин, Сергей Гаврилов.
Текст читает Владимир Сафронов.
Передача посвящена легенде советского театра и кино, актеру Государственного академического Малого театра Евгению Самойлову
Евгений Валерьянович рассказывает о своем творческом пути, о встречах с великими мастерами сцены, о своей семье.
Ученик Всеволода Мейерхольда и Николая Охлопкова, актер необычайной силы обаяния, талантливый и трудолюбивый, он получил высокую оценку своих коллег, партнеров по сцене.
Об отце, о жизни своей семьи в блокадном Ленинграде говорит дочь Евгения Валериановича киноактриса Татьяна Самойлова.
В программе участвуют: Юрий Соломин, Виктор Коршунов, Галина Анисимова, Сергей Соловьев.
В передаче использованы сцены из спектаклей Малого театра: «Лес», «Коварство и любовь», «Горе от ума», а также «Царь Федор Иоаннович» и фрагменты фильмов: «В шесть часов вечера после войны», «Щорс», «Светлый путь», «Сердца четырех».
Звучит музыка Георгия Свиридова.
В эфире:
17 сентября 2006 года, 16:25
Телевизионная программа (Россия, 2002).
Режиссёр Ольга Маркичева.
Операторы Виталий Пересыпкин, Сергей Гаврилов.
Текст читает Владимир Сафронов.
Передача посвящена легенде советского театра и кино, актеру Государственного академического Малого театра Евгению Самойлову
Евгений Валерьянович рассказывает о своем творческом пути, о встречах с великими мастерами сцены, о своей семье.
Ученик Всеволода Мейерхольда и Николая Охлопкова, актер необычайной силы обаяния, талантливый и трудолюбивый, он получил высокую оценку своих коллег, партнеров по сцене.
Об отце, о жизни своей семьи в блокадном Ленинграде говорит дочь Евгения Валериановича киноактриса Татьяна Самойлова.
В программе участвуют: Юрий Соломин, Виктор Коршунов, Галина Анисимова, Сергей Соловьев.
В передаче использованы сцены из спектаклей Малого театра: «Лес», «Коварство и любовь», «Горе от ума», а также «Царь Федор Иоаннович» и фрагменты фильмов: «В шесть часов вечера после войны», «Щорс», «Светлый путь», «Сердца четырех».
Звучит музыка Георгия Свиридова.
В эфире:
17 сентября 2006 года, 16:25
15.03.2006
Подробнее
«НЕ СПЛЕТНИЧАЛ, НЕ ЗАВИДОВАЛ, НЕ ДЕЛАЛ ЗЛА»
«НЕ СПЛЕТНИЧАЛ, НЕ ЗАВИДОВАЛ, НЕ ДЕЛАЛ ЗЛА»
На 94-м году жизни скончался народный артист СССР Евгений Самойлов…
На 94-м году жизни скончался народный артист СССР Евгений Самойлов…
«НЕ СПЛЕТНИЧАЛ, НЕ ЗАВИДОВАЛ, НЕ ДЕЛАЛ ЗЛА»
На 94-м году жизни скончался народный артист СССР Евгений Самойлов…
«Аристократические корни»
НИКАКИХ дворянских корней у меня нет! Мой отец с малолетства трудился на Путиловском заводе и был квалифицированным рабочим пушечного цеха. Правда, его мама была замужем за англичанином, но и тот, видимо, был не лорд. Англичанина этого я никогда не видел. Каким ветром его занесло в Россию? Он погиб ещё до моего рождения, погиб нелепо: под паровозом, на котором работал. Об этом мне рассказывала бабушка. А вот её я помню прекрасно. Статная красавица. Осталась одна с детьми, обоих поставила на ноги. Мама же моя — костромчанка. Отец её занимался торговлей. Вот такие у меня «аристократические» корни.
У меня было великолепное детство. Мы жили в Петербурге на Московско-Нарвской заставе. На нашей улице стояло всего три дома. Наш — самый крайний, рядом с Екатерингофом. Я ходил гулять в этот роскошный малолюдный парк. Помню чудесные пруды, дворец петровского времени, бот. Всё там дышало эпохой Петра I. Этот парк мне снится до сих пор. Мы жили в частном доме. Отец купил в нём квартиру из трёх комнат. Квалифицированный рабочий-оружейник, он получал приличные деньги — 280 рублей золотом. Я помню хозяина нашего дома. Помню дворника — очень красивого мужчину с бородой, всегда в белоснежном фартуке. Он следил за порядком, и у нас всегда была идеальная чистота. Когда начались революционные бои, мы с отцом вышли из дома — у ворот стоял дворник. Мимо одна за другой пролетали пули. Вдруг — раз! — и дворника не стало, на моих глазах его убила шальная пуля. Это моё самое сильное впечатление от революции.
Отец всегда был абсолютно лысым. Как-то я спросил, почему у него не растут волосы. И он рассказал, что вместе с Гапоном ходил к царю и, когда начался расстрел, он со страху залез на столб. Это его спасло, но на нервной почве он потерял волосы навсегда.
Он очень любил литературу. И всю жизнь с каждой получки обязательно покупал книги. В конце концов собрал огромную библиотеку. Усаживал нас с братом за обеденный стол под зелёной лампой и читал нам либо Тургенева (особенно он любил «Бежин луг»), либо Гоголя — начиная от «Вия» и кончая «Мёртвыми душами». Монолог о дороге я помню с детства. Ещё отец увлекался театром. Однажды выстоял гигантскую очередь, чтобы попасть на Шаляпина. Постоянно ходил в Александринку, когда я подрос, стал брать и меня. Ещё школьником я посмотрел «Дни Турбиных», с которыми приезжал МХАТ. Не привезли декорации, актёры извинились и стали играть в стульях. Но впечатление было грандиозное! К моему решению стать актёром отец отнёсся вначале настороженно. Но потом увидел меня на сцене — и благословил.
«Артистом стал случайно»
В ШКОЛЕ я учился плохо. Особым кошмаром для меня были немецкий язык и математика. Я любил только два предмета — литературу и рисование. Частенько наведывался в Эрмитаж и Русский музей. Приходил ранним утром и проводил там весь день до закрытия. Иногда и школу прогуливал. Собирался поступать в художественную школу. Но мой школьный товарищ, проведав, что на Литейном есть частное училище Ходотова, бывшего артиста императорских театров, уговорил меня пойти за компанию сдавать экзамены. Вывесили списки — меня приняли, а его нет… Всё преподавание Николая Николаевича Ходотова заключалось в том, что он нам читал и читал, а мы должны были учиться читать так же.
Я стал часто ходить в Александринский театр. Видел Юрьева, Горина-Горяинова, Корчагину-Александровскую, Певцова, Мичурину-Самойлову. Очень любил Николая Симонова. Так искусство театра поглотило меня целиком. Ходотов приглашал к себе Леонида Сергеевича Вивьена. А тот организовал «Молодёжный театр» в бывшей Голландской церкви. Взял туда и меня — я играл там характерные роли.
В театр Мейерхольда я попал случайно. Брат Всеволода Эмильевича, Борис Эмильевич, был знаком с родителями моей жены. Он и попросил Мейерхольда посмотреть меня. Мейерхольд был моим кумиром. Я видел все его спектакли, которые он привозил в Ленинград. Когда я пришёл к нему в гостиницу «Европейская», то так оробел, что слова не мог сказать. Он расхохотался и сразу предложил мне пойти в его театр — дал роль Пети в «Лесе».
Всеволод Эмильевич был человеком огромного обаяния. Всегда очень элегантно одевался, очень энергичный, подвижный. В процессе репетиции он раз шестьдесят выбегал на сцену. Всё бегом! Начинал репетировать в свитере или в пиджаке, а кончалось тем, что он оставался в одной мокрой рубашке.
А потом ГОСТИМ закрыли. Мы готовили к выпуску «Как закалялась сталь», где я играл Павку Корчагина. Началась генеральная репетиция. Ждали Шумяцкого, возглавлявшего отдел искусств. Он вошёл в зал в галошах, не сняв ни пальто, ни головного убора. Мы играли для него одного. Спектакль не выпустили. Сочли его слишком пессимистичным. Это была прелюдия разгрома. Когда театр закрыли, для меня это было колоссальным ударом. Я был ошеломлён. Помню собрание, на котором актёры, воспитанные Мастером, выступали один за другим с разгромными речами. Промолчали только два человека: Эраст Гарин и Игорь Ильинский.
«Работать с Довженко было счастье»
НА ГЕНЕРАЛЬНОЙ репетиции спектакля «Как закалялась сталь» присутствовал ассистент Александра Довженко, искавший актёра на роль Щорса. Он предложил мне приехать в Киев и попробоваться. Я поехал, и Довженко сразу меня утвердил. Работать с Александром Петровичем было счастье — очень талантливый мастер. Сделать фильм о Щорсе было заказом Сталина. Довженко рассказывал, что они долго гуляли по ночному Арбату и беседовали. Сталин хотел, чтобы в картине было много украинских песен и танцев. Он сказал Довженко: «Вы же видели картину «Чапаев». Её все, от старика до малыша, поймут сразу. А вы сделайте такую картину, чтобы надо было задумываться».
Кстати, я совершенно не был похож на Щорса, но Довженко от меня не требовал сходства с ним. Мне сделали бородку, как у него, и всё. Перед каждой съёмкой Александр Петрович проверял грим, кто как одет, всё ли сделано так, как нужно. Если вдруг во время съёмки замечал, что косит карниз или дверь, то прекращал её и требовал поправить. Всё в кадре должно было быть идеально!
Так и во всём. Если актёр на репетиции делал что-то неверно, пока не добивался, чтобы тот нашёл нужную интонацию, снимать не начинал. Бывали случаи, когда он сам не знал, как снять сцену, и тогда мог в течение 10–15 дней сидеть на холме и снимать рожь. Как в этой ржи один казак догоняет другого. И так все пятнадцать дней.
Над ним иногда подшучивали. Помню, как он, осмотрев меня, вызывал Лёню Хазанова и говорил: «Лёнечка, сегодня, по-моему, не та борода». — «Как так, Александр Петрович? Борода та же, что была вчера». — «Нет, не та». Лёня брал меня под руку, шептал: «Пойдём походим полчасика по павильону». Погуляв, мы возвращались, Лёня говорил: «Александр Петрович, я всё исправил». — «Вот это другое дело!» Своих помощников Довженко называл так: «Безруко-безногие-слепорождённые». На протяжении всего года только и слышалось: «Безруко-безногие-слепорождённые». И под конец они решили пошутить в отместку. Снимали сцену торжественного приёма, когда Щорс угощает командиров. Накрыли стол, заставили его хрусталём, а на краю помрежа навалили груду костылей и биноклей. Довженко по обыкновению всё придирчиво осматривает, наконец подходит к этой куче: «А это что?» — «Александр Петрович, это мы приготовили для слепорождённых-безруко-безногих». Как он обиделся! Ушёл и три дня на студии не появлялся.
Обычно Довженко говорил актёрам, как видит ту или иную сцену, и продолжал репетировать до тех пор, пока результат его не удовлетворял. Для каждого кадра снимали по 12 дублей. Плёнку не жалели, тратили столько, сколько было нужно. Сейчас такое невозможно, а тогда не экономили, ведь как-никак, а у Довженко был заказ «сверху», лично от Хозяина. И нужно было помимо исторических событий снять и народные песни, и танцы, помимо непосредственных боевых действий показать народ.
Снимать мы начинали с раннего утра. В восемь привозили на съёмочную площадку, гримировали, одевали, и до восьми вечера — съёмки.
Конечно, переносить это было тяжело, к тому же я ведь Щорса играл на русском языке, и тут же делался дубль на украинском. Я украинского языка, естественно, не знал, и мне дали преподавателей, которые подсказывали, как надо правильно произносить слова. Причём если я в чём-то ошибался, то украинский дубль переснимали ещё раз. Но ничего, молодой был, терпел. И даже так освоил украинский, что мог говорить на нём. Не такой и трудный язык.
Я до этого фильма никогда на лошадь не садился. И ко мне приставили тренера — военного, украинца, по-моему, бывшего офицера царской армии. Щорс ведь прекрасно владел верховой ездой. И вот мой наставник в специальном манеже учил меня ездить без седла. Чуть согну спину, он мне кричит: «Выпрямить спину!», — и хлыстом по моей спине! «Ничего, — кричит, — стопка за мной!» Так я и выучился. Овладел конём великолепно.
«Душа ушла в пятки»
ЗА «ЩОРСА» я получил первую Сталинскую премию. Кстати, со Сталиным мне довелось общаться только один раз. Случилось так, что меня пригласили вести концерт в честь его 70-летия. У меня душа в пятки ушла. Я разрезал программу на кусочки. Название каждого номера наклеил на палец, а поскольку тогда мне ещё не нужны были очки, то я мог спокойно читать, чтобы, не дай бог, не ошибиться.
В кинофильме «Мальчик с окраины»
Режиссёром этого концерта был Григорий Александров. Он сам объявил первые номера, а потом уже начал я. Всё это происходило в Георгиевском зале Кремля. Столы стояли буквой П. Сталин и всё Политбюро расположились совсем рядом. Но они сидели к нам спиной, лицом к зрителю. Наступает мой черёд объявлять. Вокруг все едят, стучат ножами и вилками, и, чтобы заглушить шум, я набрал воздуха и гаркнул в полную силу, не заметив, что рядом микрофон. Сталин обернулся, посмотрел на меня и что-то шепнул Берии. У меня перехватило поясницу так, что я до сих пор страдаю от болей. Второй номер я уже объявил нормально. Когда концерт закончился, мне предложили сесть за специально отведённый стол — поесть, выпить, но у меня так болела поясница, что я сразу пошёл домой. Дома выпил литр водки, но остался абсолютно трезв…
Помню, что, когда он умер, я ехал в театр на троллейбусе и меня била дрожь, а все в троллейбусе рыдали. Потом я и ещё несколько человек от партбюро театра отправились на похороны. Я, как и все на Красной площади, стоял на коленях.
Нутряки
65 ЛЕТ я снимаюсь в кино, и сводила меня судьба в деле со многими достойными и талантливыми кинорежиссёрами. Но тех, кому могу поклониться до земли, только трое. Такого кино, какое создавали они, по-моему, уже больше никогда не будет.
Первым я назову Александра Петровича Довженко. Его философские высказывания, его поэтические размышления открыли мне, актёру тогда молодому, но уже познавшему театральные искания Мейерхольда, совершенно иной мир. И я устремился в этот мир, полный высоких нравственных чувств и романтических образов. Именно встреча с Довженко во многом определила мою актёрскую судьбу на несколько десятилетий вперёд.
Вторым в свой режиссёрский ряд я ставлю Ивана Александровича Пырьева, темпераментного, боевого, а для актёров — поистине отца родного. В начале 1944 года, в самый разгар войны, в холодных павильонах «Мосфильма» мы снимали лирическую картину «В шесть часов вечера после войны». Поразительно! До Берлина ещё было далеко, а Пырьев создаёт в фильме День Великой Победы, предугадывает, что этот долгожданный праздник придёт к нам весной, когда фронтовики снимут шинели и, сверкая боевыми наградами на парадных мундирах, обнимут жён и невест. И озарится огнями салюта майское вечернее небо над Кремлём. Предвидение Большого Художника — вот как я определяю финал музыкальной мелодрамы «В шесть часов вечера после войны», вышедшей на экраны страны в 1944 году.
А третьим режиссёром такого же масштаба, такой же самоотдачи, столь же наполненного любовью к народу сердца является для меня Сергей Фёдорович Бондарчук. Взяться за «Войну и мир» — ведь это же подвиг! Толстой — это могущество мысли и слова, и он, режиссёр, обращаясь к великой литературе, как бы вступал в диалог с Толстым, брал на себя смелость передать его могущество посредством языка кино. Грандиозная картина! И чем больше проходит времени, чем больше мы смотрим эту экранизацию главного русского романа, тем явственней убеждаемся в величии и мощи личности Бондарчука. Богом данный человек! Я не мифотворец, но, повторяю, я убеждён, что Сергей Фёдорович Бондарчук — Богом данный человек. И кажется мне, что он осознавал своё предназначение в земной жизни и нёс его подвижнически, просто и достойно.
Когда мне говорят: «Любил вас Бондарчук», я отвечаю: «Так и я его любил». Правда, мы никогда в этом друг другу не признавались. При встречах никогда не обнимались, не целовались. Сейчас поглядишь, в Государственной думе целуются, а потом и кулаки в ход могут пустить; в Академическом Малом театре, где я играю вот уже более тридцати лет, тоже целуются, а за спиной, бывает, чего только не выделывают. У нас же с Сергеем — только крепкое мужское рукопожатие, без сантиментов. Наше личное общение я бы определил двумя словами — мужественность и искренность. И вот это я никогда не забуду, это живёт в моём сердце и греет мне душу.
Есть в актёрской среде словечко — «нутряк». Это такой актёрский жаргон, так с уважительной интонацией говорят об актёре, который обладает редкостно тонким чутьём и вкладывает в роль весь свой душевный мир. Сергей Фёдорович — чистый «нутряк». Каждый воплощённый им образ он пропускал через себя, через своё сердце. А это человека сжигает. Но именно такая актёрская жертвенность и остаётся в памяти зрителей, во всяком случае, в памяти того поколения, к которому он принадлежал, и в памяти тех, кто работал рядом с ним.
А молодёжь… Не сочтите мои размышления за стариковское брюзжание, но, думается, я имею право огласить своё мнение. Не замечаю я в нынешнее время среди играющих главные роли в кино и телесериалах «нутряков». Сейчас молодые актёры научились играть только сыщиков или бандитов. И как такому менту-бандиту доверить Пушкина? Или Толстого? Или Достоевского? Что он будет с ними делать? И ещё в каждом современном фильме обязательно голые девушки. Разве такая «отчаянная» исполнительница сможет стать Наташей Ростовой? Или даже Мариной Мнишек? Происходит актёрская деградация. Понимают ли те, кто рвётся играть в фильмах про бандитов и сыщиков, что они выбрали профессию, принадлежащую КУЛЬТУРЕ?! Если молодые артисты сегодня не защищены театральным репертуаром, в котором, слава богу, ещё живёт классическая драматургия, это — беда, если не полный профессиональный крах.
С моей точки зрения, актёры, пережившие Великую Отечественную войну, пусть и не воюющие на передовой, были способны создавать на экране образы истинных героев! Потому что это время было временем всеобщей народной трагедии и личным человеческим горем каждого. В каждом здравомыслящем, талантливом актёре оно запечатлелось навсегда. Именно такие артисты и актрисы могли выразить в полной мере высоту и силу духа. Вот чему нас научила драма прожитых лет.
***
Я НИКОГДА не имел никаких ценностей — ни машины, ни роскошной дачи, ни шикарных костюмов. Я прожил эту жизнь с замечательной семьёй, с любимой работой. У меня нет врагов. Может, потому, что я никогда не сплетничал, не писал кляуз, никому никогда не завидовал и не делал зла.
«АиФ-Долгожитель»
№5, 2006
На 94-м году жизни скончался народный артист СССР Евгений Самойлов…
«Аристократические корни»
НИКАКИХ дворянских корней у меня нет! Мой отец с малолетства трудился на Путиловском заводе и был квалифицированным рабочим пушечного цеха. Правда, его мама была замужем за англичанином, но и тот, видимо, был не лорд. Англичанина этого я никогда не видел. Каким ветром его занесло в Россию? Он погиб ещё до моего рождения, погиб нелепо: под паровозом, на котором работал. Об этом мне рассказывала бабушка. А вот её я помню прекрасно. Статная красавица. Осталась одна с детьми, обоих поставила на ноги. Мама же моя — костромчанка. Отец её занимался торговлей. Вот такие у меня «аристократические» корни.
У меня было великолепное детство. Мы жили в Петербурге на Московско-Нарвской заставе. На нашей улице стояло всего три дома. Наш — самый крайний, рядом с Екатерингофом. Я ходил гулять в этот роскошный малолюдный парк. Помню чудесные пруды, дворец петровского времени, бот. Всё там дышало эпохой Петра I. Этот парк мне снится до сих пор. Мы жили в частном доме. Отец купил в нём квартиру из трёх комнат. Квалифицированный рабочий-оружейник, он получал приличные деньги — 280 рублей золотом. Я помню хозяина нашего дома. Помню дворника — очень красивого мужчину с бородой, всегда в белоснежном фартуке. Он следил за порядком, и у нас всегда была идеальная чистота. Когда начались революционные бои, мы с отцом вышли из дома — у ворот стоял дворник. Мимо одна за другой пролетали пули. Вдруг — раз! — и дворника не стало, на моих глазах его убила шальная пуля. Это моё самое сильное впечатление от революции.
Отец всегда был абсолютно лысым. Как-то я спросил, почему у него не растут волосы. И он рассказал, что вместе с Гапоном ходил к царю и, когда начался расстрел, он со страху залез на столб. Это его спасло, но на нервной почве он потерял волосы навсегда.
Он очень любил литературу. И всю жизнь с каждой получки обязательно покупал книги. В конце концов собрал огромную библиотеку. Усаживал нас с братом за обеденный стол под зелёной лампой и читал нам либо Тургенева (особенно он любил «Бежин луг»), либо Гоголя — начиная от «Вия» и кончая «Мёртвыми душами». Монолог о дороге я помню с детства. Ещё отец увлекался театром. Однажды выстоял гигантскую очередь, чтобы попасть на Шаляпина. Постоянно ходил в Александринку, когда я подрос, стал брать и меня. Ещё школьником я посмотрел «Дни Турбиных», с которыми приезжал МХАТ. Не привезли декорации, актёры извинились и стали играть в стульях. Но впечатление было грандиозное! К моему решению стать актёром отец отнёсся вначале настороженно. Но потом увидел меня на сцене — и благословил.
«Артистом стал случайно»
В ШКОЛЕ я учился плохо. Особым кошмаром для меня были немецкий язык и математика. Я любил только два предмета — литературу и рисование. Частенько наведывался в Эрмитаж и Русский музей. Приходил ранним утром и проводил там весь день до закрытия. Иногда и школу прогуливал. Собирался поступать в художественную школу. Но мой школьный товарищ, проведав, что на Литейном есть частное училище Ходотова, бывшего артиста императорских театров, уговорил меня пойти за компанию сдавать экзамены. Вывесили списки — меня приняли, а его нет… Всё преподавание Николая Николаевича Ходотова заключалось в том, что он нам читал и читал, а мы должны были учиться читать так же.
Я стал часто ходить в Александринский театр. Видел Юрьева, Горина-Горяинова, Корчагину-Александровскую, Певцова, Мичурину-Самойлову. Очень любил Николая Симонова. Так искусство театра поглотило меня целиком. Ходотов приглашал к себе Леонида Сергеевича Вивьена. А тот организовал «Молодёжный театр» в бывшей Голландской церкви. Взял туда и меня — я играл там характерные роли.
В театр Мейерхольда я попал случайно. Брат Всеволода Эмильевича, Борис Эмильевич, был знаком с родителями моей жены. Он и попросил Мейерхольда посмотреть меня. Мейерхольд был моим кумиром. Я видел все его спектакли, которые он привозил в Ленинград. Когда я пришёл к нему в гостиницу «Европейская», то так оробел, что слова не мог сказать. Он расхохотался и сразу предложил мне пойти в его театр — дал роль Пети в «Лесе».
Всеволод Эмильевич был человеком огромного обаяния. Всегда очень элегантно одевался, очень энергичный, подвижный. В процессе репетиции он раз шестьдесят выбегал на сцену. Всё бегом! Начинал репетировать в свитере или в пиджаке, а кончалось тем, что он оставался в одной мокрой рубашке.
А потом ГОСТИМ закрыли. Мы готовили к выпуску «Как закалялась сталь», где я играл Павку Корчагина. Началась генеральная репетиция. Ждали Шумяцкого, возглавлявшего отдел искусств. Он вошёл в зал в галошах, не сняв ни пальто, ни головного убора. Мы играли для него одного. Спектакль не выпустили. Сочли его слишком пессимистичным. Это была прелюдия разгрома. Когда театр закрыли, для меня это было колоссальным ударом. Я был ошеломлён. Помню собрание, на котором актёры, воспитанные Мастером, выступали один за другим с разгромными речами. Промолчали только два человека: Эраст Гарин и Игорь Ильинский.
«Работать с Довженко было счастье»
НА ГЕНЕРАЛЬНОЙ репетиции спектакля «Как закалялась сталь» присутствовал ассистент Александра Довженко, искавший актёра на роль Щорса. Он предложил мне приехать в Киев и попробоваться. Я поехал, и Довженко сразу меня утвердил. Работать с Александром Петровичем было счастье — очень талантливый мастер. Сделать фильм о Щорсе было заказом Сталина. Довженко рассказывал, что они долго гуляли по ночному Арбату и беседовали. Сталин хотел, чтобы в картине было много украинских песен и танцев. Он сказал Довженко: «Вы же видели картину «Чапаев». Её все, от старика до малыша, поймут сразу. А вы сделайте такую картину, чтобы надо было задумываться».
Кстати, я совершенно не был похож на Щорса, но Довженко от меня не требовал сходства с ним. Мне сделали бородку, как у него, и всё. Перед каждой съёмкой Александр Петрович проверял грим, кто как одет, всё ли сделано так, как нужно. Если вдруг во время съёмки замечал, что косит карниз или дверь, то прекращал её и требовал поправить. Всё в кадре должно было быть идеально!
Так и во всём. Если актёр на репетиции делал что-то неверно, пока не добивался, чтобы тот нашёл нужную интонацию, снимать не начинал. Бывали случаи, когда он сам не знал, как снять сцену, и тогда мог в течение 10–15 дней сидеть на холме и снимать рожь. Как в этой ржи один казак догоняет другого. И так все пятнадцать дней.
Над ним иногда подшучивали. Помню, как он, осмотрев меня, вызывал Лёню Хазанова и говорил: «Лёнечка, сегодня, по-моему, не та борода». — «Как так, Александр Петрович? Борода та же, что была вчера». — «Нет, не та». Лёня брал меня под руку, шептал: «Пойдём походим полчасика по павильону». Погуляв, мы возвращались, Лёня говорил: «Александр Петрович, я всё исправил». — «Вот это другое дело!» Своих помощников Довженко называл так: «Безруко-безногие-слепорождённые». На протяжении всего года только и слышалось: «Безруко-безногие-слепорождённые». И под конец они решили пошутить в отместку. Снимали сцену торжественного приёма, когда Щорс угощает командиров. Накрыли стол, заставили его хрусталём, а на краю помрежа навалили груду костылей и биноклей. Довженко по обыкновению всё придирчиво осматривает, наконец подходит к этой куче: «А это что?» — «Александр Петрович, это мы приготовили для слепорождённых-безруко-безногих». Как он обиделся! Ушёл и три дня на студии не появлялся.
Обычно Довженко говорил актёрам, как видит ту или иную сцену, и продолжал репетировать до тех пор, пока результат его не удовлетворял. Для каждого кадра снимали по 12 дублей. Плёнку не жалели, тратили столько, сколько было нужно. Сейчас такое невозможно, а тогда не экономили, ведь как-никак, а у Довженко был заказ «сверху», лично от Хозяина. И нужно было помимо исторических событий снять и народные песни, и танцы, помимо непосредственных боевых действий показать народ.
Снимать мы начинали с раннего утра. В восемь привозили на съёмочную площадку, гримировали, одевали, и до восьми вечера — съёмки.
Конечно, переносить это было тяжело, к тому же я ведь Щорса играл на русском языке, и тут же делался дубль на украинском. Я украинского языка, естественно, не знал, и мне дали преподавателей, которые подсказывали, как надо правильно произносить слова. Причём если я в чём-то ошибался, то украинский дубль переснимали ещё раз. Но ничего, молодой был, терпел. И даже так освоил украинский, что мог говорить на нём. Не такой и трудный язык.
Я до этого фильма никогда на лошадь не садился. И ко мне приставили тренера — военного, украинца, по-моему, бывшего офицера царской армии. Щорс ведь прекрасно владел верховой ездой. И вот мой наставник в специальном манеже учил меня ездить без седла. Чуть согну спину, он мне кричит: «Выпрямить спину!», — и хлыстом по моей спине! «Ничего, — кричит, — стопка за мной!» Так я и выучился. Овладел конём великолепно.
«Душа ушла в пятки»
ЗА «ЩОРСА» я получил первую Сталинскую премию. Кстати, со Сталиным мне довелось общаться только один раз. Случилось так, что меня пригласили вести концерт в честь его 70-летия. У меня душа в пятки ушла. Я разрезал программу на кусочки. Название каждого номера наклеил на палец, а поскольку тогда мне ещё не нужны были очки, то я мог спокойно читать, чтобы, не дай бог, не ошибиться.
В кинофильме «Мальчик с окраины»
Режиссёром этого концерта был Григорий Александров. Он сам объявил первые номера, а потом уже начал я. Всё это происходило в Георгиевском зале Кремля. Столы стояли буквой П. Сталин и всё Политбюро расположились совсем рядом. Но они сидели к нам спиной, лицом к зрителю. Наступает мой черёд объявлять. Вокруг все едят, стучат ножами и вилками, и, чтобы заглушить шум, я набрал воздуха и гаркнул в полную силу, не заметив, что рядом микрофон. Сталин обернулся, посмотрел на меня и что-то шепнул Берии. У меня перехватило поясницу так, что я до сих пор страдаю от болей. Второй номер я уже объявил нормально. Когда концерт закончился, мне предложили сесть за специально отведённый стол — поесть, выпить, но у меня так болела поясница, что я сразу пошёл домой. Дома выпил литр водки, но остался абсолютно трезв…
Помню, что, когда он умер, я ехал в театр на троллейбусе и меня била дрожь, а все в троллейбусе рыдали. Потом я и ещё несколько человек от партбюро театра отправились на похороны. Я, как и все на Красной площади, стоял на коленях.
Нутряки
65 ЛЕТ я снимаюсь в кино, и сводила меня судьба в деле со многими достойными и талантливыми кинорежиссёрами. Но тех, кому могу поклониться до земли, только трое. Такого кино, какое создавали они, по-моему, уже больше никогда не будет.
Первым я назову Александра Петровича Довженко. Его философские высказывания, его поэтические размышления открыли мне, актёру тогда молодому, но уже познавшему театральные искания Мейерхольда, совершенно иной мир. И я устремился в этот мир, полный высоких нравственных чувств и романтических образов. Именно встреча с Довженко во многом определила мою актёрскую судьбу на несколько десятилетий вперёд.
Вторым в свой режиссёрский ряд я ставлю Ивана Александровича Пырьева, темпераментного, боевого, а для актёров — поистине отца родного. В начале 1944 года, в самый разгар войны, в холодных павильонах «Мосфильма» мы снимали лирическую картину «В шесть часов вечера после войны». Поразительно! До Берлина ещё было далеко, а Пырьев создаёт в фильме День Великой Победы, предугадывает, что этот долгожданный праздник придёт к нам весной, когда фронтовики снимут шинели и, сверкая боевыми наградами на парадных мундирах, обнимут жён и невест. И озарится огнями салюта майское вечернее небо над Кремлём. Предвидение Большого Художника — вот как я определяю финал музыкальной мелодрамы «В шесть часов вечера после войны», вышедшей на экраны страны в 1944 году.
А третьим режиссёром такого же масштаба, такой же самоотдачи, столь же наполненного любовью к народу сердца является для меня Сергей Фёдорович Бондарчук. Взяться за «Войну и мир» — ведь это же подвиг! Толстой — это могущество мысли и слова, и он, режиссёр, обращаясь к великой литературе, как бы вступал в диалог с Толстым, брал на себя смелость передать его могущество посредством языка кино. Грандиозная картина! И чем больше проходит времени, чем больше мы смотрим эту экранизацию главного русского романа, тем явственней убеждаемся в величии и мощи личности Бондарчука. Богом данный человек! Я не мифотворец, но, повторяю, я убеждён, что Сергей Фёдорович Бондарчук — Богом данный человек. И кажется мне, что он осознавал своё предназначение в земной жизни и нёс его подвижнически, просто и достойно.
Когда мне говорят: «Любил вас Бондарчук», я отвечаю: «Так и я его любил». Правда, мы никогда в этом друг другу не признавались. При встречах никогда не обнимались, не целовались. Сейчас поглядишь, в Государственной думе целуются, а потом и кулаки в ход могут пустить; в Академическом Малом театре, где я играю вот уже более тридцати лет, тоже целуются, а за спиной, бывает, чего только не выделывают. У нас же с Сергеем — только крепкое мужское рукопожатие, без сантиментов. Наше личное общение я бы определил двумя словами — мужественность и искренность. И вот это я никогда не забуду, это живёт в моём сердце и греет мне душу.
Есть в актёрской среде словечко — «нутряк». Это такой актёрский жаргон, так с уважительной интонацией говорят об актёре, который обладает редкостно тонким чутьём и вкладывает в роль весь свой душевный мир. Сергей Фёдорович — чистый «нутряк». Каждый воплощённый им образ он пропускал через себя, через своё сердце. А это человека сжигает. Но именно такая актёрская жертвенность и остаётся в памяти зрителей, во всяком случае, в памяти того поколения, к которому он принадлежал, и в памяти тех, кто работал рядом с ним.
А молодёжь… Не сочтите мои размышления за стариковское брюзжание, но, думается, я имею право огласить своё мнение. Не замечаю я в нынешнее время среди играющих главные роли в кино и телесериалах «нутряков». Сейчас молодые актёры научились играть только сыщиков или бандитов. И как такому менту-бандиту доверить Пушкина? Или Толстого? Или Достоевского? Что он будет с ними делать? И ещё в каждом современном фильме обязательно голые девушки. Разве такая «отчаянная» исполнительница сможет стать Наташей Ростовой? Или даже Мариной Мнишек? Происходит актёрская деградация. Понимают ли те, кто рвётся играть в фильмах про бандитов и сыщиков, что они выбрали профессию, принадлежащую КУЛЬТУРЕ?! Если молодые артисты сегодня не защищены театральным репертуаром, в котором, слава богу, ещё живёт классическая драматургия, это — беда, если не полный профессиональный крах.
С моей точки зрения, актёры, пережившие Великую Отечественную войну, пусть и не воюющие на передовой, были способны создавать на экране образы истинных героев! Потому что это время было временем всеобщей народной трагедии и личным человеческим горем каждого. В каждом здравомыслящем, талантливом актёре оно запечатлелось навсегда. Именно такие артисты и актрисы могли выразить в полной мере высоту и силу духа. Вот чему нас научила драма прожитых лет.
***
Я НИКОГДА не имел никаких ценностей — ни машины, ни роскошной дачи, ни шикарных костюмов. Я прожил эту жизнь с замечательной семьёй, с любимой работой. У меня нет врагов. Может, потому, что я никогда не сплетничал, не писал кляуз, никому никогда не завидовал и не делал зла.
«АиФ-Долгожитель»
№5, 2006
01.03.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
«Листая старые подшивки»
РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
...Военный в фуражке и с букетом цветов нервно ходил по мосту возле Кремля, а рядом с ним кто-то бежал кому-то навстречу, люди обнимались и целовались. И нам так хотелось, чтобы девушка нашего героя, которой он назначил встречу несколько лет назад, тоже появилась!
РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
...Военный в фуражке и с букетом цветов нервно ходил по мосту возле Кремля, а рядом с ним кто-то бежал кому-то навстречу, люди обнимались и целовались. И нам так хотелось, чтобы девушка нашего героя, которой он назначил встречу несколько лет назад, тоже появилась!
«Листая старые подшивки»
РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
...Военный в фуражке и с букетом цветов нервно ходил по мосту возле Кремля, а рядом с ним кто-то бежал кому-то навстречу, люди обнимались и целовались. И нам так хотелось, чтобы девушка нашего героя, которой он назначил встречу несколько лет назад, тоже появилась! Эти кадры из фильма «В шесть часов вечера после войны», которому в ноябре исполнилось 55 лет, волнуют нас до сих пор. Невероятно приятно и то, что исполнитель главной роли все еще здравствует, порой даже выходит на сцену и даже продолжает сниматься. Народному артисту, лауреату нескольких Государственных премий Евгению Самойлову сейчас 87 лет.
Он получил известность еще до Великой Отечественной, сыграв в фильме Александра Довженко «Щорс». Помню сцену, где Щорс- Самойлов в шинели, наброшенной на одно плечо, вместе с бойцами, только что вышедшими из боя, мечтает о будущем: «А почему весь земной шар действительно не превратить в сад? Это так просто...» Бойцы сидят, как зачарованные, а вся земля перед ними вдруг зацвела яблоневым садом. Самойлов был идеальным актером романтического кинематографа. Его герои улыбчивые и открытые, душевные и горячие сердцем вызывали огромное расположение публики. К тому же он был красив, а это еще больше подкупало зрителя. Поклонники Самойлова шли на фильмы «Светлый путь», «Сердца четырех», «Крушение эмирата», «Неуловимый Ян», «Зачарованная весна» в первую очередь из-за того, что там снимался их кумир.
- Евгений Валерианович, расскажите, как состоялась ваша встреча с Довженко?
- Я работал тогда в театре Мейерхольда. Всеволод Эмильевич ставил спектакль «Одна жизнь» по роману Николая Островского «Как закалялась сталь», где я репетировал роль Павки Корчагина. Это было, по сути, первое обращение советского театра к ставшему позже классическим произведению. Спектакль был доведен до генеральной репетиции, но по ряду причин не вышел. Однако на одном из прогонов меня увидел ассистент из группы Довженко и пригласил на пробы. У них была отснята уже значительная часть картины «Щорс», а исполнитель главной роли еще не был найден. И оказалось: то, что я внутри себя «наработал» для образа Павки, очень хорошо «легло» на образ 23-летнего Щорса, каким его представлял себе режиссер.
- Прошло шестьдесят лет, помнится ли сам процесс работы?
- Конечно, ведь с той замечательной ленты и началась по-настоящему моя кинобиография. Довженко стремился наполнить фильм революционной романтикой, хотел сделать его динамичным, более половины картины он снимал в движении, что тогда было непривычно. Мне пришлось вырабатывать стремительную походку, жесты волевого человека, ежедневно упражняться в верховой езде. Чтобы больше быть похожим на Николая Щорса, я даже худел, перешел на диету. Но, надо сказать, Александр Петрович снимал фильм не столько о Щорсе, сколько о своем украинском народе, о его революционной борьбе. Довженко стремился своими лентами воспитывать в молодежи сознание собственной силы, что было столь необходимо в тревожные предвоенные годы.
- Но за поиском общего приподнятого настроя ленты он не забыл, наверное, о работе с актером?
- Да. Для Довженко не существовало исполнителей главных и второстепенных ролей каждому уделял равное внимание, с каждого требовал одинаково. Он добивался от нас высочайшего накала чувств, чтобы каждый говорил от лица революции.
- Говорят, вас так обожали, что любой ресторан, если вы вдруг в нем появлялись, могли не закрывать хоть всю ночь. А как вообще Евгений Самойлов, любимец публики, пришел в искусство?
- Почти случайно, ведь стать-то мечтал живописцем. В школьном драмкружке декорации расписывал. Однажды приятель, сосед по парте, уговорил меня вместе попробоваться в частную театральную школу Н. Ходотова. Из чувства локтя я пошел: меня приняли, а товарища нет. Я служил актерскому искусству семьдесят лет, и примером для меня всегда оставались кумиры театральные актеры старой школы, подвижники своего дела, отдавшие себя сцене без остатка. Актеру всегда необходимо жить немелкими заботами, иметь чуткое сердце, открывать ветрам жизни душу.
- Актеры любят рассказывать о курьезах на съемках, с вами они случались?
- Да нет. Роли, как правило, были серьезные. Вспомните, почти все мои герои люди военные: лейтенант Бурунов в «Адмирале Нахимове», Михаил Фрунзе в «Крушении эмирата»... В «Героях Шипки» я играл генерала Скобелева (страшно вспоминать, как на съемках в Болгарии я проводил целые дни на жаре, на коне, в мундире царской армии из толстенной шерсти), в «Ватерлоо» героя Франции генерала Домброна, в ленте «Они сражались за Родину» старого генерала Советской Армии. Актерский труд это труд до пота, на выносливость, пока сердце выдержит, и что для других порой выглядит курьезом, для нас совсем не смешно. Помню, как снимали «Щорса». Летишь на коне, кругом взрывы, песок в лицо, комья грязи летят, падаешь... Только молодость выручала да сознание того, что реальному Щорсу -человеку беззаветной храбрости и кристальной чистоты, образ которого мне доверили воплотить, было еще труднее.
Петр ЧЕРНЯЕВ
«Тверская 13», 12.01.2000
РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
...Военный в фуражке и с букетом цветов нервно ходил по мосту возле Кремля, а рядом с ним кто-то бежал кому-то навстречу, люди обнимались и целовались. И нам так хотелось, чтобы девушка нашего героя, которой он назначил встречу несколько лет назад, тоже появилась! Эти кадры из фильма «В шесть часов вечера после войны», которому в ноябре исполнилось 55 лет, волнуют нас до сих пор. Невероятно приятно и то, что исполнитель главной роли все еще здравствует, порой даже выходит на сцену и даже продолжает сниматься. Народному артисту, лауреату нескольких Государственных премий Евгению Самойлову сейчас 87 лет.
Он получил известность еще до Великой Отечественной, сыграв в фильме Александра Довженко «Щорс». Помню сцену, где Щорс- Самойлов в шинели, наброшенной на одно плечо, вместе с бойцами, только что вышедшими из боя, мечтает о будущем: «А почему весь земной шар действительно не превратить в сад? Это так просто...» Бойцы сидят, как зачарованные, а вся земля перед ними вдруг зацвела яблоневым садом. Самойлов был идеальным актером романтического кинематографа. Его герои улыбчивые и открытые, душевные и горячие сердцем вызывали огромное расположение публики. К тому же он был красив, а это еще больше подкупало зрителя. Поклонники Самойлова шли на фильмы «Светлый путь», «Сердца четырех», «Крушение эмирата», «Неуловимый Ян», «Зачарованная весна» в первую очередь из-за того, что там снимался их кумир.
- Евгений Валерианович, расскажите, как состоялась ваша встреча с Довженко?
- Я работал тогда в театре Мейерхольда. Всеволод Эмильевич ставил спектакль «Одна жизнь» по роману Николая Островского «Как закалялась сталь», где я репетировал роль Павки Корчагина. Это было, по сути, первое обращение советского театра к ставшему позже классическим произведению. Спектакль был доведен до генеральной репетиции, но по ряду причин не вышел. Однако на одном из прогонов меня увидел ассистент из группы Довженко и пригласил на пробы. У них была отснята уже значительная часть картины «Щорс», а исполнитель главной роли еще не был найден. И оказалось: то, что я внутри себя «наработал» для образа Павки, очень хорошо «легло» на образ 23-летнего Щорса, каким его представлял себе режиссер.
- Прошло шестьдесят лет, помнится ли сам процесс работы?
- Конечно, ведь с той замечательной ленты и началась по-настоящему моя кинобиография. Довженко стремился наполнить фильм революционной романтикой, хотел сделать его динамичным, более половины картины он снимал в движении, что тогда было непривычно. Мне пришлось вырабатывать стремительную походку, жесты волевого человека, ежедневно упражняться в верховой езде. Чтобы больше быть похожим на Николая Щорса, я даже худел, перешел на диету. Но, надо сказать, Александр Петрович снимал фильм не столько о Щорсе, сколько о своем украинском народе, о его революционной борьбе. Довженко стремился своими лентами воспитывать в молодежи сознание собственной силы, что было столь необходимо в тревожные предвоенные годы.
- Но за поиском общего приподнятого настроя ленты он не забыл, наверное, о работе с актером?
- Да. Для Довженко не существовало исполнителей главных и второстепенных ролей каждому уделял равное внимание, с каждого требовал одинаково. Он добивался от нас высочайшего накала чувств, чтобы каждый говорил от лица революции.
- Говорят, вас так обожали, что любой ресторан, если вы вдруг в нем появлялись, могли не закрывать хоть всю ночь. А как вообще Евгений Самойлов, любимец публики, пришел в искусство?
- Почти случайно, ведь стать-то мечтал живописцем. В школьном драмкружке декорации расписывал. Однажды приятель, сосед по парте, уговорил меня вместе попробоваться в частную театральную школу Н. Ходотова. Из чувства локтя я пошел: меня приняли, а товарища нет. Я служил актерскому искусству семьдесят лет, и примером для меня всегда оставались кумиры театральные актеры старой школы, подвижники своего дела, отдавшие себя сцене без остатка. Актеру всегда необходимо жить немелкими заботами, иметь чуткое сердце, открывать ветрам жизни душу.
- Актеры любят рассказывать о курьезах на съемках, с вами они случались?
- Да нет. Роли, как правило, были серьезные. Вспомните, почти все мои герои люди военные: лейтенант Бурунов в «Адмирале Нахимове», Михаил Фрунзе в «Крушении эмирата»... В «Героях Шипки» я играл генерала Скобелева (страшно вспоминать, как на съемках в Болгарии я проводил целые дни на жаре, на коне, в мундире царской армии из толстенной шерсти), в «Ватерлоо» героя Франции генерала Домброна, в ленте «Они сражались за Родину» старого генерала Советской Армии. Актерский труд это труд до пота, на выносливость, пока сердце выдержит, и что для других порой выглядит курьезом, для нас совсем не смешно. Помню, как снимали «Щорса». Летишь на коне, кругом взрывы, песок в лицо, комья грязи летят, падаешь... Только молодость выручала да сознание того, что реальному Щорсу -человеку беззаветной храбрости и кристальной чистоты, образ которого мне доверили воплотить, было еще труднее.
Петр ЧЕРНЯЕВ
«Тверская 13», 12.01.2000
28.02.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
«Листая старые подшивки»
БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
Евгений САМОЙЛОВ, народный артист СССР...
БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
Евгений САМОЙЛОВ, народный артист СССР...
«Листая старые подшивки»
БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
Евгений САМОЙЛОВ, народный артист СССР
«Я сейчас болен. Предстоит серьезная операция. Вот и сегодня собираюсь я на очередное свидание с врачом. Однако не думать о будущем не могу. Имею в виду будущее не только свое личное, но также моей страны и моего народа, родной моей культуры.
И все-таки мне трудно ответить на ваш вопрос, что принесет нам грядущий век. Разного рода прогнозы - это скорее дело ученых, занимающихся этим профессионально. Я же могу высказать лишь какие-то соображения, основанные на повседневных наблюдениях и впечатлениях, ну и, конечно, на воспоминаниях о прожитом.
Жизнь позади большая. В наступившем 2001 году отмечу свое 89-летие. Благодарен судьбе за многое, а особенно за то, что до последнего остаюсь действующим актером, занимаюсь любимым делом, выхожу на сцену старейшего русского театра - Малого, чтобы отдать частичку своей души людям и хоть немного помочь им.
Если коротко выразить самую суть, именно в этом вижу я назначение искусства. Был и остаюсь сторонником романтического начала в искусстве, романтического направления в театре и кино. Наверное, многие сегодня могут улыбнуться такому моему заявлению - настолько оно не соответствует всему, что творится вокруг. Не модно, что называется, говорить о романтике. Но я не гонюсь за модой. Ведь мода - нечто внешнее и преходящее, а есть глубинная суть, о которой мы не можем и не должны забывать никогда.
Изначально возникло искусство, чтобы красотой поднимать и облагораживать людей, давать им дополнительные силы в борьбе за жизнь. А что мы видим теперь? Какое искусство несет телевизор, что показывают во многих театрах, какие фильмы производятся? Честное слово, порой я думаю, что человечество сходит с ума. Неужели не опомнится? Тогда плохо будет ему в XXI веке. Просто одичает вконец и погубит само себя.
Нынче опять-таки «не модно» говорить о воспитательной роли искусства. Вроде бы воспитание - само по себе, а искусство - нечто совсем иное, «из другой оперы». Но разве это так? Вы посмотрите, что происходит. Вал насилия, кровопролития, убийств буквально захлестывает нашу жизнь, принося каждый день то оттуда, то отсюда трагические известия. И, думаете, это не связано с тем, что люди каждодневно смотрят на телеэкране в западных и отечественных боевиках, где убийство, смерть - обыденное дело? Связано, да еще как!
Мне трудно выдавать рецепты нашим драматургам и режиссерам, критикам и продюсерам, что конкретно им финансировать, поддерживать, писать и ставить. Я только вижу и хорошо понимаю: взаимодействие, взаимопроникновение искусства и жизни происходит постоянно. И мало сегодня только возмущаться пошлостью, низкопробностью, злом на сцене и на экране. Надо как-то все это останавливать. Опасно, когда сама система жизни поощряет и стимулирует пошлость и зло. Говорят: рынок диктует, рынок требует. Но этот рынок в конце концов проглотит не только само искусство как искусство, но и человеческое в человеке. В таком случае грядущий век может стать последним для людей.
Когда я думаю, как избежать этого, как спастись от катастрофы, которая уже вторглась и в наш дом, я вспоминаю великое русское, советское искусство, которому мне посчастливилось служить. В нем эстетическое и этическое, нравственное были всегда органически соединены. Искусство воспитывало в наивысшем и самом благородном смысле этого слова. Оно делало людей выше, чище, красивее! Я это совершенно четко ощущал, когда играл, например, Павку Корчагина в театре Мейерхольда или Гамлета у Охлопкова, Щорса в фильме Довженко или командира-артиллериста в кинокартине Пырьева «В шесть часов вечера после войны». Это же нынче ощущаю, играя, скажем, в спектакле Малого театра «Коварство и любовь», поставленном Юрием Соломиным, где торжествует высокий романтизм.
Много было на моем веку таких спектаклей и фильмов. Говорю я здесь вовсе не о себе, говорю о содержании и направлении искусства в целом. На пороге нового века надо обратиться к лучшим, самым светлым традициям прошлого и, опершись на них, идти дальше, вперед, ввысь, а не катиться, гонясь лишь за деньгами и удовольствиями, в грязную яму, в бездонную пропасть. Только красота и высота духа спасут человечество и человека!»
«Правда-КПРФ», 12.01.2001
БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
Евгений САМОЙЛОВ, народный артист СССР
«Я сейчас болен. Предстоит серьезная операция. Вот и сегодня собираюсь я на очередное свидание с врачом. Однако не думать о будущем не могу. Имею в виду будущее не только свое личное, но также моей страны и моего народа, родной моей культуры.
И все-таки мне трудно ответить на ваш вопрос, что принесет нам грядущий век. Разного рода прогнозы - это скорее дело ученых, занимающихся этим профессионально. Я же могу высказать лишь какие-то соображения, основанные на повседневных наблюдениях и впечатлениях, ну и, конечно, на воспоминаниях о прожитом.
Жизнь позади большая. В наступившем 2001 году отмечу свое 89-летие. Благодарен судьбе за многое, а особенно за то, что до последнего остаюсь действующим актером, занимаюсь любимым делом, выхожу на сцену старейшего русского театра - Малого, чтобы отдать частичку своей души людям и хоть немного помочь им.
Если коротко выразить самую суть, именно в этом вижу я назначение искусства. Был и остаюсь сторонником романтического начала в искусстве, романтического направления в театре и кино. Наверное, многие сегодня могут улыбнуться такому моему заявлению - настолько оно не соответствует всему, что творится вокруг. Не модно, что называется, говорить о романтике. Но я не гонюсь за модой. Ведь мода - нечто внешнее и преходящее, а есть глубинная суть, о которой мы не можем и не должны забывать никогда.
Изначально возникло искусство, чтобы красотой поднимать и облагораживать людей, давать им дополнительные силы в борьбе за жизнь. А что мы видим теперь? Какое искусство несет телевизор, что показывают во многих театрах, какие фильмы производятся? Честное слово, порой я думаю, что человечество сходит с ума. Неужели не опомнится? Тогда плохо будет ему в XXI веке. Просто одичает вконец и погубит само себя.
Нынче опять-таки «не модно» говорить о воспитательной роли искусства. Вроде бы воспитание - само по себе, а искусство - нечто совсем иное, «из другой оперы». Но разве это так? Вы посмотрите, что происходит. Вал насилия, кровопролития, убийств буквально захлестывает нашу жизнь, принося каждый день то оттуда, то отсюда трагические известия. И, думаете, это не связано с тем, что люди каждодневно смотрят на телеэкране в западных и отечественных боевиках, где убийство, смерть - обыденное дело? Связано, да еще как!
Мне трудно выдавать рецепты нашим драматургам и режиссерам, критикам и продюсерам, что конкретно им финансировать, поддерживать, писать и ставить. Я только вижу и хорошо понимаю: взаимодействие, взаимопроникновение искусства и жизни происходит постоянно. И мало сегодня только возмущаться пошлостью, низкопробностью, злом на сцене и на экране. Надо как-то все это останавливать. Опасно, когда сама система жизни поощряет и стимулирует пошлость и зло. Говорят: рынок диктует, рынок требует. Но этот рынок в конце концов проглотит не только само искусство как искусство, но и человеческое в человеке. В таком случае грядущий век может стать последним для людей.
Когда я думаю, как избежать этого, как спастись от катастрофы, которая уже вторглась и в наш дом, я вспоминаю великое русское, советское искусство, которому мне посчастливилось служить. В нем эстетическое и этическое, нравственное были всегда органически соединены. Искусство воспитывало в наивысшем и самом благородном смысле этого слова. Оно делало людей выше, чище, красивее! Я это совершенно четко ощущал, когда играл, например, Павку Корчагина в театре Мейерхольда или Гамлета у Охлопкова, Щорса в фильме Довженко или командира-артиллериста в кинокартине Пырьева «В шесть часов вечера после войны». Это же нынче ощущаю, играя, скажем, в спектакле Малого театра «Коварство и любовь», поставленном Юрием Соломиным, где торжествует высокий романтизм.
Много было на моем веку таких спектаклей и фильмов. Говорю я здесь вовсе не о себе, говорю о содержании и направлении искусства в целом. На пороге нового века надо обратиться к лучшим, самым светлым традициям прошлого и, опершись на них, идти дальше, вперед, ввысь, а не катиться, гонясь лишь за деньгами и удовольствиями, в грязную яму, в бездонную пропасть. Только красота и высота духа спасут человечество и человека!»
«Правда-КПРФ», 12.01.2001
Подробнее
«Листая старые подшивки» «ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
«Листая старые подшивки»
«ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
Третий по счету фестиваль «Островский в Доме Островского» откроется 10 апреля, разумеется, в Малом театре и. естественно, премьерой «Леса», поставленного лично Юрием Соломиным...
«ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
Третий по счету фестиваль «Островский в Доме Островского» откроется 10 апреля, разумеется, в Малом театре и. естественно, премьерой «Леса», поставленного лично Юрием Соломиным...
«Листая старые подшивки»
«ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
Третий по счету фестиваль «Островский в Доме Островского» откроется 10 апреля, разумеется, в Малом театре и. естественно, премьерой «Леса», поставленного лично Юрием Соломиным.
«Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу...» — актер Несчастливцев наверняка вспоминал Данте, покидая поместье своей богатой тетушки. А приятель его, комик Счастливцев скорее горевал по тысяче рублей, уплывшей прямо из рук...
Помещицу Гурмыжскую в одном составе играет Ирина Муравьева, в другом — Лилия Юдина. В программке заявлена еще и Элина Быстрицкая, но пока она ни разу в этой роли не появлялась. Ирина Муравьева ввелась в спектакль за несколько дней до премьеры. Текст подучить не успела, в результате, перечисляя города, откуда племянничек посылал ей презенты, она заодно назвала и Куйбышев... Муравьева по-прежнему роскошная цветущая женщина, и на старуху, которой «за пятьдесят по самому дамскому счету», она не тянет. Особенно когда бегает с утра вокруг фонтана в белом пеньюаре делает зарядку. Зато в паре с недорослем-гимназистом она смотрится отлично. Когда Гурмыжская заявляет, что «до семидесяти лет будет влюбляться», как-то сразу верится, что так и будет, и непременно взаимно, а вовсе не по расчету, как у Островского задумано. Там, где надо пококетничать язычок высунуть, на округлую руку опереться, там, где надо быть женщиной слабой и одновременно стервозной позволить купцу себя одурачить, не дать бедной девушке приданого, послушавшись молодого мужа, тут актриса, как всегда, и обаятельна, и привлекательна.
Что касается Лилии Юдиной, она немного манерна, но через какое-то время совершенно входит в роль злой волшебницы, которой как раз и место в этом заколдованном лесу.
Юного любовника Гурмыжской блистательно сыграл дебютант Алексей Фаддеев (студент Щепкинского училища, в театральном просторечии — «Щепки»). Этот Буланов — долговязый, как журавль, угловатый, немного нескладный, с черными завитками прилизанных волос, вроде совсем еще мальчик, но уже вырос в такого подлеца, расчетливого подхалима и деспота, что просто плюнуть хочется...
В спектакле дебютировал и еще один «щепкинец». Дмитрий Жулин сыграл купеческого сынка. Тонкой, скорее дворянской кости, с бледным лицом, он только одет «под мужика». Пляшет, подбоченившись, изображая, как они с любезной Аксюшей вниз по Волге поедут... Но вообще, эта парочка какая-то отмороженная. Страсти у них на дне души осели. А так глаза «на мокром месте». В сцене решающей встречи на полянке Аксюша с Петей очень похожи на васнецовских персонажей. Да и пейзаж знакомый.
Декорации художника Стенберга это отдельная песня. На сцене стеной стоят высоченные сосны с гладкими стволами. Посередине — цветущая полянка. кустики да пеньки... На один из них и присядет Геннадий Гурмыжский, он же трагик Несчастливцев (Александр
Ермаков). С Аркашкой Счастливцевым (Виктор Павлов) они составляют классическую пару: длинный и маленький, худой и толстый...
Конечно, душа спектакля Счастливцев. Не жалкий, но именно комик, который играет жалкого. В спадающих штанах, в детском картузике, отдувающийся, краснолицый, пропитой, с плаксивым голосом, он прыгает по сцене, напевает водевильные мотивчики, рожи корчит, вызывая зрительский хохот. Они с Несчастливцевым скорее не лед и пламень, а лед и шаровая молния...
И есть в спектакле еще одно действующее лицо, которое невозможно опустить. Евгений Самойлов играет Карпа, лакея. В Малом все старики чудо. Ну а уж Карп (осетр, сазан) у Самойлова такой уютный получился, домашний. Только он и склеивал воедино своей добротой и преданностью всех персонажей...
По итогам прошлого театрального сезона провели опрос театральных критиков. «Самым большим потрясением» они назвали «Гамлета» Някрошюса, а на втором месте стояла «Свадьба Кречинского» в Малом театре... Все, что появляется на этой сцене, сделано очень добротно. Что вовсе не синоним слова «скучно».
Юлия Немцова,
«Новые Известия»,10.04.1998
«ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
Третий по счету фестиваль «Островский в Доме Островского» откроется 10 апреля, разумеется, в Малом театре и. естественно, премьерой «Леса», поставленного лично Юрием Соломиным.
«Земную жизнь пройдя до половины, / Я очутился в сумрачном лесу...» — актер Несчастливцев наверняка вспоминал Данте, покидая поместье своей богатой тетушки. А приятель его, комик Счастливцев скорее горевал по тысяче рублей, уплывшей прямо из рук...
Помещицу Гурмыжскую в одном составе играет Ирина Муравьева, в другом — Лилия Юдина. В программке заявлена еще и Элина Быстрицкая, но пока она ни разу в этой роли не появлялась. Ирина Муравьева ввелась в спектакль за несколько дней до премьеры. Текст подучить не успела, в результате, перечисляя города, откуда племянничек посылал ей презенты, она заодно назвала и Куйбышев... Муравьева по-прежнему роскошная цветущая женщина, и на старуху, которой «за пятьдесят по самому дамскому счету», она не тянет. Особенно когда бегает с утра вокруг фонтана в белом пеньюаре делает зарядку. Зато в паре с недорослем-гимназистом она смотрится отлично. Когда Гурмыжская заявляет, что «до семидесяти лет будет влюбляться», как-то сразу верится, что так и будет, и непременно взаимно, а вовсе не по расчету, как у Островского задумано. Там, где надо пококетничать язычок высунуть, на округлую руку опереться, там, где надо быть женщиной слабой и одновременно стервозной позволить купцу себя одурачить, не дать бедной девушке приданого, послушавшись молодого мужа, тут актриса, как всегда, и обаятельна, и привлекательна.
Что касается Лилии Юдиной, она немного манерна, но через какое-то время совершенно входит в роль злой волшебницы, которой как раз и место в этом заколдованном лесу.
Юного любовника Гурмыжской блистательно сыграл дебютант Алексей Фаддеев (студент Щепкинского училища, в театральном просторечии — «Щепки»). Этот Буланов — долговязый, как журавль, угловатый, немного нескладный, с черными завитками прилизанных волос, вроде совсем еще мальчик, но уже вырос в такого подлеца, расчетливого подхалима и деспота, что просто плюнуть хочется...
В спектакле дебютировал и еще один «щепкинец». Дмитрий Жулин сыграл купеческого сынка. Тонкой, скорее дворянской кости, с бледным лицом, он только одет «под мужика». Пляшет, подбоченившись, изображая, как они с любезной Аксюшей вниз по Волге поедут... Но вообще, эта парочка какая-то отмороженная. Страсти у них на дне души осели. А так глаза «на мокром месте». В сцене решающей встречи на полянке Аксюша с Петей очень похожи на васнецовских персонажей. Да и пейзаж знакомый.
Декорации художника Стенберга это отдельная песня. На сцене стеной стоят высоченные сосны с гладкими стволами. Посередине — цветущая полянка. кустики да пеньки... На один из них и присядет Геннадий Гурмыжский, он же трагик Несчастливцев (Александр
Ермаков). С Аркашкой Счастливцевым (Виктор Павлов) они составляют классическую пару: длинный и маленький, худой и толстый...
Конечно, душа спектакля Счастливцев. Не жалкий, но именно комик, который играет жалкого. В спадающих штанах, в детском картузике, отдувающийся, краснолицый, пропитой, с плаксивым голосом, он прыгает по сцене, напевает водевильные мотивчики, рожи корчит, вызывая зрительский хохот. Они с Несчастливцевым скорее не лед и пламень, а лед и шаровая молния...
И есть в спектакле еще одно действующее лицо, которое невозможно опустить. Евгений Самойлов играет Карпа, лакея. В Малом все старики чудо. Ну а уж Карп (осетр, сазан) у Самойлова такой уютный получился, домашний. Только он и склеивал воедино своей добротой и преданностью всех персонажей...
По итогам прошлого театрального сезона провели опрос театральных критиков. «Самым большим потрясением» они назвали «Гамлета» Някрошюса, а на втором месте стояла «Свадьба Кречинского» в Малом театре... Все, что появляется на этой сцене, сделано очень добротно. Что вовсе не синоним слова «скучно».
Юлия Немцова,
«Новые Известия»,10.04.1998
27.02.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
«Листая старые подшивки»
ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
Евгений Самойлов в новом спектакле Малого театра...
ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
Евгений Самойлов в новом спектакле Малого театра...
«Листая старые подшивки»
ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
Евгений Самойлов в новом спектакле Малого театра
Неужели это Евгений Самойлов?
Тот самый Евгений Самойлов, который 60 лет назад вступил в труппу Мейерхольда, а без малого 40 - сыграл Гамлета в спектакле Охлопкова на сцене Театра имени В. Маяковского? Кумир нескольких поколений кинозрителей довоенных и послевоенных фильмов.
Да, тот самый. Переигравший на сцене Малого театра немало ролей, но никогда не выходивший в такой, какую он играет в спектакле, поставленном Эдуардом Марцевичем по пьесе А. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын».
Артист, отметивший недавно свое 80-летие, играет роль чиновника Михея Михеевича Крутицкого, тайного ростовщика, заболевшего маниакальной страстью к деньгам, заморившего голодом жену и племянницу да и себя самого.
Эту роль, начиная с 1872 года, когда была написана пьеса, играли многие выдающиеся актеры. В зависимости от духа времени и, разумеется, артистических данных, каждый исполнитель предлагал свой взгляд на героя. Тот, что предлагает Самойлов, кажется, не имеет предтечи, отмечен яркой новизной. Артист играет, если можно так сказать, героическую скупость. В душевном строе этого Крутицкого есть нечто от Барона из пушкинского «Скупого рыцаря» и в еще большей степени от ростовщика, что выведен Достоевским в «Кроткой».
Но если бы актер играл лишь патологию, клинику скупости, это не было бы столь впечатляющим. Конечно, Самойлов играет болезнь скупости, когда деньги превращаются в самодовлеющую страсть, но его Крутицкий обуян гордыней! Потертая шинель, в подкладке которой он прячет деньги, временами кажется романтическим плащом Чайльд-Гарольда.
И еще. Если бальзаковский ростовщик Гобсек, чье имя сделалось нарицательным, упивается тайной властью над великосветским Парижем, то Гобсек с московской окраины заметно отличается от своего литературного собрата тем, что Толстой называл чисто русским бесстрашием перед самоуничижением. Крутицкий Самойлова не кается, но он себя судит. Апогей образа - сцена, когда Крутицкий вдруг взглядывает на себя «со стороны». Кто я? Что я? Откуда, зачем? Разве может существовать такой бессмысленно мерзкий человек?
Можно посчитать это раздвоением сознания, но тут и возможность покаяния, которая так и остается нереализованной. Зато реализуется «нарциссов комплекс» - Крутицкий и в этот момент любуется собой: каков я, а? Как я себя!
Образ, созданный Самойловым, многогранен, его физическая форма изумляет. Тут он прямой наследник отличавшихся своим творческим долголетием знаменитых «старух» и «стариков» Малого театра.
При видимой простоте режиссер создал сложную симфонию голосов. Слово у Островского - уже театр, и актеры испытывают явное удовольствие, погружаясь в стихию автора.
Контрапунктом к зловещему звучанию темы Крутицкого обволакивает действие, время от времени взрывая его синкопами, очаровательный дуэт Г. Деминой (Домна Евстигнеевна) и Т. Панковой (Фетинья Мироновна). «Соседки судачат», «Соседки ругаются», «Соседки сплетничают» - так можно бы назвать эпизоды дуэта. Одна - мандолина, Другая - контрабас. В картине «Любопытство сильнее смерти» (названия, разумеется, наши. - А. С.) Г. Демина поднимается до истинного комедийного пафоса. В этот момент слышится мне эхо несравненной Варвары Николаевны Рыжовой, одной из великих этого дома.
В эти дни театры России заканчивают сезон Островского. Становятся явственны две тенденции в подходе к его драматургии. Представители одной (их, пожалуй, большинство) сомневаются в возможности прямого контакта сегодняшнего зрителя с миром его пьес. Они оснащают спектакли добавленной стоимостью режиссерских решений: тут и авангардные приемы, и прямые политические намеки, и ассоциации. «Здесь, разумеется, есть и свои выдающиеся успехи, но они обеспечиваются глубокой художественной философией постановщика, а не использованием только модных приемов».
Представители другой тенденции убеждены, что сам Островский, мир и люди его пьес, уникальное знание драматургом психологии зрителя и, наконец, могучая внутренняя авторская режиссура не нуждаются в прикрытии современными приемами театрального зрелища и, что, напротив, «старомодность» тут может прозвучать как неслыханная современность.
Эдуард Марцевич в полном согласии с художником спектакля Е. Куманьковым проявил волю, пошел против течения, и та тишина, что устанавливается в зрительном зале, та мелодия тишины, что отвечает мелодии сцены, свидетельствуют о его успехе.
Александр СВОБОДИН, критик
«Известия», 21.05.1993
ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
Евгений Самойлов в новом спектакле Малого театра
Неужели это Евгений Самойлов?
Тот самый Евгений Самойлов, который 60 лет назад вступил в труппу Мейерхольда, а без малого 40 - сыграл Гамлета в спектакле Охлопкова на сцене Театра имени В. Маяковского? Кумир нескольких поколений кинозрителей довоенных и послевоенных фильмов.
Да, тот самый. Переигравший на сцене Малого театра немало ролей, но никогда не выходивший в такой, какую он играет в спектакле, поставленном Эдуардом Марцевичем по пьесе А. Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын».
Артист, отметивший недавно свое 80-летие, играет роль чиновника Михея Михеевича Крутицкого, тайного ростовщика, заболевшего маниакальной страстью к деньгам, заморившего голодом жену и племянницу да и себя самого.
Эту роль, начиная с 1872 года, когда была написана пьеса, играли многие выдающиеся актеры. В зависимости от духа времени и, разумеется, артистических данных, каждый исполнитель предлагал свой взгляд на героя. Тот, что предлагает Самойлов, кажется, не имеет предтечи, отмечен яркой новизной. Артист играет, если можно так сказать, героическую скупость. В душевном строе этого Крутицкого есть нечто от Барона из пушкинского «Скупого рыцаря» и в еще большей степени от ростовщика, что выведен Достоевским в «Кроткой».
Но если бы актер играл лишь патологию, клинику скупости, это не было бы столь впечатляющим. Конечно, Самойлов играет болезнь скупости, когда деньги превращаются в самодовлеющую страсть, но его Крутицкий обуян гордыней! Потертая шинель, в подкладке которой он прячет деньги, временами кажется романтическим плащом Чайльд-Гарольда.
И еще. Если бальзаковский ростовщик Гобсек, чье имя сделалось нарицательным, упивается тайной властью над великосветским Парижем, то Гобсек с московской окраины заметно отличается от своего литературного собрата тем, что Толстой называл чисто русским бесстрашием перед самоуничижением. Крутицкий Самойлова не кается, но он себя судит. Апогей образа - сцена, когда Крутицкий вдруг взглядывает на себя «со стороны». Кто я? Что я? Откуда, зачем? Разве может существовать такой бессмысленно мерзкий человек?
Можно посчитать это раздвоением сознания, но тут и возможность покаяния, которая так и остается нереализованной. Зато реализуется «нарциссов комплекс» - Крутицкий и в этот момент любуется собой: каков я, а? Как я себя!
Образ, созданный Самойловым, многогранен, его физическая форма изумляет. Тут он прямой наследник отличавшихся своим творческим долголетием знаменитых «старух» и «стариков» Малого театра.
При видимой простоте режиссер создал сложную симфонию голосов. Слово у Островского - уже театр, и актеры испытывают явное удовольствие, погружаясь в стихию автора.
Контрапунктом к зловещему звучанию темы Крутицкого обволакивает действие, время от времени взрывая его синкопами, очаровательный дуэт Г. Деминой (Домна Евстигнеевна) и Т. Панковой (Фетинья Мироновна). «Соседки судачат», «Соседки ругаются», «Соседки сплетничают» - так можно бы назвать эпизоды дуэта. Одна - мандолина, Другая - контрабас. В картине «Любопытство сильнее смерти» (названия, разумеется, наши. - А. С.) Г. Демина поднимается до истинного комедийного пафоса. В этот момент слышится мне эхо несравненной Варвары Николаевны Рыжовой, одной из великих этого дома.
В эти дни театры России заканчивают сезон Островского. Становятся явственны две тенденции в подходе к его драматургии. Представители одной (их, пожалуй, большинство) сомневаются в возможности прямого контакта сегодняшнего зрителя с миром его пьес. Они оснащают спектакли добавленной стоимостью режиссерских решений: тут и авангардные приемы, и прямые политические намеки, и ассоциации. «Здесь, разумеется, есть и свои выдающиеся успехи, но они обеспечиваются глубокой художественной философией постановщика, а не использованием только модных приемов».
Представители другой тенденции убеждены, что сам Островский, мир и люди его пьес, уникальное знание драматургом психологии зрителя и, наконец, могучая внутренняя авторская режиссура не нуждаются в прикрытии современными приемами театрального зрелища и, что, напротив, «старомодность» тут может прозвучать как неслыханная современность.
Эдуард Марцевич в полном согласии с художником спектакля Е. Куманьковым проявил волю, пошел против течения, и та тишина, что устанавливается в зрительном зале, та мелодия тишины, что отвечает мелодии сцены, свидетельствуют о его успехе.
Александр СВОБОДИН, критик
«Известия», 21.05.1993
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
«Листая старые подшивки»
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
В 30-40-е годы, когда страна жила под лозунгом «Догнать и перегнать Запад!», этот актер умудрился его выполнить. Хотя бы в том смысле, что столь ослепительной голливудской улыбки, наверное, и в Голливуде не видывали...
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
В 30-40-е годы, когда страна жила под лозунгом «Догнать и перегнать Запад!», этот актер умудрился его выполнить. Хотя бы в том смысле, что столь ослепительной голливудской улыбки, наверное, и в Голливуде не видывали...
«Листая старые подшивки»
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
По теперешним временам его бы наверняка окрестили секс-символом. И, (возможно) это справедливо, если считать секс-символом не того, кто совершает на экране определенные телодвижения, а того, кто способен внушить публике неконтролируемое обожание. (Собственно, и Сталин в этом смысле был секс-символом). А Евгений Самойлов в самых звездных киноработах «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны» как бы ответил зрительским ожиданиям, сыграв советского прекрасного принца - желанного мужчину, идеального возлюбленного передовой работницы, прелестной ученой или скромной (но, опять же, очаровательной) воспитательницы детского сада. (Недаром, например, «Светлый путь» поначалу назывался «Золушкой»).
В 30-40-е годы, когда страна жила под лозунгом «Догнать и перегнать Запад!», этот актер умудрился его выполнить. Хотя бы в том смысле, что столь ослепительной голливудской улыбки, наверное, и в Голливуде не видывали.
Между тем, вся его жизнь проходила и длится на театральных подмостках, где он играет вот уже 67 лет. Сия фантастическая цифра мало сочетается с обликом невысокого подтянутого человека, который всегда отдавал дать занятиям лыжами, коньками, конным спортом, а в свои 85 может себе позволить на протяжении часового разговора выкурить три (!) сигареты. И, кстати, не сказать ни одного дурного слова ни о ком из коллег. Между прочим, тридцатилетние артистки Малого театра, завидев Самойлова в дамском обществе, кокетливо грозят пальчиком, утверждая свое преимущественное право на его благосклонное внимание.
- Евгений Валерианович, вы как-то рассказывали, что помните бронепоезд, помните отца в кожанке, шагавшего вдоль перрона, когда вы с мамой провожали его на гражданскую войну. А как семья перемогалась без него? Быть может, в ваше детское сознание врезалось неодолимое чувство голода или, предположим, противный запах ржавой селедки, которой тогда питались?
- Знаете, почему-то легче припоминаются картинки мирного быта – можно сказать, счастливого детства. Моя мама была милой скромной женщиной, занималась хозяйством, рожала и воспитывала детей (правда, не все из них выжили). А отец с малолетства трудился на Путиловском заводе и вырос в квалифицированного рабочего пушечного цеха. Еще мальчиком он ухитрялся выкраивать из грошового жалованья деньги на книги и постепенно собрал великолепную библиотеку. К сожалению, она не сохранилась, не пережила блокаду. Как и сами родители... А из детских впечатлений, быть может, наиболее сильное - то очарование неизвестности, когда отец вслух читал нам с братом, например, своего любимого Гоголя.
После восьмилетки поступил в школу бывшего артиста императорских театров Николая Николаевича Ходотова. Правда, Ходотов умер, когда я учился на последнем курсе, школу закрыли, и заканчивал я уже так называемый художественный политехникум. Потом попал к выдающемуся актеру и режиссеру Александринки Леониду Сергеевичу Вивьену, который только что организовал Театр Актерского Мастерства из студентов своего курса, среди которых были Василий Меркурьев и Юрий Толубеев. И такой вот замечательной компанией мы играли спектакли в бывшей Голландской церкви, что на Невском проспекте. Я прожил в этом театре с 30-го до 34-го года, а потом Мейерхольд позвал меня в Москву, в свой ГосТИМ.
- Он это сделал лично? Как все произошло?
- Да очень просто. Я был приглашен в гостиницу «Европейская», к нему в номер, мы познакомились - он и говорит: «Что вы играете у Вивьена? Характерные роли. переходите ко мне, я хочу вас попробовать на амплуа молодого героя». Я не заставил себя уговаривать. Сначала играл Петра в «Лесе», Нелькина в «Свадьбе Кречинского», потом Всеволод Эмильевич начал репетировать «Горе от ума». Я постоянно присутствовал в зале, когда он работал с Михаилом Ивановичем Царевым. Царев покинул ГосТИМ, и роль Чацкого перешла ко мне.
- Мейерхольд требовал от вас новых красок или старался сохранить рисунок, найденный с первым исполнителем?
- Сохранял прежний рисунок. Да я и не стремился чересчур выпячиваться: во-первых, был молодым актером - в театре без году неделя, а во-вторых, всецело доверял Мейерхольду. Возможно, что и он мне тоже, иначе не дал бы играть Чацкого с одной репетиции. Да-да, с одной-единственной. Выпустил на сцену, и я уж выкарабкивался, как мог. Вышло как будто пристойно. А потом я получил роль Самозванца в «Борисе Годунове».
- Судя по воспоминаниям современников, Мейерхольд хотел поставить Пушкина, как он говорил, без посредников: без учета унылого литературоведения. Он очень интересно репетировал и считал, что герои должны быть молоды, стремительны - будто только что спрыгнули с коней. Почему спектакль не состоялся?
- Трудно сказать, но Мейерхольд оставил эту работу. Может быть, сообразил, что тема кровавого пятна на совести самодержца вызовет ненужные параллели. Или решил, что в спорах с оппонентами проще отстаивать свои позиции на современном материале. Тему для современного спектакля он искал давно и упорно. И остановился на идее инсценировать роман Островского «Как закалялась сталь», который был очень популярен. Мне была предложена роль Павки Корчагина. Я очень увлекся работой - образ-то, что ни говорите, великолепный, романтический, есть что играть. Спектакль был доведен до генеральной репетиции и... запрещен. Сочли, что он будто бы сеет пессимистические настроения.
- Правда ли, что жена Мейерхольда Зинаида Райх имела на него необыкновенное влияние? Говорят, даже Бабанову, как сильную конкурентку, выдавила из труппы именно она.
- Не берусь судить об этой истории, в то время меня еще не было в театре. Но Зинаида Николаевна была хорошей актрисой и, кстати, эффектной женщиной. Всеволод Эмильевич ее очень любил, это даже со стороны было заметно.
Из интервью Валентина Плучека: «Райх была не просто интересная – она была эротически манкая женщина; когда она входила, дыша духами и туманами, то приковывала к себе всеобщее внимание, и поэтому Мейерхольд всегда находился в состоянии ревнивого возбуждения. Помню, во время репетиции «Бани» Райх слегка флиртовала с Маяковским, кажется, ей льстило, что тот положил на нее глаз. И когда Маяковский пошел курить в фойе, а Зинаида Николаевна последовала за ним, Мейерхольд объявил перерыв, хотя репетиция едва успела начаться, и немедленно к ним присоединился». К этому можно добавить, что Мейерхольд усыновил двоих ее детей от Есенина.
- А вы помните день, когда ГосТИМ закрыли?
- Да, конечно. Я был тогда ошеломлен. Причем не столько самим закрытием (давно было ясно, к чему идет дело, одни газетные статьи чего стоили), сколько тем, как отрекались актеры от еще недавно боготворимого ими режиссера.
- Неужели все?
- Не все, конечно. Эраст Гарин молчал, молчал кто-то еще, Ильинского тогда в театре не было: работал в кино. Но большинство учеников открещивалось от учителя. И трудно их осуждать: шел 38-й год, и никто не знал, какие еще сюрпризы могут последовать за закрытием.
Любопытна реакция на эти события Станиславского и Немировича-Данченко, которые отнюдь не были горячими поклонниками Мейерхольда, некогда начинавшего вместе с ними в Художественном театре, но покинувшего труппу, когда его не включило в число соучредителей.
От Станиславского прятали газеты, опасаясь за его здоровье, но о закрытии театра он-таки узнал. И немедленно позвонил опальному коллеге: предложил работу со студентами и постановку в музыкальном театре, которым руководил наряду со МХАТом. Правда, после этого не отказывал себе в удовольствии называть В. Э. блудным сыном. Немирович же заметил по поводу публикации интервью давнего недруга Мейерхольда о закрытии театра: «Спрашивать его мнение о Мейерхольде - это все равно, что великого князя Николая Николаевича спрашивать, что он думает об Октябрьской революции»...
- А какие сюрпризы судьба в дальнейшем заготовила для вас?
- Конечно, я был растерян, но мне посчастливилось: еще на генеральной репетиции «Как закалялась сталь» присутствовал ассистент Александра Довженко, который пригласил на Киевскую студию - пробоваться на роль Щорса. Все, наработанное на Павке Корчагине, я вложил в эту пробу. Довженко сразу меня утвердил, я начал сниматься.
- И впоследствии получили за эту работу свою первую государственную премию (тогда она называлась сталинской). А скажите, Довженко умел гневаться, раздражаться? Его боялись в группе?
- Во всяком случае, мне он страшным не казался. Человек он был волевой, целеустремленный, а в то же время тонкий лирик, это и в кино заметно, и в литературном творчестве. Вообще говоря, режиссер имеет право на гнев или раздражение, если у актера что-то плохо получается, - тут уж надо терпеть, ничего не поделаешь.
- Вы снимались с прелестными партнершами: Орловой, Серовой, Целиковской, Ладыниной. Какой тип женской красоты вы предпочитаете?
- Да как вам сказать? И лишенной тени высокомерия неутомимой труженице Любови Петровне Орловой, и задорной, очаровательной Людмиле Целиковской, и Валентине Серовой, наделенной особенной, чувственной красотой, - всем им я бесконечно симпатизировал. Но любил всю жизнь только одну женщину - мою жену.
- Она тоже была актрисой? Как вы познакомились, если не секрет?
- В доме отдыха под Сестрорецком. Она тогда была студенткой Ленинградского электротехнического института. Знаете, когда артисты отдыхают группой, их обычно просят дать концерт, ну и нас- меня, Меркурьева, Толубеева - на сей раз не миновала эта участь. Я вышел на сцену и стал читать Гоголя «И какой же русский не любит быстрой езды», а в первом ряду сидела черноволосая, черноглазая девушка и, буквально затаив дыхание, поедала меня взглядом. Я закончил, а после концерта мы познакомились на волейбольной площадке. Это был 32-й год, и она стала первой женщиной в моей жизни.
- А как в вашем кругу было принято ухаживать? Или и вы, и она сразу почувствовали, что судьбой предназначены друг другу, тут уж конфеты-букеты дарить не потребовалось?
- Действительно, не было никаких конфет и букетов: я получал тогда гроши. Жили поначалу в коммуналке, жизнь была нелегкой, но если б она была легкой, то я бы, наверное, так не стремился утвердиться в профессии. Я ведь всегда работал, работал, работал. И, кстати, после Сестрорецка ни разу не отдохнул ни на одном курорте.
- А могли бы вы рассказать, что испытали, узнав в свое время о смерти Сталина? И встречались ли с ним при жизни?
- Ну вы же знаете, что этой смертью все были потрясены - это факт исторический. Я помню, во время похорон (а я там был с делегацией театра Маяковского, где тогда работал) вся Красная площадь встала на колени. И я, тогда молодой актер, стоял на коленях вместе со всеми. А встречаться с ним при жизни не случалось. Правда, я вел юбилейный концерт в Георгиевском зале Кремля, когда Сталину исполнилось 70 лет.
Помню, я вышел - идет банкет. Столы стоят буквой «П», в торце, в двух-трех метрах от меня, спиной сидит Сталин. Причем в зале шум, гам - вилками стучат, бокалами звенят, и хуже всего то, что микрофона нигде не видно. А мне же нужно объявить номер. Ну набрал я в легкие побольше воздуха да и прокричал имя первого исполнителя. И вдруг по всему залу разнесся препротивный гул: бу-бу-бу-у-у. Это отреагировал висевший надо мной микрофон, которого я не заметил от волнения. Сталин на меня какобернется! Вижу, бровь недовольно поползла вверх, наклонился к Берии и что-то сказал ему на ухо.
- Вы дара речи часом не лишились?
- Да нет, просто понял, что надо говорить потише, взял себя в руки, и все пошло нормально. Смотрю, через некоторое время снова оборачивается, но уже совсем с другой физиономией. Объявил я, по-моему, сорок с чем-то номеров, закончил Краснознаменным ансамблем Александрова – подходит тогдашний комендант Кремля Власик: «Идите садитесь за девятнадцатый стол». Я обошел зал, постоял в некотором оцепенении, только теперь почувствовал, как зверски болит поясница (видимо, на нервной почве), - и не присев, не перекусив, пошел домой. Жена ждала, не ложилась. И представьте: я выпил литр водки, но был трезв как стекло! Такой силы было психологическое напряжение.
- Мы вышли на любопытную тему: известно, что актеры дружат с горячительными напитками. Не случалось ли вам появиться на сцене слегка под шофе и что-нибудь наколбасить? А потом с блеском вывернуться из неловкого положения?
- Нет, накладок как будто не случалось, но выпить я любил, а как же без этого? Творческая профессия отнимает много энергии, грех не поднять рюмку-другую, чтобы избавиться от стресса. Да и кто из коллег не пивал в своей жизни? Разве что Довженко, поскольку был сердечником. А как любил застолья Охлопков! Или, может, вы думаете, Мейерхольд избегал спиртного? Да ничего подобного.
- Вы и с ним сидели за одним столом?
- Он иногда приглашал актеров в дом, чтобы продолжить удачно сложившуюся репетицию, так что, естественно, нам предлагалось и поужинать. Было хорошо, есть что вспомнить.
Из воспоминаний А. Гладкова о Мейерхольде: «Пить он мог много, мало пьянел и всегда ухаживал за каким-нибудь гостем, который, поддавшись на уговоры, выпивал слишком много... Однажды В.Э. полночи так ухаживал при мне за одним пьяным молодым человеком и цыкал на тех, кто предлагал просто-напросто его выпроводить. Зинаида Николаевна мне рассказывала, что В.Э. был чуть ли не единственным человеком, которому беспрекословно подчинялся пьяный и буйный С. Есенин».
- Еще в картине 41-го года «Сердца четырех» вы в кадре вели автомашину. Наверное, с тех пор стали заядлым автомобилистом?
- Вот уж нет. Хотя меня специально для этих съемок обучили вождению, но машины никогда не имел и заводить не хочу. Зачем? Я пешком люблю ходить.
- Насколько я понимаю, работа в театре имени Маяковского под руководством знаменитого Охлопкова была для вас сколь плодотворной, столь и непростой. Кажется, вы даже однажды выступили с критикой главного режиссера?
- Нет, знаете, никогда не выступал. И должен сказать, мы с Николаем Павловичем очень хорошо и дружно работали. Я сыграл много ведущих ролей в его постановках - от Олега Кошевого, отмеченного государственной премией, до Гамлета, с которым объездил всю Россию и всюду имел колоссальный успех. Жаль, не заснят этот спектакль на пленку – только на радио записан.
- Понятно ваше нежелание критически отзываться о мертвых, но ведь вас не могло не обидеть, когда Охлопков на роль Гамлета, в которой вы блистали, позвал тогда еще юного Михаила Козакова.
- А вот представьте, что нисколько я не обиделся. Действительно, сначала ввелся Козаков, когда он ушел - Марцевич. Мне было понятно, что Николай Павлович хотел обновить, омолодить спектакль. Да там были и другие замены, например, Бабанова после генеральной репетиции сама отказалась от Офелии - редчайший в театре случай: актрисы за такую роль зубами держатся и готовы играть до пенсии.
- Среди ваших нынешних работ на сцене Малого театра - образ, что называется, русского Скупого рыцаря в «Не было ни гроша, да вдруг алтын». А каковы ваши собственные отношения с деньгами? Вы практичны или расточительны?
- Вот уж никогда на эту тему не задумывался. Если получал государственную премию, она как-то расходилась на домашние нужды; опять же, помогал родителям, пока те были живы, ну и, конечно, отмечал успех с коллегами и друзьями. Собирались обычно дома: я и по сей день ресторанов не люблю, никогда в них не бываю.
- А какой самый большой ущерб нанесли вам поклонницы? Может, пальто разорвали на сувениры или входную дверь по щепкам разнесли?
- Особых безобразий они не учиняли, но после спектакля меня поджидала у служебного входа такая толпа, что останавливались трамваи, ходившие в ту пору по улице Герцена: вся проезжая часть бывала запружена молодыми девушками, жаждущими автографа. Признаться, я не любил этого дела и старался улизнуть от них, что называется, огородами: через задний двор. А дома все парадное от первого до шестого этажа, где располагалась квартира, было исписано моими, как теперь сказали бы, фанатами. Некоторые поклонницы до сих пор звонят, поздравляют с праздниками.
- Скажите, какова ваша самая большая «маленькая слабость»? Чем увлекаетесь в свободное время?
- Иногда режу по дереву: люблю из сучков делать интересные фигурки. Таким образом отдыхаю, отвлекаюсь.
- Актерская манера вашей дочери Татьяны Самойловой отличается от вашей собственной так же заметно, как, скажем, экспрессионизм в живописи отличается от соцреализма. Вы сразу приняли ее стиль?
- Если я работаю в академическом театре, то это вовсе не значит, будто не способен оценить настоящую одаренность в ее «неакадемических», скажем так, проявлениях. Другое дело, что, когда дети собрались поступать в театральное училище, я категорически возражал и предупреждал их, что на этом пути случаются не только взлеты, но и падения, чтоб не сказать катастрофы. При этом успех часто зависит от пустой случайности. Но, конечно же, я был счастлив мировому триумфу Татьяны в картине «Летят журавли» - она действительно актриса особенная, своеобразная... хотя сейчас уже тоже на пенсии.
- И чем теперь занимается Татьяна Евгеньевна?
- Пишет книгу о своем творческом пути и о людях, с которыми встречалась.
- А у вас к мемуарам душа пока не лежит?
- Во-первых, нет времени: я играю в трех спектаклях Малого театра: «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Иоанн Грозный». Да плюс к тому - репетирую в пьесе Островского «Лес»... Написать-то есть о чем, но к этому тоже - нужно иметь склонность. Придет времечко - может, и засяду.
Татьяна РАССКАЗОВА
«Неделя», 08.12.1997
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
По теперешним временам его бы наверняка окрестили секс-символом. И, (возможно) это справедливо, если считать секс-символом не того, кто совершает на экране определенные телодвижения, а того, кто способен внушить публике неконтролируемое обожание. (Собственно, и Сталин в этом смысле был секс-символом). А Евгений Самойлов в самых звездных киноработах «Светлый путь», «Сердца четырех», «В шесть часов вечера после войны» как бы ответил зрительским ожиданиям, сыграв советского прекрасного принца - желанного мужчину, идеального возлюбленного передовой работницы, прелестной ученой или скромной (но, опять же, очаровательной) воспитательницы детского сада. (Недаром, например, «Светлый путь» поначалу назывался «Золушкой»).
В 30-40-е годы, когда страна жила под лозунгом «Догнать и перегнать Запад!», этот актер умудрился его выполнить. Хотя бы в том смысле, что столь ослепительной голливудской улыбки, наверное, и в Голливуде не видывали.
Между тем, вся его жизнь проходила и длится на театральных подмостках, где он играет вот уже 67 лет. Сия фантастическая цифра мало сочетается с обликом невысокого подтянутого человека, который всегда отдавал дать занятиям лыжами, коньками, конным спортом, а в свои 85 может себе позволить на протяжении часового разговора выкурить три (!) сигареты. И, кстати, не сказать ни одного дурного слова ни о ком из коллег. Между прочим, тридцатилетние артистки Малого театра, завидев Самойлова в дамском обществе, кокетливо грозят пальчиком, утверждая свое преимущественное право на его благосклонное внимание.
- Евгений Валерианович, вы как-то рассказывали, что помните бронепоезд, помните отца в кожанке, шагавшего вдоль перрона, когда вы с мамой провожали его на гражданскую войну. А как семья перемогалась без него? Быть может, в ваше детское сознание врезалось неодолимое чувство голода или, предположим, противный запах ржавой селедки, которой тогда питались?
- Знаете, почему-то легче припоминаются картинки мирного быта – можно сказать, счастливого детства. Моя мама была милой скромной женщиной, занималась хозяйством, рожала и воспитывала детей (правда, не все из них выжили). А отец с малолетства трудился на Путиловском заводе и вырос в квалифицированного рабочего пушечного цеха. Еще мальчиком он ухитрялся выкраивать из грошового жалованья деньги на книги и постепенно собрал великолепную библиотеку. К сожалению, она не сохранилась, не пережила блокаду. Как и сами родители... А из детских впечатлений, быть может, наиболее сильное - то очарование неизвестности, когда отец вслух читал нам с братом, например, своего любимого Гоголя.
После восьмилетки поступил в школу бывшего артиста императорских театров Николая Николаевича Ходотова. Правда, Ходотов умер, когда я учился на последнем курсе, школу закрыли, и заканчивал я уже так называемый художественный политехникум. Потом попал к выдающемуся актеру и режиссеру Александринки Леониду Сергеевичу Вивьену, который только что организовал Театр Актерского Мастерства из студентов своего курса, среди которых были Василий Меркурьев и Юрий Толубеев. И такой вот замечательной компанией мы играли спектакли в бывшей Голландской церкви, что на Невском проспекте. Я прожил в этом театре с 30-го до 34-го года, а потом Мейерхольд позвал меня в Москву, в свой ГосТИМ.
- Он это сделал лично? Как все произошло?
- Да очень просто. Я был приглашен в гостиницу «Европейская», к нему в номер, мы познакомились - он и говорит: «Что вы играете у Вивьена? Характерные роли. переходите ко мне, я хочу вас попробовать на амплуа молодого героя». Я не заставил себя уговаривать. Сначала играл Петра в «Лесе», Нелькина в «Свадьбе Кречинского», потом Всеволод Эмильевич начал репетировать «Горе от ума». Я постоянно присутствовал в зале, когда он работал с Михаилом Ивановичем Царевым. Царев покинул ГосТИМ, и роль Чацкого перешла ко мне.
- Мейерхольд требовал от вас новых красок или старался сохранить рисунок, найденный с первым исполнителем?
- Сохранял прежний рисунок. Да я и не стремился чересчур выпячиваться: во-первых, был молодым актером - в театре без году неделя, а во-вторых, всецело доверял Мейерхольду. Возможно, что и он мне тоже, иначе не дал бы играть Чацкого с одной репетиции. Да-да, с одной-единственной. Выпустил на сцену, и я уж выкарабкивался, как мог. Вышло как будто пристойно. А потом я получил роль Самозванца в «Борисе Годунове».
- Судя по воспоминаниям современников, Мейерхольд хотел поставить Пушкина, как он говорил, без посредников: без учета унылого литературоведения. Он очень интересно репетировал и считал, что герои должны быть молоды, стремительны - будто только что спрыгнули с коней. Почему спектакль не состоялся?
- Трудно сказать, но Мейерхольд оставил эту работу. Может быть, сообразил, что тема кровавого пятна на совести самодержца вызовет ненужные параллели. Или решил, что в спорах с оппонентами проще отстаивать свои позиции на современном материале. Тему для современного спектакля он искал давно и упорно. И остановился на идее инсценировать роман Островского «Как закалялась сталь», который был очень популярен. Мне была предложена роль Павки Корчагина. Я очень увлекся работой - образ-то, что ни говорите, великолепный, романтический, есть что играть. Спектакль был доведен до генеральной репетиции и... запрещен. Сочли, что он будто бы сеет пессимистические настроения.
- Правда ли, что жена Мейерхольда Зинаида Райх имела на него необыкновенное влияние? Говорят, даже Бабанову, как сильную конкурентку, выдавила из труппы именно она.
- Не берусь судить об этой истории, в то время меня еще не было в театре. Но Зинаида Николаевна была хорошей актрисой и, кстати, эффектной женщиной. Всеволод Эмильевич ее очень любил, это даже со стороны было заметно.
Из интервью Валентина Плучека: «Райх была не просто интересная – она была эротически манкая женщина; когда она входила, дыша духами и туманами, то приковывала к себе всеобщее внимание, и поэтому Мейерхольд всегда находился в состоянии ревнивого возбуждения. Помню, во время репетиции «Бани» Райх слегка флиртовала с Маяковским, кажется, ей льстило, что тот положил на нее глаз. И когда Маяковский пошел курить в фойе, а Зинаида Николаевна последовала за ним, Мейерхольд объявил перерыв, хотя репетиция едва успела начаться, и немедленно к ним присоединился». К этому можно добавить, что Мейерхольд усыновил двоих ее детей от Есенина.
- А вы помните день, когда ГосТИМ закрыли?
- Да, конечно. Я был тогда ошеломлен. Причем не столько самим закрытием (давно было ясно, к чему идет дело, одни газетные статьи чего стоили), сколько тем, как отрекались актеры от еще недавно боготворимого ими режиссера.
- Неужели все?
- Не все, конечно. Эраст Гарин молчал, молчал кто-то еще, Ильинского тогда в театре не было: работал в кино. Но большинство учеников открещивалось от учителя. И трудно их осуждать: шел 38-й год, и никто не знал, какие еще сюрпризы могут последовать за закрытием.
Любопытна реакция на эти события Станиславского и Немировича-Данченко, которые отнюдь не были горячими поклонниками Мейерхольда, некогда начинавшего вместе с ними в Художественном театре, но покинувшего труппу, когда его не включило в число соучредителей.
От Станиславского прятали газеты, опасаясь за его здоровье, но о закрытии театра он-таки узнал. И немедленно позвонил опальному коллеге: предложил работу со студентами и постановку в музыкальном театре, которым руководил наряду со МХАТом. Правда, после этого не отказывал себе в удовольствии называть В. Э. блудным сыном. Немирович же заметил по поводу публикации интервью давнего недруга Мейерхольда о закрытии театра: «Спрашивать его мнение о Мейерхольде - это все равно, что великого князя Николая Николаевича спрашивать, что он думает об Октябрьской революции»...
- А какие сюрпризы судьба в дальнейшем заготовила для вас?
- Конечно, я был растерян, но мне посчастливилось: еще на генеральной репетиции «Как закалялась сталь» присутствовал ассистент Александра Довженко, который пригласил на Киевскую студию - пробоваться на роль Щорса. Все, наработанное на Павке Корчагине, я вложил в эту пробу. Довженко сразу меня утвердил, я начал сниматься.
- И впоследствии получили за эту работу свою первую государственную премию (тогда она называлась сталинской). А скажите, Довженко умел гневаться, раздражаться? Его боялись в группе?
- Во всяком случае, мне он страшным не казался. Человек он был волевой, целеустремленный, а в то же время тонкий лирик, это и в кино заметно, и в литературном творчестве. Вообще говоря, режиссер имеет право на гнев или раздражение, если у актера что-то плохо получается, - тут уж надо терпеть, ничего не поделаешь.
- Вы снимались с прелестными партнершами: Орловой, Серовой, Целиковской, Ладыниной. Какой тип женской красоты вы предпочитаете?
- Да как вам сказать? И лишенной тени высокомерия неутомимой труженице Любови Петровне Орловой, и задорной, очаровательной Людмиле Целиковской, и Валентине Серовой, наделенной особенной, чувственной красотой, - всем им я бесконечно симпатизировал. Но любил всю жизнь только одну женщину - мою жену.
- Она тоже была актрисой? Как вы познакомились, если не секрет?
- В доме отдыха под Сестрорецком. Она тогда была студенткой Ленинградского электротехнического института. Знаете, когда артисты отдыхают группой, их обычно просят дать концерт, ну и нас- меня, Меркурьева, Толубеева - на сей раз не миновала эта участь. Я вышел на сцену и стал читать Гоголя «И какой же русский не любит быстрой езды», а в первом ряду сидела черноволосая, черноглазая девушка и, буквально затаив дыхание, поедала меня взглядом. Я закончил, а после концерта мы познакомились на волейбольной площадке. Это был 32-й год, и она стала первой женщиной в моей жизни.
- А как в вашем кругу было принято ухаживать? Или и вы, и она сразу почувствовали, что судьбой предназначены друг другу, тут уж конфеты-букеты дарить не потребовалось?
- Действительно, не было никаких конфет и букетов: я получал тогда гроши. Жили поначалу в коммуналке, жизнь была нелегкой, но если б она была легкой, то я бы, наверное, так не стремился утвердиться в профессии. Я ведь всегда работал, работал, работал. И, кстати, после Сестрорецка ни разу не отдохнул ни на одном курорте.
- А могли бы вы рассказать, что испытали, узнав в свое время о смерти Сталина? И встречались ли с ним при жизни?
- Ну вы же знаете, что этой смертью все были потрясены - это факт исторический. Я помню, во время похорон (а я там был с делегацией театра Маяковского, где тогда работал) вся Красная площадь встала на колени. И я, тогда молодой актер, стоял на коленях вместе со всеми. А встречаться с ним при жизни не случалось. Правда, я вел юбилейный концерт в Георгиевском зале Кремля, когда Сталину исполнилось 70 лет.
Помню, я вышел - идет банкет. Столы стоят буквой «П», в торце, в двух-трех метрах от меня, спиной сидит Сталин. Причем в зале шум, гам - вилками стучат, бокалами звенят, и хуже всего то, что микрофона нигде не видно. А мне же нужно объявить номер. Ну набрал я в легкие побольше воздуха да и прокричал имя первого исполнителя. И вдруг по всему залу разнесся препротивный гул: бу-бу-бу-у-у. Это отреагировал висевший надо мной микрофон, которого я не заметил от волнения. Сталин на меня какобернется! Вижу, бровь недовольно поползла вверх, наклонился к Берии и что-то сказал ему на ухо.
- Вы дара речи часом не лишились?
- Да нет, просто понял, что надо говорить потише, взял себя в руки, и все пошло нормально. Смотрю, через некоторое время снова оборачивается, но уже совсем с другой физиономией. Объявил я, по-моему, сорок с чем-то номеров, закончил Краснознаменным ансамблем Александрова – подходит тогдашний комендант Кремля Власик: «Идите садитесь за девятнадцатый стол». Я обошел зал, постоял в некотором оцепенении, только теперь почувствовал, как зверски болит поясница (видимо, на нервной почве), - и не присев, не перекусив, пошел домой. Жена ждала, не ложилась. И представьте: я выпил литр водки, но был трезв как стекло! Такой силы было психологическое напряжение.
- Мы вышли на любопытную тему: известно, что актеры дружат с горячительными напитками. Не случалось ли вам появиться на сцене слегка под шофе и что-нибудь наколбасить? А потом с блеском вывернуться из неловкого положения?
- Нет, накладок как будто не случалось, но выпить я любил, а как же без этого? Творческая профессия отнимает много энергии, грех не поднять рюмку-другую, чтобы избавиться от стресса. Да и кто из коллег не пивал в своей жизни? Разве что Довженко, поскольку был сердечником. А как любил застолья Охлопков! Или, может, вы думаете, Мейерхольд избегал спиртного? Да ничего подобного.
- Вы и с ним сидели за одним столом?
- Он иногда приглашал актеров в дом, чтобы продолжить удачно сложившуюся репетицию, так что, естественно, нам предлагалось и поужинать. Было хорошо, есть что вспомнить.
Из воспоминаний А. Гладкова о Мейерхольде: «Пить он мог много, мало пьянел и всегда ухаживал за каким-нибудь гостем, который, поддавшись на уговоры, выпивал слишком много... Однажды В.Э. полночи так ухаживал при мне за одним пьяным молодым человеком и цыкал на тех, кто предлагал просто-напросто его выпроводить. Зинаида Николаевна мне рассказывала, что В.Э. был чуть ли не единственным человеком, которому беспрекословно подчинялся пьяный и буйный С. Есенин».
- Еще в картине 41-го года «Сердца четырех» вы в кадре вели автомашину. Наверное, с тех пор стали заядлым автомобилистом?
- Вот уж нет. Хотя меня специально для этих съемок обучили вождению, но машины никогда не имел и заводить не хочу. Зачем? Я пешком люблю ходить.
- Насколько я понимаю, работа в театре имени Маяковского под руководством знаменитого Охлопкова была для вас сколь плодотворной, столь и непростой. Кажется, вы даже однажды выступили с критикой главного режиссера?
- Нет, знаете, никогда не выступал. И должен сказать, мы с Николаем Павловичем очень хорошо и дружно работали. Я сыграл много ведущих ролей в его постановках - от Олега Кошевого, отмеченного государственной премией, до Гамлета, с которым объездил всю Россию и всюду имел колоссальный успех. Жаль, не заснят этот спектакль на пленку – только на радио записан.
- Понятно ваше нежелание критически отзываться о мертвых, но ведь вас не могло не обидеть, когда Охлопков на роль Гамлета, в которой вы блистали, позвал тогда еще юного Михаила Козакова.
- А вот представьте, что нисколько я не обиделся. Действительно, сначала ввелся Козаков, когда он ушел - Марцевич. Мне было понятно, что Николай Павлович хотел обновить, омолодить спектакль. Да там были и другие замены, например, Бабанова после генеральной репетиции сама отказалась от Офелии - редчайший в театре случай: актрисы за такую роль зубами держатся и готовы играть до пенсии.
- Среди ваших нынешних работ на сцене Малого театра - образ, что называется, русского Скупого рыцаря в «Не было ни гроша, да вдруг алтын». А каковы ваши собственные отношения с деньгами? Вы практичны или расточительны?
- Вот уж никогда на эту тему не задумывался. Если получал государственную премию, она как-то расходилась на домашние нужды; опять же, помогал родителям, пока те были живы, ну и, конечно, отмечал успех с коллегами и друзьями. Собирались обычно дома: я и по сей день ресторанов не люблю, никогда в них не бываю.
- А какой самый большой ущерб нанесли вам поклонницы? Может, пальто разорвали на сувениры или входную дверь по щепкам разнесли?
- Особых безобразий они не учиняли, но после спектакля меня поджидала у служебного входа такая толпа, что останавливались трамваи, ходившие в ту пору по улице Герцена: вся проезжая часть бывала запружена молодыми девушками, жаждущими автографа. Признаться, я не любил этого дела и старался улизнуть от них, что называется, огородами: через задний двор. А дома все парадное от первого до шестого этажа, где располагалась квартира, было исписано моими, как теперь сказали бы, фанатами. Некоторые поклонницы до сих пор звонят, поздравляют с праздниками.
- Скажите, какова ваша самая большая «маленькая слабость»? Чем увлекаетесь в свободное время?
- Иногда режу по дереву: люблю из сучков делать интересные фигурки. Таким образом отдыхаю, отвлекаюсь.
- Актерская манера вашей дочери Татьяны Самойловой отличается от вашей собственной так же заметно, как, скажем, экспрессионизм в живописи отличается от соцреализма. Вы сразу приняли ее стиль?
- Если я работаю в академическом театре, то это вовсе не значит, будто не способен оценить настоящую одаренность в ее «неакадемических», скажем так, проявлениях. Другое дело, что, когда дети собрались поступать в театральное училище, я категорически возражал и предупреждал их, что на этом пути случаются не только взлеты, но и падения, чтоб не сказать катастрофы. При этом успех часто зависит от пустой случайности. Но, конечно же, я был счастлив мировому триумфу Татьяны в картине «Летят журавли» - она действительно актриса особенная, своеобразная... хотя сейчас уже тоже на пенсии.
- И чем теперь занимается Татьяна Евгеньевна?
- Пишет книгу о своем творческом пути и о людях, с которыми встречалась.
- А у вас к мемуарам душа пока не лежит?
- Во-первых, нет времени: я играю в трех спектаклях Малого театра: «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Иоанн Грозный». Да плюс к тому - репетирую в пьесе Островского «Лес»... Написать-то есть о чем, но к этому тоже - нужно иметь склонность. Придет времечко - может, и засяду.
Татьяна РАССКАЗОВА
«Неделя», 08.12.1997
26.02.2006
Подробнее
«Листая старые подшивки» ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
«Листая старые подшивки»
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Видеть на сцене Малого театра Евгения Валерьяновича САМОЙЛОВА ни с чем не сравнимое ощущение...
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Видеть на сцене Малого театра Евгения Валерьяновича САМОЙЛОВА ни с чем не сравнимое ощущение...
«Листая старые подшивки»
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Видеть на сцене Малого театра Евгения Валерьяновича САМОЙЛОВА ни с чем не сравнимое ощущение. Необузданный темперамент и злая сила в роли Крутицкого в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын», сама доброта, нежность и забота о людях в роли старого слуги в «Лесе» А. Н. Островского заставляют поражаться диапазону его мастерства. Речь ясная, четкая, хорошо слышен даже шепот, когда он обращается к партнеру. Каждый жест, каждая мизансцена выполняются без какого-либо напряжения. А рядом молодые партнеры, играющие влюбленную пару. В их страстный диалог приходится напряженно вслушиваться, их движения суетливы, таков впечатление, что актеры тяжело работают, а не живут образами своих героев.
С этих критических сопоставлений мы начали нашу беседу с народным артистом СССР Евгением Самойловым.
- Речь актеров Государственного академического Малого театра признана эталоном русской речи. Мои учителя внушали, что зритель, приходя в театр, должен получать удовольствие от сценического действия. Он не должен раздражаться от плохой речи актеров, от их неумения носить костюм, короче говоря, от той бытовщины, которая его окружает. Послушайте, как люди разговаривают друг с другом сплошной жаргон или тарабарщина. Посмотрите, как люди приходят в театр, в музей, в концертный зал. Многие дамы обуты в сапоги, мужчины в тяжелых ботинках или в кроссовках, летом многие приходят в спортивных костюмах, а сейчас в свитерах. Падение и отсутствие культуры сегодня пагубно сказывается и на молодых актерах. В студиях преподаватели снизили требования. А если учесть тяжелое материальное положение, нищету народа, то можем ли мы серьезно сетовать на то, что театры вынуждены мириться с таким положением вещей.
- Но вам же удается поддерживать форму?
- Я лицедей. И если я выхожу на сцену, то обязан быть в форме. Здесь нет секретов. Все годы делаю утреннюю зарядку, каждый день читаю тексты вслух, необязательно роли. Это могут быть газеты, страницы из книги, поэтические произведения. Мне странно слышать, когда журналисты, читая свои тексты по телевидению, запинаются, делают неправильные ударения, не по-русски задают вопросы своим собеседникам.
Потому что раньше был жесткий отбор журналистов, которые могли появляться в кадре. Косноязычный человек или журналист с отрицательным обаянием просто не могли появиться на телеэкране. Сегодня критериев нет...
- А как вы пришли в театр? Для наших читателей Евгений Самойлов загадочное явление в театральном мире.
- Я родился в Петербурге в далеком 1912 году, в семье мастера пушечного цеха Путиловского завода. Мой отец, Валерьян Саввич, несмотря на тяжелую физическую работу, увлекался литературой и театром. Он собирал большую библиотеку, очень любил Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, преклонялся перед Толстым. Каждую новую книгу он читал нам с братом вслух. Но особенно мы любили вечера, когда отец открывал Гоголя, разыгрывая диалоги на разные голоса. Посещения театров были для меня настоящим праздником. Очевидно, отсюда и родилось мое увлечение театром, хотя мне не чужда была и живопись. Когда я подрос, пришлось пойти на Путиловский завод чернорабочим, потому что семья жила трудно в годы разрухи. Тем не менее я находил время посещать драматический кружок. Потом меня принял в свою театральную студию Николай Николаевич Ходотов, прекрасный актер и педагог Александринского театра, где я проучился полтора года. В Большой драматический театр меня взяли статистом, а уже оттуда пригласил к себе Леонид Сергеевич Вивьен, крупнейший театральный режиссер, который в 30-м году открыл свой Театр актерского мастерства. Основу этого театра составили молодые выпускники его курса. Достаточно назвать такие имена как Меркурьев, Толубеев, впоследствии народные артисты СССР. Вивьен поставил «На дне» М. Горького, где я играл сначала Кривого зоба, потом Актера, а затем председателя укома в «Шторме» В. Билль-Белоцерковского. Леонид Сергеевич видел во мне характерного артиста и прививал любовь не только к внутренней работе над ролью, но и к внешнему перевоплощению.
- Да, я где-то читал, что «красавца Самойлова обезображивали в Ленинграде, а Москва сделала из него героя-любовника».
Евгений Валерьянович смеется:
- Я думаю, что корреспондент написал эти строки в «Вечерней Москве», чтобы привлечь читателя. А применение грима, париков и накладок помогало мне тогда постигать ремесло лицедея. Это сегодня молодые люди не любят накладывать сложный грим, очевидно, желая быть узнаваемыми не только на сцене, но и в жизни. А тогда мы не хотели, чтобы нас узнавали вот и весь сказ.
- Зато науку изменения внешности широко применяют теперь бандиты и киллеры, они перенимают достижения искусства грима, особенно для экрана.
- Увы, с этим приходится согласиться, хотя у них это получается довольно грубо. Теперь относительно переезда в Москву. Я проработал в театре у Леонида Вивьена четыре года, когда на одном из спектаклей мы увидели Всеволода Эмильевича Мейерхольда. Он пригласил меня в свой театр и рассказал о ролях и спектаклях, где хотел бы меня занять. Это показалось мне очень интересным, и в апреле 34-го года я приехал в Москву.
- Простите, Евгений Валерьянович, но конец 20-х и начало 30-х годов, это расцвет так называемого пролетарского искусства. Что это такое?
- Это новаторство, основанное на полном отказе от наследия классического искусства, а я, воспитанный на нем, никогда не играл в таких театрах и в пьесах, где были только лозунги, ходульные герои, где не было человеческой души. Ведь Мейерхольд, ученик МХАТа, вернулся к классическому репертуару именно потому, что ему не хватало человеческого духа на сцене, истинных чувств и страстей. Моей первой ролью стал Петр в знаменитом спектакле «Лес» А. Н. Островского, потом Нелькин в «Свадьбе Кречинского», а затем стал репетировать роль Самозванца в «Борисе Годунове». Всеволод Эмильевич мне говорил, что «за актерскую жизнь ты еще наиграешься разных ролей, а сейчас, пока молод, должен играть героев-любовников». Вот так он перевернул мое актерское амплуа и судьбу.
- Вы играли у него в театре вплоть до закрытия. Что это за период жизни, чем он запомнился, и что произошло дальше?
- «Бориса Годунова» нам закрыли и премьеры не было. Тогда Мейерхольд решил ставить «Горе от ума». Чацкого репетировал Михаил Царев, но и я присутствовал на всех репетициях. Когда Царев ушел из театра, то эту роль я играл до закрытия театра. На «Горе уму», так назывался наш спектакль, невозможно было достать билеты, критика поначалу тоже восторженно приняла спектакль, но через некоторое время постепенно стала «клевать» Мейерхольда за «идеологические промахи». Однако зритель заполнял зал до отказа, а в конце, бисируя, долго не отпускал артистов. В это время меня пригласили попробовать свои силы в кино. Этот новый вид искусства меня очень манил. Как всякому молодому артисту, мне хотелось расширить диапазон своих ролей. «Случайная встреча» так назывался первый фильм, в котором я сыграл главного героя, физкультурника Гришу. Конечно, он был влюблен, у него было много комических эпизодов, он был чудак и романтик. Фильм, увы, не стал таким популярным, как «Первая перчатка» или «Вратарь», но он был для меня первой пробой, а режиссер Игорь Савченко научил меня чувствовать камеру и не бояться ее. В театре мы начали репетировать «Как закалялась сталь» Николая Островского. Мейерхольд ставил роман, как поэму, все были увлечены работой, я же репетировал роль Павки Корчагина.
На долгие годы я сохранил память об этих репетициях, как о чудесном времени, когда мы привносили и предлагали массу решений, потому что героизм того времени был нам близок по духу, по восприятию жизни, по самоотдаче. На генеральной репетиции присутствовали мать Островского, его родные, близкие, Друзья II товарищи. Когда занавес закрылся, то разразилась буря аплодисментов. Меня хвалили и говорили, что я был очень похож внешне на автора, характер передан точно: эмоционально-порывистый, жесткий и бескомпромиссный. По-моему, через день пришло известие, что спектакль закрывается ввиду его... пессимистичности... Это был тяжелый удар но театру. Я жутко переживал и не мог понять, что происходит. Далее все развивалось уже но законам 37-го года.
- Театр был закрыт, труппа распущена, режиссер арестован и расстрелян. Как вы пережили это страшное время?
- Я не хочу никого обманывать. Оглядываясь назад, многое с высоты своего возраста и жизненного опыта оцениваешь по-другому. А тогда в 25 лет я был просто растерян и расстроен. Что я мог понять и правильно оценить? Я был очень далек от политики, как, впрочем, и сегодня стараюсь не реагировать на политические страсти. Жизнь гораздо разнообразнее и интереснее, поверьте мне. А тогда на генеральной репетиции был помощник кинорежиссера Александра Довженко. На следующий день он приехал ко мне и пригласил на фильм «Щорс», на заглавную роль. Надо сказать, что к этому времени Довженко уже снял 5 частей с другим актером в роли Щорса, но что-то его не устраивало. Узнав о том, что премьеры не будет, я попросил разрешения у Всеволода Эмильевича выехать в Киев на кинопробы, он отпустил. И вот на съемочной площадке я выдал все, что наработал для образа Павки Корчагина. Довженко утвердил меня на роль, даже не смотря кинопробу на экране.
- Ваша работа над Щорсом стала в один ряд с Чапаевым Бабочкина. Но фильм братьев Васильевых вышел раньше, его ошеломляющий успех не испугал и не остановил?
- Дело в том, что Александр Петрович Довженко был необыкновенно интересным человеком. Крупнейший мыслитель, писатель, классик кино так строил работу, что каждое пребывание на съемочной площадке было школой актерскою мастерства и поиском выразительных средств кинематографа. Мы не соревновались с «Чапаевым», а творили свою поэзию героизма и романтики. Мне страшно повезло в жизни и творчестве: я был рядом с Леонидом Вивьеном, Всеволодом Мейерхольдом, Игорем Савченко, Александром Довженко, потом с Иваном Пырьевым, Григорием Александровым, с Николаем Охлопковым и Борисом Равенских это же гордость пашей культуры и искусства. Ведь меня, зеленого юнца, Мейерхольд привел в свой дом, где я видел и слышал Алексея Толстого, Льва Шапорина, Льва Оборина, Бориса Ливанова и других корифеев МХАТа. Эти встречи не только обогащали меня духовно, эстетически, они воспитывали меня, развивали вкус и научили отличать подлинное искусство от шелухи и пены, которые подчас сопутствуют творческой работе.
- Какие же пути-дороги привели вас в Малый театр?
- Ученик Мейерхольда, Николай Павлович Охлопков, пригласил меня в Театр Революции, теперь Театр имени В. Маяковского. Более четверти века я проработал рука об руку с этим грандиозным мастером вплоть до его кончины в 1968 году. В этом театре работалось замечательно. Я играл много: и главные роли в драмах, и комедийные роли. Это был период безоблачного актерского счастья. Я сыграл Гамлета, и знаменитый Питер Брук приезжал из Лондона смотреть этот спектакль. Он очень хвалил нас. После этой роли меня звал в Малый театр Борис Равенских, тоже ученик Мейерхольда, но я не мог уйти и предать Охлопкова. Только после его смерти я согласился перейти в дом А. Н. Островского.
- Охлопков ввел в «Гамлет» совсем молодого Михаила Козакова, у вас не было обиды или чувства ревности?
- Ни на мизинец. Потом эту роль играл молодой Эдуард Марцевич. Они были совсем юными. Мне было просто интересно, не более того. Чувство зависти, обиды? Я никогда не понимал тех, кто сжигал себя этим чувством. Доказывай своей работой, а не можешь уходи. Вот мой принцип.
- Как вы относитесь к тому, что многие критики оценивают картины прошлых лет особенно 30-х, 40-х и 50-х годов, как «киносказки», искажающие действительность, отражающие идеологические постулаты?
- Мне стыдно за критиков, стыдно за их флюгерство, за их короткую память. Мои герои в фильмах «Щорс», «Сердца четырех», «Светлый путь» и других романтики, они живут горячим сердцем, большой и чистой любовью, а не холодным рассудком. Может быть, они выглядят несколько наивно сегодня, когда жестокость, расчет, грубая сила и бессердечность вышли на первый план. Но нельзя зачеркнуть героизм челюскинцев, папанинцев, Чкалова, перелеты Расковой и Гризодубовой, нельзя втаптывать в грязь жизнь Николая Островского и его творчество. Я думаю, что никто не покушается на подвиг Юрия Гагарина и других космонавтов, на творчество поэтов и писателей-шестидесятников. Тогда почему с таким упорством хотят перечеркнуть все, что сделано перед этим? Не понимаю! Если мы создавали «киносказки», то почему сегодня «деятели от искусства» так рьяно проталкивают на экраны «голливудские сказки» об освоении дикого Запада, о героях-ковбоях и шерифах, которые не раздумывая стреляют направо и налево, расправляясь с индейцами? Чужой рай всегда завлекательнее собственной земли, по не нужно ее топтать, превращая в пустыню то, что может дать новую жизнь.
- Очевидно, это извечная наша беда. Короткая память и неумение учиться на собственных ошибках. Шараханье в крайности, чтобы выделиться, чтобы заметили, оценили оригинальность мышления, смелость суждений.
- Вот-вот. Горе-критики не перестают изгаляться над переживаниями наших отцов и дедов. Они, живущие сегодня только в страхе перед бандитами, не могут представить ту обстановку, когда одна часть общества жила в постоянном страхе за свою жизнь, а другая и ведать не ведала об этом. Эта большая часть жила величайшей верой в светлое будущее, в построение нового общества и середины не было! А сегодня эту часть общества представляют, как сборище идиотов, которые преклонялись перед параноиком всех времен и народов. Однако эти «идиоты» создали великую державу, сокрушили фашизм, и еще неизвестно, что было бы с Европой и миром, если бы не наша великая Победа. Я лично воспринимал жизнь как романтик, с ясным чувством к прекрасному. Свою задачу видел в том, чтобы эти чувства нести зрителю. Я никогда не получал больших денег, не нажил ни особняка, ни дачи, ни машины. Я всю жизнь работал увлеченно и честно.
- Кстати, сколько получает народный артист СССР, работая в театре, который официально отнесен Указом Президента к народному достоянию?
- Это не секрет, получаю 1200 рублей. Можно прожить сегодня на такие деньги? А каково молодым актерам? Не отсюда ли качество их игры? Актер всегда на виду, ему нужно хорошо питаться, одеваться, он должен нести зрителю доброе и вечное.
- А есть ли оно доброе и вечное? Или основная задача сегодня не стать бомжом и разбогатеть?
- Большинство российских актеров ближе к нищете, чем к богатству. Не даром у А. Н. Островского столько пьес об актерской судьбе. Об их благородстве и честном служении искусству. Понятие «звезда», пришедшее с Запада, можно с трудом отнести к нашим звездам эстрады, их по пальцам можно пересчитать. В драматическом театре и на Западе я что-то не встречал звезд-миллионеров, а уж в наших театрах их просто нет. Актер театра это особый дар служения искусству. Человек, который стремится заработать здесь большие деньги, обречен на неудачу, ибо служение искусству не терпит суеты.
Как вам работается сегодня? Мне говорили в театре, что в день спектакля вы никого не принимаете, а перед выходом на сцену осеняете себя крестным знамением?
Увы, это правда. Я на сцене и в кино уже 67 лет, а ощущение такое, что сыграл очень мало, что у меня есть еще время наверстать упущенное. Я внутренне не удовлетворен. Мне сегодня хочется многое рассказать людям о жизни, о человеческих отношениях, о мире и земле, Я прожил счастливую долгую жизнь, работал с прекрасными актерами, никому не сделал плохого и смею надеяться, что ко мне тоже никто дурно не относился. Я всегда, выходя на сцену или съемочную площадку, хотел рассказать зрителям о человеке и его предназначении на земле. Актер должен нести в себе комплекс духовности и нравственности, он должен быть выразителем дум общества. Если тебе нечего сказать людям, то не надо выходить на сцену, лучше оставаться дома или сменить профессию. Спектакль это открытый разговор человека и общества о смысле жизни. Я же был и остаюсь рядовым работником театрального цеха.
Конечно, каждый талант от Бога. Стоит ли восхвалять и воспевать то, что пришло как бы само собой? Но стоит, наверное, внимательно вглядеться в само это явление, разобраться, что же так завораживает зрителя и сегодня, когда он смотрит старые ленты с участием Евгения Самойлова или приходит на спектакль Малого театра. Свидание с этим удивительным народным АКТЕРОМ России, человеком и гражданином, принесет вам радость и доброту. Заставит задуматься: кто ты, зачем живешь? ..
Анатолий СЕМЕНОВ
«Щит и меч», 25.03.1999
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Видеть на сцене Малого театра Евгения Валерьяновича САМОЙЛОВА ни с чем не сравнимое ощущение. Необузданный темперамент и злая сила в роли Крутицкого в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын», сама доброта, нежность и забота о людях в роли старого слуги в «Лесе» А. Н. Островского заставляют поражаться диапазону его мастерства. Речь ясная, четкая, хорошо слышен даже шепот, когда он обращается к партнеру. Каждый жест, каждая мизансцена выполняются без какого-либо напряжения. А рядом молодые партнеры, играющие влюбленную пару. В их страстный диалог приходится напряженно вслушиваться, их движения суетливы, таков впечатление, что актеры тяжело работают, а не живут образами своих героев.
С этих критических сопоставлений мы начали нашу беседу с народным артистом СССР Евгением Самойловым.
- Речь актеров Государственного академического Малого театра признана эталоном русской речи. Мои учителя внушали, что зритель, приходя в театр, должен получать удовольствие от сценического действия. Он не должен раздражаться от плохой речи актеров, от их неумения носить костюм, короче говоря, от той бытовщины, которая его окружает. Послушайте, как люди разговаривают друг с другом сплошной жаргон или тарабарщина. Посмотрите, как люди приходят в театр, в музей, в концертный зал. Многие дамы обуты в сапоги, мужчины в тяжелых ботинках или в кроссовках, летом многие приходят в спортивных костюмах, а сейчас в свитерах. Падение и отсутствие культуры сегодня пагубно сказывается и на молодых актерах. В студиях преподаватели снизили требования. А если учесть тяжелое материальное положение, нищету народа, то можем ли мы серьезно сетовать на то, что театры вынуждены мириться с таким положением вещей.
- Но вам же удается поддерживать форму?
- Я лицедей. И если я выхожу на сцену, то обязан быть в форме. Здесь нет секретов. Все годы делаю утреннюю зарядку, каждый день читаю тексты вслух, необязательно роли. Это могут быть газеты, страницы из книги, поэтические произведения. Мне странно слышать, когда журналисты, читая свои тексты по телевидению, запинаются, делают неправильные ударения, не по-русски задают вопросы своим собеседникам.
Потому что раньше был жесткий отбор журналистов, которые могли появляться в кадре. Косноязычный человек или журналист с отрицательным обаянием просто не могли появиться на телеэкране. Сегодня критериев нет...
- А как вы пришли в театр? Для наших читателей Евгений Самойлов загадочное явление в театральном мире.
- Я родился в Петербурге в далеком 1912 году, в семье мастера пушечного цеха Путиловского завода. Мой отец, Валерьян Саввич, несмотря на тяжелую физическую работу, увлекался литературой и театром. Он собирал большую библиотеку, очень любил Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, преклонялся перед Толстым. Каждую новую книгу он читал нам с братом вслух. Но особенно мы любили вечера, когда отец открывал Гоголя, разыгрывая диалоги на разные голоса. Посещения театров были для меня настоящим праздником. Очевидно, отсюда и родилось мое увлечение театром, хотя мне не чужда была и живопись. Когда я подрос, пришлось пойти на Путиловский завод чернорабочим, потому что семья жила трудно в годы разрухи. Тем не менее я находил время посещать драматический кружок. Потом меня принял в свою театральную студию Николай Николаевич Ходотов, прекрасный актер и педагог Александринского театра, где я проучился полтора года. В Большой драматический театр меня взяли статистом, а уже оттуда пригласил к себе Леонид Сергеевич Вивьен, крупнейший театральный режиссер, который в 30-м году открыл свой Театр актерского мастерства. Основу этого театра составили молодые выпускники его курса. Достаточно назвать такие имена как Меркурьев, Толубеев, впоследствии народные артисты СССР. Вивьен поставил «На дне» М. Горького, где я играл сначала Кривого зоба, потом Актера, а затем председателя укома в «Шторме» В. Билль-Белоцерковского. Леонид Сергеевич видел во мне характерного артиста и прививал любовь не только к внутренней работе над ролью, но и к внешнему перевоплощению.
- Да, я где-то читал, что «красавца Самойлова обезображивали в Ленинграде, а Москва сделала из него героя-любовника».
Евгений Валерьянович смеется:
- Я думаю, что корреспондент написал эти строки в «Вечерней Москве», чтобы привлечь читателя. А применение грима, париков и накладок помогало мне тогда постигать ремесло лицедея. Это сегодня молодые люди не любят накладывать сложный грим, очевидно, желая быть узнаваемыми не только на сцене, но и в жизни. А тогда мы не хотели, чтобы нас узнавали вот и весь сказ.
- Зато науку изменения внешности широко применяют теперь бандиты и киллеры, они перенимают достижения искусства грима, особенно для экрана.
- Увы, с этим приходится согласиться, хотя у них это получается довольно грубо. Теперь относительно переезда в Москву. Я проработал в театре у Леонида Вивьена четыре года, когда на одном из спектаклей мы увидели Всеволода Эмильевича Мейерхольда. Он пригласил меня в свой театр и рассказал о ролях и спектаклях, где хотел бы меня занять. Это показалось мне очень интересным, и в апреле 34-го года я приехал в Москву.
- Простите, Евгений Валерьянович, но конец 20-х и начало 30-х годов, это расцвет так называемого пролетарского искусства. Что это такое?
- Это новаторство, основанное на полном отказе от наследия классического искусства, а я, воспитанный на нем, никогда не играл в таких театрах и в пьесах, где были только лозунги, ходульные герои, где не было человеческой души. Ведь Мейерхольд, ученик МХАТа, вернулся к классическому репертуару именно потому, что ему не хватало человеческого духа на сцене, истинных чувств и страстей. Моей первой ролью стал Петр в знаменитом спектакле «Лес» А. Н. Островского, потом Нелькин в «Свадьбе Кречинского», а затем стал репетировать роль Самозванца в «Борисе Годунове». Всеволод Эмильевич мне говорил, что «за актерскую жизнь ты еще наиграешься разных ролей, а сейчас, пока молод, должен играть героев-любовников». Вот так он перевернул мое актерское амплуа и судьбу.
- Вы играли у него в театре вплоть до закрытия. Что это за период жизни, чем он запомнился, и что произошло дальше?
- «Бориса Годунова» нам закрыли и премьеры не было. Тогда Мейерхольд решил ставить «Горе от ума». Чацкого репетировал Михаил Царев, но и я присутствовал на всех репетициях. Когда Царев ушел из театра, то эту роль я играл до закрытия театра. На «Горе уму», так назывался наш спектакль, невозможно было достать билеты, критика поначалу тоже восторженно приняла спектакль, но через некоторое время постепенно стала «клевать» Мейерхольда за «идеологические промахи». Однако зритель заполнял зал до отказа, а в конце, бисируя, долго не отпускал артистов. В это время меня пригласили попробовать свои силы в кино. Этот новый вид искусства меня очень манил. Как всякому молодому артисту, мне хотелось расширить диапазон своих ролей. «Случайная встреча» так назывался первый фильм, в котором я сыграл главного героя, физкультурника Гришу. Конечно, он был влюблен, у него было много комических эпизодов, он был чудак и романтик. Фильм, увы, не стал таким популярным, как «Первая перчатка» или «Вратарь», но он был для меня первой пробой, а режиссер Игорь Савченко научил меня чувствовать камеру и не бояться ее. В театре мы начали репетировать «Как закалялась сталь» Николая Островского. Мейерхольд ставил роман, как поэму, все были увлечены работой, я же репетировал роль Павки Корчагина.
На долгие годы я сохранил память об этих репетициях, как о чудесном времени, когда мы привносили и предлагали массу решений, потому что героизм того времени был нам близок по духу, по восприятию жизни, по самоотдаче. На генеральной репетиции присутствовали мать Островского, его родные, близкие, Друзья II товарищи. Когда занавес закрылся, то разразилась буря аплодисментов. Меня хвалили и говорили, что я был очень похож внешне на автора, характер передан точно: эмоционально-порывистый, жесткий и бескомпромиссный. По-моему, через день пришло известие, что спектакль закрывается ввиду его... пессимистичности... Это был тяжелый удар но театру. Я жутко переживал и не мог понять, что происходит. Далее все развивалось уже но законам 37-го года.
- Театр был закрыт, труппа распущена, режиссер арестован и расстрелян. Как вы пережили это страшное время?
- Я не хочу никого обманывать. Оглядываясь назад, многое с высоты своего возраста и жизненного опыта оцениваешь по-другому. А тогда в 25 лет я был просто растерян и расстроен. Что я мог понять и правильно оценить? Я был очень далек от политики, как, впрочем, и сегодня стараюсь не реагировать на политические страсти. Жизнь гораздо разнообразнее и интереснее, поверьте мне. А тогда на генеральной репетиции был помощник кинорежиссера Александра Довженко. На следующий день он приехал ко мне и пригласил на фильм «Щорс», на заглавную роль. Надо сказать, что к этому времени Довженко уже снял 5 частей с другим актером в роли Щорса, но что-то его не устраивало. Узнав о том, что премьеры не будет, я попросил разрешения у Всеволода Эмильевича выехать в Киев на кинопробы, он отпустил. И вот на съемочной площадке я выдал все, что наработал для образа Павки Корчагина. Довженко утвердил меня на роль, даже не смотря кинопробу на экране.
- Ваша работа над Щорсом стала в один ряд с Чапаевым Бабочкина. Но фильм братьев Васильевых вышел раньше, его ошеломляющий успех не испугал и не остановил?
- Дело в том, что Александр Петрович Довженко был необыкновенно интересным человеком. Крупнейший мыслитель, писатель, классик кино так строил работу, что каждое пребывание на съемочной площадке было школой актерскою мастерства и поиском выразительных средств кинематографа. Мы не соревновались с «Чапаевым», а творили свою поэзию героизма и романтики. Мне страшно повезло в жизни и творчестве: я был рядом с Леонидом Вивьеном, Всеволодом Мейерхольдом, Игорем Савченко, Александром Довженко, потом с Иваном Пырьевым, Григорием Александровым, с Николаем Охлопковым и Борисом Равенских это же гордость пашей культуры и искусства. Ведь меня, зеленого юнца, Мейерхольд привел в свой дом, где я видел и слышал Алексея Толстого, Льва Шапорина, Льва Оборина, Бориса Ливанова и других корифеев МХАТа. Эти встречи не только обогащали меня духовно, эстетически, они воспитывали меня, развивали вкус и научили отличать подлинное искусство от шелухи и пены, которые подчас сопутствуют творческой работе.
- Какие же пути-дороги привели вас в Малый театр?
- Ученик Мейерхольда, Николай Павлович Охлопков, пригласил меня в Театр Революции, теперь Театр имени В. Маяковского. Более четверти века я проработал рука об руку с этим грандиозным мастером вплоть до его кончины в 1968 году. В этом театре работалось замечательно. Я играл много: и главные роли в драмах, и комедийные роли. Это был период безоблачного актерского счастья. Я сыграл Гамлета, и знаменитый Питер Брук приезжал из Лондона смотреть этот спектакль. Он очень хвалил нас. После этой роли меня звал в Малый театр Борис Равенских, тоже ученик Мейерхольда, но я не мог уйти и предать Охлопкова. Только после его смерти я согласился перейти в дом А. Н. Островского.
- Охлопков ввел в «Гамлет» совсем молодого Михаила Козакова, у вас не было обиды или чувства ревности?
- Ни на мизинец. Потом эту роль играл молодой Эдуард Марцевич. Они были совсем юными. Мне было просто интересно, не более того. Чувство зависти, обиды? Я никогда не понимал тех, кто сжигал себя этим чувством. Доказывай своей работой, а не можешь уходи. Вот мой принцип.
- Как вы относитесь к тому, что многие критики оценивают картины прошлых лет особенно 30-х, 40-х и 50-х годов, как «киносказки», искажающие действительность, отражающие идеологические постулаты?
- Мне стыдно за критиков, стыдно за их флюгерство, за их короткую память. Мои герои в фильмах «Щорс», «Сердца четырех», «Светлый путь» и других романтики, они живут горячим сердцем, большой и чистой любовью, а не холодным рассудком. Может быть, они выглядят несколько наивно сегодня, когда жестокость, расчет, грубая сила и бессердечность вышли на первый план. Но нельзя зачеркнуть героизм челюскинцев, папанинцев, Чкалова, перелеты Расковой и Гризодубовой, нельзя втаптывать в грязь жизнь Николая Островского и его творчество. Я думаю, что никто не покушается на подвиг Юрия Гагарина и других космонавтов, на творчество поэтов и писателей-шестидесятников. Тогда почему с таким упорством хотят перечеркнуть все, что сделано перед этим? Не понимаю! Если мы создавали «киносказки», то почему сегодня «деятели от искусства» так рьяно проталкивают на экраны «голливудские сказки» об освоении дикого Запада, о героях-ковбоях и шерифах, которые не раздумывая стреляют направо и налево, расправляясь с индейцами? Чужой рай всегда завлекательнее собственной земли, по не нужно ее топтать, превращая в пустыню то, что может дать новую жизнь.
- Очевидно, это извечная наша беда. Короткая память и неумение учиться на собственных ошибках. Шараханье в крайности, чтобы выделиться, чтобы заметили, оценили оригинальность мышления, смелость суждений.
- Вот-вот. Горе-критики не перестают изгаляться над переживаниями наших отцов и дедов. Они, живущие сегодня только в страхе перед бандитами, не могут представить ту обстановку, когда одна часть общества жила в постоянном страхе за свою жизнь, а другая и ведать не ведала об этом. Эта большая часть жила величайшей верой в светлое будущее, в построение нового общества и середины не было! А сегодня эту часть общества представляют, как сборище идиотов, которые преклонялись перед параноиком всех времен и народов. Однако эти «идиоты» создали великую державу, сокрушили фашизм, и еще неизвестно, что было бы с Европой и миром, если бы не наша великая Победа. Я лично воспринимал жизнь как романтик, с ясным чувством к прекрасному. Свою задачу видел в том, чтобы эти чувства нести зрителю. Я никогда не получал больших денег, не нажил ни особняка, ни дачи, ни машины. Я всю жизнь работал увлеченно и честно.
- Кстати, сколько получает народный артист СССР, работая в театре, который официально отнесен Указом Президента к народному достоянию?
- Это не секрет, получаю 1200 рублей. Можно прожить сегодня на такие деньги? А каково молодым актерам? Не отсюда ли качество их игры? Актер всегда на виду, ему нужно хорошо питаться, одеваться, он должен нести зрителю доброе и вечное.
- А есть ли оно доброе и вечное? Или основная задача сегодня не стать бомжом и разбогатеть?
- Большинство российских актеров ближе к нищете, чем к богатству. Не даром у А. Н. Островского столько пьес об актерской судьбе. Об их благородстве и честном служении искусству. Понятие «звезда», пришедшее с Запада, можно с трудом отнести к нашим звездам эстрады, их по пальцам можно пересчитать. В драматическом театре и на Западе я что-то не встречал звезд-миллионеров, а уж в наших театрах их просто нет. Актер театра это особый дар служения искусству. Человек, который стремится заработать здесь большие деньги, обречен на неудачу, ибо служение искусству не терпит суеты.
Как вам работается сегодня? Мне говорили в театре, что в день спектакля вы никого не принимаете, а перед выходом на сцену осеняете себя крестным знамением?
Увы, это правда. Я на сцене и в кино уже 67 лет, а ощущение такое, что сыграл очень мало, что у меня есть еще время наверстать упущенное. Я внутренне не удовлетворен. Мне сегодня хочется многое рассказать людям о жизни, о человеческих отношениях, о мире и земле, Я прожил счастливую долгую жизнь, работал с прекрасными актерами, никому не сделал плохого и смею надеяться, что ко мне тоже никто дурно не относился. Я всегда, выходя на сцену или съемочную площадку, хотел рассказать зрителям о человеке и его предназначении на земле. Актер должен нести в себе комплекс духовности и нравственности, он должен быть выразителем дум общества. Если тебе нечего сказать людям, то не надо выходить на сцену, лучше оставаться дома или сменить профессию. Спектакль это открытый разговор человека и общества о смысле жизни. Я же был и остаюсь рядовым работником театрального цеха.
Конечно, каждый талант от Бога. Стоит ли восхвалять и воспевать то, что пришло как бы само собой? Но стоит, наверное, внимательно вглядеться в само это явление, разобраться, что же так завораживает зрителя и сегодня, когда он смотрит старые ленты с участием Евгения Самойлова или приходит на спектакль Малого театра. Свидание с этим удивительным народным АКТЕРОМ России, человеком и гражданином, принесет вам радость и доброту. Заставит задуматься: кто ты, зачем живешь? ..
Анатолий СЕМЕНОВ
«Щит и меч», 25.03.1999
21.02.2006
Подробнее
«СЕГОДНЯ НЕТ ТАКОГО КРАСАВЦА»
«СЕГОДНЯ НЕТ ТАКОГО КРАСАВЦА»
Виталий Вульф — о Евгении Самойлове
Виталий Вульф — о Евгении Самойлове
«СЕГОДНЯ НЕТ ТАКОГО КРАСАВЦА»
Виталий Вульф — о Евгении Самойлове
Евгений Валерьянович Самойлов был очень талантливым артистом. Окончив в 30-е Ленинградский художественный политехникум, он поступил в Ленинградский театр под руководством Вивьена. Там его в 1934-м увидел Мейерхольд и пригласил в свой театр.
Это было очень высокое, великое время для него в художественном смысле. Он там играл и в «Лесе» Островского, и Чацкого в «Горе от ума» Грибоедова. Сыграл и Павла Корчагина в спектакле «Одна жизнь». Этого спектакля по роману Николая Островского «Как закалялась сталь» никто не видел. Он сразу был запрещен. А в 1938-м театр и вовсе закрыли.
Это было драмой для молодого Самойлова. Только начавший артист, красавец с чудным голосом, в 1940 году он пришел работать в Театр Революции — сегодня он называется Театром имени Маяковского.
Время после Мейерхольда, когда нельзя было даже произносить его фамилию вслух, для Самойлова, по-моему, сложилось как раз замечательно. У него в Театре Революции была потрясающая партнерша — великая актриса Мария Бабанова. Если он был Олегом Кошевым, то она — Любкой Шевцовой. Он — Антипа Зыков, она — София. Он — Лопахин, а она — Раневская! Играл он в те годы очень много.
В 1954 году, когда я только окончил университет, в московском театральном мире случилась сенсация: Охлопков поставил «Гамлета»! С Евгением Самойловым в главной роли. А Офелию играла Бабанова. Правда, сыграла она ее всего четыре раза. Просто однажды пришел на спектакль Молотов и удивился: а почему это такая немолодая у вас Офелия? И Бабанова сама отказалась дальше играть.
Спектакль никто не запрещал.
Он шел, но Самойлов с тех пор вкус к этой роли как-то потерял. В этом театре он прослужил 28 лет.
И в 1968-м перешел в Малый. Вот там его путь мне не представляется таким ярким. Если в Театре Маяковского он тяготел к героическому, монументальному жанру, то кого ему приходилось играть в Малом театре? Психиатра в пьесе Иона Друцэ о последних днях Толстого «Возвращение на круги своя», Игната в «Фоме Гордееве», уже в старости — Крутицкого в «Не было ни гроша, да вдруг алтын»...
Последний раз я видел его на сцене около двух лет назад. Это был князь Тугоуховский в «Горе от ума». Мастерская работа! Но роль-то крохотная и погоды никакой спектаклю не делала.
А в кино ему довелось поработать со всеми звездами. Был партнером единственной актрисы, которую, на мой взгляд, можно сравнивать с западными кинозвездами, — Любови Орловой.
Играл Щорса в знаменитом фильме Довженко, еще до войны, и Сталинскую премию за эту роль тоже получил еще до войны. Играл и с Мариной Ладыниной, и с Валентиной Серовой.
Его персонаж — офицер по фамилии Колчин — и сегодня известен любому молодому человеку, так часто у нас по телевизору показывают «Сердца четырех».
Сегодня нет молодого артиста, который был бы так же красив, как был в молодости Евгений Валерьянович. Нет такой мужественности, такой сексуальной привлекательности. А его дочь Татьяна Самойлова — единственная русская актриса, которую знают в любой стране мира. Когда я был в Голливуде, то видел на стенке ее портрет рядом с фотографиями Греты Гарбо, Кэтрин Хэпберн. Она настоящая звезда, и отец очень гордился тем, что фильмы «Летят журавли» и «Анна Каренина» знают все. А однажды, вернувшись из заграничных гастролей, даже с болью сказал мне: «Обо мне написали: этот актер — отец великой Татьяны Самойловой...» Сын Алексей — тоже актер, хотя и не такой драматичной судьбы.
Могу только выразить глубокое соболезнование Татьяне и Алеше по поводу смерти их отца — большого русского актера, который отточил свой талант в Театре Мейерхольда и стал его любимцем, а в Театре Маяковского они с Бабановой были главной актерской парой.
Записал Дмитрий САВОСИН
«Вечерняя Москва», 20.02.2006
Виталий Вульф — о Евгении Самойлове
Евгений Валерьянович Самойлов был очень талантливым артистом. Окончив в 30-е Ленинградский художественный политехникум, он поступил в Ленинградский театр под руководством Вивьена. Там его в 1934-м увидел Мейерхольд и пригласил в свой театр.
Это было очень высокое, великое время для него в художественном смысле. Он там играл и в «Лесе» Островского, и Чацкого в «Горе от ума» Грибоедова. Сыграл и Павла Корчагина в спектакле «Одна жизнь». Этого спектакля по роману Николая Островского «Как закалялась сталь» никто не видел. Он сразу был запрещен. А в 1938-м театр и вовсе закрыли.
Это было драмой для молодого Самойлова. Только начавший артист, красавец с чудным голосом, в 1940 году он пришел работать в Театр Революции — сегодня он называется Театром имени Маяковского.
Время после Мейерхольда, когда нельзя было даже произносить его фамилию вслух, для Самойлова, по-моему, сложилось как раз замечательно. У него в Театре Революции была потрясающая партнерша — великая актриса Мария Бабанова. Если он был Олегом Кошевым, то она — Любкой Шевцовой. Он — Антипа Зыков, она — София. Он — Лопахин, а она — Раневская! Играл он в те годы очень много.
В 1954 году, когда я только окончил университет, в московском театральном мире случилась сенсация: Охлопков поставил «Гамлета»! С Евгением Самойловым в главной роли. А Офелию играла Бабанова. Правда, сыграла она ее всего четыре раза. Просто однажды пришел на спектакль Молотов и удивился: а почему это такая немолодая у вас Офелия? И Бабанова сама отказалась дальше играть.
Спектакль никто не запрещал.
Он шел, но Самойлов с тех пор вкус к этой роли как-то потерял. В этом театре он прослужил 28 лет.
И в 1968-м перешел в Малый. Вот там его путь мне не представляется таким ярким. Если в Театре Маяковского он тяготел к героическому, монументальному жанру, то кого ему приходилось играть в Малом театре? Психиатра в пьесе Иона Друцэ о последних днях Толстого «Возвращение на круги своя», Игната в «Фоме Гордееве», уже в старости — Крутицкого в «Не было ни гроша, да вдруг алтын»...
Последний раз я видел его на сцене около двух лет назад. Это был князь Тугоуховский в «Горе от ума». Мастерская работа! Но роль-то крохотная и погоды никакой спектаклю не делала.
А в кино ему довелось поработать со всеми звездами. Был партнером единственной актрисы, которую, на мой взгляд, можно сравнивать с западными кинозвездами, — Любови Орловой.
Играл Щорса в знаменитом фильме Довженко, еще до войны, и Сталинскую премию за эту роль тоже получил еще до войны. Играл и с Мариной Ладыниной, и с Валентиной Серовой.
Его персонаж — офицер по фамилии Колчин — и сегодня известен любому молодому человеку, так часто у нас по телевизору показывают «Сердца четырех».
Сегодня нет молодого артиста, который был бы так же красив, как был в молодости Евгений Валерьянович. Нет такой мужественности, такой сексуальной привлекательности. А его дочь Татьяна Самойлова — единственная русская актриса, которую знают в любой стране мира. Когда я был в Голливуде, то видел на стенке ее портрет рядом с фотографиями Греты Гарбо, Кэтрин Хэпберн. Она настоящая звезда, и отец очень гордился тем, что фильмы «Летят журавли» и «Анна Каренина» знают все. А однажды, вернувшись из заграничных гастролей, даже с болью сказал мне: «Обо мне написали: этот актер — отец великой Татьяны Самойловой...» Сын Алексей — тоже актер, хотя и не такой драматичной судьбы.
Могу только выразить глубокое соболезнование Татьяне и Алеше по поводу смерти их отца — большого русского актера, который отточил свой талант в Театре Мейерхольда и стал его любимцем, а в Театре Маяковского они с Бабановой были главной актерской парой.
Записал Дмитрий САВОСИН
«Вечерняя Москва», 20.02.2006
17.04.2007
СПЕЦИАЛЬНОСТЬ – «ГЕРОЙ-ЛЮБОВНИК». ЧТО МЕШАЛО КАРЬЕРЕ ЕВГЕНИЯ САМОЙЛОВА
16 апреля великому актёру театра и кино, народному артисту СССР Евгению Самойлову исполнилось бы 95 лет.
16.04.2007
САМЫЙ БЛАГОРОДНЫЙ КРАСНЫЙ КОМАНДИР ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ
Евгений Самойлов говорил о своей профессии: «Я уверен, что актерство – Божье дело. Если моя игра помогает кому-то преодолеть отчаяние или стать добрее, это нравственный поступок».
16.04.2007
16 АПРЕЛЯ ЕВГЕНИЮ ВАЛЕРИАНОВИЧУ САМОЙЛОВУ ИСПОЛНИЛОСЬ БЫ 95 ЛЕТ
Евгений Самойлов родился в Санкт-Петербурге в 1912 году.
15.09.2006
АНОНС! «ПУТЬ К СОВЕРШЕНСТВУ»
Отдавая дань памяти Евгению Валериановичу Самойлову, телелеканал «Культура» показывает документальный фильм «Путь к совершенству». Эфир — 17 сентября 2006 года, 16:25…
15.03.2006
«НЕ СПЛЕТНИЧАЛ, НЕ ЗАВИДОВАЛ, НЕ ДЕЛАЛ ЗЛА»
«НЕ СПЛЕТНИЧАЛ, НЕ ЗАВИДОВАЛ, НЕ ДЕЛАЛ ЗЛА»
На 94-м году жизни скончался народный артист СССР Евгений Самойлов…
На 94-м году жизни скончался народный артист СССР Евгений Самойлов…
01.03.2006
«Листая старые подшивки» РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
«Листая старые подшивки»
РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
...Военный в фуражке и с букетом цветов нервно ходил по мосту возле Кремля, а рядом с ним кто-то бежал кому-то навстречу, люди обнимались и целовались. И нам так хотелось, чтобы девушка нашего героя, которой он назначил встречу несколько лет назад, тоже появилась!
РЕАЛЬНОМУ ЩОРСУ БЫЛО ТРУДНЕЕ
...Военный в фуражке и с букетом цветов нервно ходил по мосту возле Кремля, а рядом с ним кто-то бежал кому-то навстречу, люди обнимались и целовались. И нам так хотелось, чтобы девушка нашего героя, которой он назначил встречу несколько лет назад, тоже появилась!
28.02.2006
«Листая старые подшивки» БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
«Листая старые подшивки»
БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
Евгений САМОЙЛОВ, народный артист СССР...
БЕЗ РОМАНТИКИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ПРОСТО ОДИЧАЕТ
Евгений САМОЙЛОВ, народный артист СССР...
28.02.2006
«Листая старые подшивки» «ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
«Листая старые подшивки»
«ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
Третий по счету фестиваль «Островский в Доме Островского» откроется 10 апреля, разумеется, в Малом театре и. естественно, премьерой «Леса», поставленного лично Юрием Соломиным...
«ЛЕС» РУБЯТ «ЩЕПКИ» ЛЕТЯТ
Третий по счету фестиваль «Островский в Доме Островского» откроется 10 апреля, разумеется, в Малом театре и. естественно, премьерой «Леса», поставленного лично Юрием Соломиным...
27.02.2006
«Листая старые подшивки» ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
«Листая старые подшивки»
ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
Евгений Самойлов в новом спектакле Малого театра...
ГОБСЕК ЗАМОСКВОРЕЧЬЯ И ДРУГИЕ
Евгений Самойлов в новом спектакле Малого театра...
27.02.2006
«Листая старые подшивки» ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
«Листая старые подшивки»
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
В 30-40-е годы, когда страна жила под лозунгом «Догнать и перегнать Запад!», этот актер умудрился его выполнить. Хотя бы в том смысле, что столь ослепительной голливудской улыбки, наверное, и в Голливуде не видывали...
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «МОИ ПОКЛОННИЦЫ ЗАПОЛОНЯЛИ УЛИЦУ ТАК, ЧТО ОСТАНАВЛИВАЛИСЬ ТРАМВАИ»
В 30-40-е годы, когда страна жила под лозунгом «Догнать и перегнать Запад!», этот актер умудрился его выполнить. Хотя бы в том смысле, что столь ослепительной голливудской улыбки, наверное, и в Голливуде не видывали...
26.02.2006
«Листая старые подшивки» ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
«Листая старые подшивки»
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Видеть на сцене Малого театра Евгения Валерьяновича САМОЙЛОВА ни с чем не сравнимое ощущение...
ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВ: «ЕСЛИ НЕЧЕГО СКАЗАТЬ ЛЮДЯМ, НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Видеть на сцене Малого театра Евгения Валерьяновича САМОЙЛОВА ни с чем не сравнимое ощущение...
Художественный руководитель Малого театра —
народный артист СССР Юрий Мефодьевич Соломин
Главная
Новости
Изменения в афише
Премьеры
Гастроли
Репертуар
Отзывы
Фестиваль "Островский в доме Островского"
Малый ТВ
Газета "Малый театр"
Открытая информация
Виртуальная экскурсия
Партнёры
О театре
Попечительский совет
Руководство театра
Актёры
Режиссеры
Художники
Оркестр
Репертуарный отдел
Режиссёрский отдел
Пресс-служба
Музейно-информационный центр
Художественно-постановочная часть
Мемориальная квартира А.И. Сумбатова-Южина
Филиал в Когалыме
Щепкинское училище
История
Здание Малого театра
Репертуар с 1824 г.
Театральное училище
Спектакли
Труппа театра с 1824 года
Труппа театра с 1917 года
Актеры
Режиссеры
Художники
Звуковой архив
1941-1945
Щелыково
Библиотека Малого театра
Правила вежливости и этикета
Публикации
Памятник А.Н. Островскому
Партнеры
Информационная поддержка
Как добраться?© 2024 Пресс-служба:
press@maly.ru
Заказ билетов (web-касса) (495) 624-40-46
Оценка качества услуг учреждений культуры
Адрес театра:
Москва, Театральный проезд д. 1
телефон: (495)624-42-01
Мы в соцсетях:
Партнёры:
Информационная поддержка
