17 марта в спектакле "Светит, да не греет" А.Н.Островского и Н.Я.Соловьева роль Дерюгина первый раз сыграл заслуженный артист России Сергей Вещев. Поздравляем и желаем новых творческих успехов!

1 августа исполняется 40 лет служения Малому театру заслуженного артиста России Сергея Алексеевича Вещева. От души поздравляем артиста с этим знаменательным событием и желаем новых творческих успехов!

26 января в Государственном академическом Малом театре (Большая Ордынка, 69) состоится 100-е представление спектакля «Перечитывая Чехова».

Постановка Елены Олениной знакомит зрителей с «малыми формами» чеховского наследия. Основу спектакля составляют 9 рассказов Антона Павловича – вернее сказать, Антоши Чехонте: все они созданы в начале творческого пути, когда писатель прославился благодаря метким остроумным зарисовкам из мещанского быта.

Постановка, чья премьера состоялась в 2016 г., пользуется большой зрительской любовью. Оригинальное режиссёрское решение Елены Олениной, лаконичные декорации художника Марины Алимовой, великолепный актёрский ансамбль – всё это создаёт поистине чеховскую атмосферу: «Спектакль по-капустнически озорной, яркий. Но за внешней лёгкостью, естественностью чёткая слаженность действий, понимание своей и общей задачи, строго выдерживаемый темп. Спектакль ещё и очень чеховский по духу. Смешно о грустном, легко о тяжёлом – такие рассказы хочется слушать всегда» (Елена Романова, Проза.ру).

От всей души поздравляем режиссёра-постановщика Елену Оленину и весь коллектив спектакля, в особенности артистов, которые выйдут на сцену в 100-й раз – Татьяну Короткову, Юлию Сафронову, Юрия Ильина, Сергея Вещева, Петра Складчикова, Виктора Андрианова, а также ассистента режиссёра Альбину Гончарову! Желаем спектаклю долгой и успешной творческой жизни!

22 августа исполняется 60 лет заслуженному артисту России Сергею Алексеевичу Вещеву. От души поздравляем Сергея Алексеевича с юбилеем и желаем ему крепкого здоровья, благополучия и новых творческих успехов!

Сергей Алексеевич Вещев, заслуженный артист России, родился 22 августа 1959 года. В 1982 году он окончил ВТУ им. М.С.Щепкина (курс М.И.Царёва) и был приглашён в труппу Государственного академического Малого театра.
За 35 лет служения на старейшей драматической сцене Сергей Вещев исполнил в общей сложности около 70 разнообразных по масштабу и жанру ролей классического и современного репертуара. Все эти работы отличает достоверность и убедительность, в каждой из них проявляются такие замечательные качества артиста, как сценическое обаяние и темперамент, богатая фантазия и чувство юмора. Творческий диапазон исполнителя необычайно широк — ему одинаково доступны и лиризм, и острая характерность.
Значительное место в репертуаре Сергея Вещева занимают роли в исторических спектаклях, в числе которых Грязной, Хомяк и Максим Скуратов («Князь Серебряный» А.К.Толстого), Дмитрий Шуйский («Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский» А.Н.Островского), Никита Панин («Театр императрицы» Э.Радзинского). Вещев участвовал во всех спектаклях легендарной драматической трилогии А.К.Толстого, сыграв по несколько ролей в каждой из постановок (среди них Григорий Нагой в «Царе Иоанне Грозном», князь Сицкий, Воейков и князь Репнин в «Царе Борисе»). Артист неоднократно выручал театр, в срочном порядке вводясь на роли и в кратчайшие сроки осваивая сложный материал.
Вещев – частый участник детских спектаклей, а ведь известно, что играть для юных зрителей – двойная ответственность: они замечают малейшую фальшь на сцене. Среди работ Сергея Алексеевича – Гаврила («Конёк-горбунок» П.П.Ершова), Тришка, Милон и Кутейкин («Недоросль» Д.И.Фонвизина), Министр («Умные вещи» С.Я. Маршака) и ряд других.
Назначая артиста на такие роли как нахальный приказчик Мухояров («Правда – хорошо, а счастье лучше» А.Н.Островского), незадачливый маркиз де Лессак («Жизнь и любовь господина де Мольера» («Кабала святош») М.А.Булгакова), неистовый ревнивец Бабьека («Тайны Мадридского двора» Э.Скриба и Е.Легуве), фанатичный доктор Пюргон («Мнимый больной» Ж.Б.Мольера), суетливый Никита Панин («Театр императрицы» Э.С.Радзинского), режиссёры в первую очередь используют склонность Вещева к эксцентрике. Между тем, его актёрской природе свойственна мягкость, трогательность, душевная теплота. Эти качества как нельзя лучше проявились в последних по времени работах Сергея Алексеевича – в «Поздней любви» А.Н.Островского он исполнил центральную роль, бедного чиновника Маргаритова, в трагедии У.Шекспира «Король Лир» – знатного вельможу Глостера. Двух героев, разделённых временем, странами, социальной пропастью, объединяет щемящая тема поруганного отцовства. Вещев работает тонко, сдержанно, удачно избегая неизбежного, казалось бы, пафоса и мелодраматизма. Его игра – подлинное украшение обеих постановок.
Многие годы Сергей Вещев сотрудничал с актёром и режиссёром Малого театра Эдуардом Марцевичем. Он играл Модеста Баклушина («Не было ни гроша, да вдруг алтын» А.Н.Островского), а также Алёшку в горьковском «На дне» — эту постановку Эдуард Евгеньевич осуществил в Театре киноактёра. Вещев является вторым режиссёром спектакля Марцевича «Воскресение» по Л.Толстому.
Сергей Алексеевич успешно работает в кино, на телевидении и на радио. В его фильмографии такие картины как «Казино», «Неизвестный солдат», «Мой сводный брат Франкенштейн», сериалы «На углу, у Патриарших» (сквозная роль сержанта Смирнова), «Каменская-4», «Подозрение», «Есенин», «Улыбка пересмешника», «Господа-товарищи». Вещев снимался в учебных телефильмах о Сумарокове, Маяковском, Булгакове, Шварце, участвовал в радиоспектаклях о Пушкине и Аристофане. В течение многих лет он занимается озвучиванием художественных и мультипликационных фильмов на Мосфильме, студии им. М.Горького и центральном телевидении.

Дорогие друзья!

Продолжаем знакомить вас с юбилейными монологами наших артистов, прослуживших на сцене Малого 30 лет. Сегодня своими мыслями с вами делится заслуженный артист России Сергей Вещев.

В 1978 году я поступил на курс М.И.Царёва. На экзамене пел песню «Ой, мороз, мороз»— хотя ни слуха, ни голоса у меня тогда не было. Да и сейчас нет. Видимо, это Царёва зацепило, и я был принят. Михаил Иванович очень нежно и трепетно ко мне относился. Когда возникали какие-то вопросы, он говорил: «Приходи, родной, я тебя удовольствую». На первом году службы в театре я снимался в одной передаче, играл молодого офицера, а для роли нужны были усы. Царёв встретил меня в коридоре: «Серёжа, это что на лице?»— «Михаил Иванович, простите. Съёмки закончатся, и я сразу же их сбрею». Он говорит: «Сбрей обязательно, а то усы у актёра нехорошо, закуска остаётся». У него было потрясающее чувство юмора. Михаил Иванович — удивительный человек, которому я бесконечно благодарен. Он действительно великий педагог и великая личность— извините, без высоких слов не обойдёшься, но это так.

Наш курс был поделён на две группы, которые вели Дмитриев и Казанский. Я занимался у Бориса Марковича Казанского. Удивительно скромный, спокойный человек, он ещё Михаила Чехова помнил. Казанский научил нас быть цельными и подробными. Артисты, особенно когда темпераментные, совершают много необдуманных «ужимок и прыжков», а вот он спускал нас с небес на землю и приводил к знаменателю.

На 3-м курсе к нам пришёл Л.Е.Хейфец. Леонид Ефимович репетировал «Трёх сестёр». Потрясающий опыт работы, на очень высоком уровне— он ставил глобальные задачи, когда артист должен был переосмысливать подход к роли, к образу. Хейфец, конечно, был жёстким, но с нашим братом по-другому нельзя, иначе мы разленимся. Он лениться не давал, и вытаскивал из нас всё— и жилы, и нутро, и душу.

Не могу не вспомнить Н.А.Верещенко. Более трепетного, искренне желающего раскрыть актёра педагога я не знаю. Он давал полную свободу— как нам казалось: «А, делайте, что хотите!» Он вообще не мешал. Но Верещенко подводил нас к тому, что мы вдруг раскрепощались. Трагик становился комиком. А секретарь комсомольской организации оказывался нежнейшим лириком. Николай Алексеевич научил нас понимать природу импровизации. Мне очень повезло с учителями. Естественно, ото всех я «хватал», как губка впитывал. Если за 35 лет что-то удалось сыграть, то это благодаря им.

В Малый театр я поступил в 1982 году— мощный репертуар, грандиозные актёры, начиная с Ильинского. Малый— это глыба, авианосец, нечто непотопляемое. Естественно, в студенческие годы я ходил и во МХАТ, и в Театр Станиславского, посмотрел очень много спектаклей, но Малый увлёк меня именно своей монументальностью. Это как гора Эверест. Вот она есть, и всё— её хочется покорить, посмотреть: что же там на вершине? Но до сих пор я туда не добрался. В Малом театре потрясающая атмосфера. Здесь всегда уважали актёра. Все наши цеха очень трепетно относились к театру. Почему я до сих пор служу в Малом? Потому что жив ещё дух того театра, он не умер. И запас прочности, который в нём был, сохраняется и сейчас.

Записала Ольга Петренко

В Малом театре столицы идут премьерные спектакли по трагедии Шекспира «Король Лир» (в переводе О. Сороки). Режиссёр-постановщик – Антон Яковлев, в главной роли – народный артист России Борис Невзоров. Действие длится три часа, однако зритель живо сопереживает такой давней и такой понятной истории про грешных отцов и их неблагодарных детей.

Добротное предприятие – «Лир» в Малом театре: на сцене тяжёлое резное дерево, холст, даже ветродуй с громобоем для сцены бури (сценография М. Рыбасовой); действующие лица одеты в кожано-вязаные костюмы, и, хотя три дочери Лира в первом действии носят красные платья на фижмах, под ними – лосины и высокие кожаные сапоги (художник по костюмам О. Ярмольник). Время сильных, грубых, страстных людей – свита Лира в чёрных шлемах гудит горловым пением и прыгает с неистовством берсерков. Правда, это не то чтобы совсем всерьёз, это отчасти игра в шекспировский театр, как его принято представлять. У самого бедняги автора денег в его труппе на декорации и костюмы не было никаких, ну а Москва государственная, слава богу, содержит свои театры в достатке, несмотря на шипение тёмных козлов о том, что-де «развелось всякой культуры дармоедской». По рогам этих козлов! У могучей и богатой страны должен быть могучий, разнообразный и богатый театр. Король Лир в Малом – не какой-нибудь дохлый старичок, а живописно корпулентный красавец самодур, похожий на полковника в отставке. Привычка повелевать всегда с ним, как благородные седые усы. С какой стати этот солидный властитель решил порушить собственное царство?

Первую сцену король проводит в молчании. Нацепил на себя шутовской двурогий колпак, уселся на авансцене и доверил допрашивать дочерей об их к нему любви – своему шуту (обаятельнейший Г. Подгородинский). Король одурел от власти. Ему откровенно скучно. Он так шутит. Он уверен, что всё и всегда будет идти так, как он решит. И тут на пути самодура встаёт его же дитя – строптивая и дерзкая Корделия (О. Плешкова). Никакой привычной кротости – она бунтарка, по силе характера равная своему отцу. Тут уже Лир отверзает уста. Дочь изгнана и проклята – начинается трагедия.

Режиссёр Антон Яковлев постарался максимально очеловечить шекспировских героев. Граф Глостер (С. Вещев) у него – милый старичок-интеллигент в очках, его побочный сын Эдмунд (М. Мартьянов) – не махровый злодей, а хитрый парень, пользующийся обстоятельствами, да и неблагодарные злодейки – Гонерилья (И. Иванова) и Регана (И. Леонова) – не выказывают никакой патологии, бабы как бабы. Однако лишь только давление единовластия ослабло, как из людей полезло тёмное вещество. Регана и её муж Корнуол (В. Зотов) мигом оборотились парой отморозков, просто как в американских боевиках – «прирождённые убийцы». А пока слушались властного отца, всё было тихо и гладко…

Интересную трактовку получила сцена бури. Лир не попадает в неё – потрясённый горем, он эту бурю сам и вызывает! Природа отвечает взаимностью на вопли оскорблённого отца. Правда всё-таки на его стороне. Пусть Лир самодур, пусть он небольшого ума, и затея с разделом царства была явно неудачным проектом. И своих неблагодарных дочек он же сам и воспитал. Но это грехи простительные, и он за них расплатился сполна. Перерос своё королевское величие и стал несчастным человеком. Способным увидеть другого человека, выслушать его, способным понять космическую несправедливость мира и принять её смиренно. Остатки былого величия ещё нет-нет да и проступят в нём, Невзоров с его громоподобным голосом и богатырским разворотом плеч не может вполне отрешиться от красивой старинной театральности повадки. Но случаются у его Лира и мгновения простоты, слабости, грусти, прозрения: «прости меня, я стар и глуп…» Вот на такое совершенно не способна жадная молодёжь. Целая свора молодёжи. Тут не только Регана, Корнуол и Эдмунд, тут и мерзавец-придворный Освальд (А. Дубровский). Вот вроде ничего особо злодейского не делает, шныряет туда-сюда, но на лице написано: сволочь. И прав честный Кент (убедительный В. Низовой) в ненависти к нему. Ситуативно не прав (вдруг набросился), а по существу прав. Мне всегда нравилось, как Кент отвечает на вопрос Корнуола – тебе, мол, лицо Освальда не понравилось, так, может, тебе и моё или моей жены лицо тоже не нравится?

– Сэр, ремесло моё –
быть откровенным.
Мне попадались лица лучше тех,
Которые я вижу пред собою… – отвечает Кент. Но это в переводе Пастернака. В переводе Сороки многих блистательных афоризмов нет, это обычно привлекает режиссёров, желающих снять с текста шекспировских пьес хрестоматийный глянец. Но, знаете, я думаю, сейчас зритель в массе своей знает так мало, что ему и глянец хрестоматийный не повредил бы.

Во втором действии, мне показалось, ритмы подвяли, действие сильно затормозилось, но тут и в пьесе проблемы – линия графа Глостера с его сыновьями, как правило, никогда в театре не удаётся вполне. Есть в ней элемент занудства. Даже в фильме Козинцева, где он подобрал для этой линии сплошь прибалтийских красавцев, она слабая. А сокращать никак нельзя – там всё хитро увязано у Шекспира.

Вот в Петербурге, к примеру, вообще вышиблено напрочь консервативно-академическое крыло театра. Сплошь Могучие Жолдаки. Ни в Александринском театре, ни в БДТ нет и следа традиции. Так что хорошего? Что ниспровергают наши новаторы? Всё ниспровергнуто. С чем спорить-то?
Антон Яковлев прекрасно умеет выдумывать режиссёрские фокусы. Например, сцена сражения Эдгара (Д. Марин) и Эдмунда решена как некий дикий древний бой, вслепую, с кинжалами и перетягиванием ремня. Возле Корнуола топчутся две кудлатые лярвы на поводках – не то слуги, не то собаки. И так далее. Но всего этого в меру и от шекспировского действия не отвлекает.

Просто какой-то третий путь намечается!

Татьяна Москвина, «Аргументы Недели », № 36(578) от 14.09.2017

23 октября в спектакле «Свадьба, свадьба, свадьба!» А.П.Чехова роль Луки впервые исполнит заслуженный артист России Сергей Вещев.

Дорогие друзья, предлагаем вашему вниманию текст интервью заслуженного артиста России Сергея Вещева, которое было опубликовано в последнем номере газеты «Малый театр». В беседе с Ольгой Петренко Сергей Алексеевич рассказывает о своей работе и персонаже в спектакле «Поздняя любовь» А.Н.Островского (Герасим Порфирьич Маргаритов, адвокат из отставных чиновников).

– В последнее время режиссёры использовали твою склонность к эксцентрике. На мой взгляд, твоей актёрской природе свойственна мягкость, трогательность, душевная теплота. То есть те качества, которые присутствуют в характере Маргаритова.

– У него, как мне кажется, две основных черты – мягкость и в то же время жёсткость.

– Но это диаметральные противоположности?

– Абсолютно! Это и подвело Маргаритова, бросило на дно. Он ведь в прошлом очень востребованный адвокат, зарабатывал большие деньги. Но юрист, в первую очередь, должен быть сухим, жёстким, рациональным человеком. И вот эта рациональность Маргаритова в сочетании с абсолютной мягкостью, я бы даже сказал, наивностью – «да доверчивость я к людям прежде имел», – представляешь, как они уживаются? Поэтому моя главная задача – показать человека, который в разных обстоятельствах может быть и благородным, и грешным, и несчастным, и счастливым, и гордым, трагичным, трогательным. Всё, что для этого требуется – включить своё сердце. А это, оказывается, самое сложное в профессии артиста. Он привык, как заяц на барабане, – показать всю удаль и прыть! А здесь этого делать нельзя. Современный театр больше всего любит удивлять. Как шарахнут, – лицо у зрителя горит, будто пощёчин ему надавали. Но удивиться он может где угодно, а вот затронуть его эмоционально... Чтобы на сцене возникло что-то тёплое, человеческое, там должна присутствовать актёрская душа.

– Ты говоришь о жёсткости – это достоинство или недостаток человека?

– Жёсткость нужна как теза и антитеза в театре. Обязательно должно быть противоречие. Инь и янь, всё что угодно. Иначе это будет овощ: «Я мягкий, сентиментальный, всё время сижу и плачу». Через минуту устанет и зритель, да и сам актёр. Недостатки есть у каждого. На самом деле, все люди слабые, и за это нельзя осуждать. Можно пожалеть, помочь. Понять – самое главное. Опять же, недостаток – это антипод достоинства. Зрителю может показаться, что мой герой слишком сильно любит свою дочь. В финале, когда Людмила должна выбрать между отцом и Шабловым, Маргаритову хочется убить этого человека. Я смотрю на неё: «Нет, ко мне иди, уйдём отсюда! Он чужими слезами живёт, ему веселье дороже». А Людмила берёт и идёт к Николаю! И вот тут у Маргаритова как у отца наступает прозрение. Я играю умиротворение и блаженство. Потому что я счастлив, что дочь выйдет замуж. Не просто выскочит за первого попавшегося – я вдруг увидел в Николае благородного человека. А потом он мне это доказывает, когда отдаёт письмо Лебёдкиной.

– А твоё отношение к дочери никак не меняется?

– Наоборот, я только рад её счастью. Мне больше ничего не надо.

– Да, но это слепая любовь.

– Абсолютно слепая. Но любовь совершает чудеса, вот о чём спектакль. Любить – значит отдавать себя, жертвовать. Вот и всё.

– В чём особенность работы над пьесами Островского?

– Я его обожаю. У Островского есть характерная черта – музыка речевых оборотов. Его ни с кем не спутаешь. Чтобы заниматься Островским, нужно овладеть мелодикой его речи. Если ты её поймёшь, – Островский твой. Нельзя просто произносить слова – у него проза как стихи. С Островским работать наслаждение, он гармоничен. А если на сцене есть гармония, зритель всегда её воспринимает.

– «Поздняя любовь», в отличие от многих других пьес Островского, не имеет богатой сценической истории. В чём её актуальность сегодня?

– Темы, которые Островский поднимает в своих пьесах – любовь, ненависть, деньги, – особенно актуальны сейчас, когда происходит коммерциализация всей нашей жизни. Мы становимся рабами материальных ценностей, социумом потребления. Когда Юрий Мефодьевич предложил принять участие в этом спектакле, я согласился без раздумий, – мне интересно. Я устал от современного театра. А в «Поздней любви» я увидел человеческую нотку. Это так сейчас нужно, особенно молодёжи. Нежное создание дочь. Отец – взбалмошный какой-то, непонятный, но сострадающий. Главный герой – очень интересный, вроде алкоголик алкоголиком, а какой честный человек оказался. Это очень русская натура! Хорошо, что здесь хеппи-энд, он нужен зрителю. Меняется нравственная платформа, а так гибли все цивилизации. Поэтому нужно сохранить зёрна смысла, которые потом дадут ростки, сохранить на сцене трепет и порыв.

– «Поздняя любовь» – пьеса, отмеченная влиянием Достоевского. Перекликаются не только фамилии героев – Маргаритов у Островского, Мармеладов у Достоевского, но и мрачный, временами беспросветный тон повествования и основная тема – взаимоотношения отца и жертвы – дочери. То, что перед нами не «Островский в чистом виде», усложняло твою работу?

- Наоборот, даже помогало. Потому что всегда берёшь опыт других авторов. Два художника, как и два актёра, если они мастера, всё равно один и тот же материал сделают по-разному. Здесь может быть влияние не только Достоевского, но и Тургенева, и даже Шекспира. У меня почему-то «Поздняя любовь» ассоциируется с «Королём Лиром». Вот представляешь, как бы Юри Ярвет, который играл в фильме у Козинцева, исполнил эту роль? Очень любопытно. Я видел в кино Маргаритова-Смоктуновского. Совсем иное...

– В Маргаритове нет той мощи, которая изначально присутствует в Лире. Мы не видим сам момент падения с пьедестала. Мы видим его уже копошащимся на дне.

– Смоктуновский играл человека непотопляемого, он своего достоинства не терял. Твёрдый, острый, даже дочь любил через призму увеличительного стекла.
Многое объяснить в природе нашей профессии очень трудно. Что-то мы можем предположить, и только. Разве объяснишь работу мозга? Как говорил Броневой в «Формуле любви», «мозг – это дело тёмное, мы туда не лезем». Я не могу объяснить, откуда у меня такая ассоциация, я не играю короля Лира, но то, что параллель есть, я уверен.
Почему художники всё время пишут мадонну с младенцем? Почему так интересен Дон Жуан? Потому что существует проблема отцов и детей, любви и предательства.

– Есть ещё один мотив, общий для Достоевского и Островского – жертвенность…

– В пьесе всё это есть. Во-первых, жертва папы ради своей дочери, и, естественно, жертвенность самой Людмилы – правда, потом она взбунтовалась.

– У меня такое ощущение, что и Николай приносит себя в жертву. Он ведь совершенно не собирался жениться.

– Он не влюблён в Людмилу. Но Николай – очень благородный человек.

– А будет ли он с нею счастлив?

– Мы не знаем… Может быть, потом пистолет-то и пригодится...

– Какое чувство должен вызывать у зрителей к финалу спектакля твой персонаж?

– Только не жалость. Сочувствие должен вызвать, понимание. Обязательно.