БЕЗ ТЕАТРА НЕТ НАЦИИ
Народного артиста СССР, художественного руководителя Малого театра Юрия СОЛОМИНА я застала в филиале на Ордынке, где он репетировал «Молодость Людовика ХIV» Александра Дюма-отца.
Как-то непривычно было идти по узким коридорчикам старинного здания, видеть в грим-уборных по несколько столиков с лампами. Это не то, что в закрытом на ремонт основном здании с памятником Островскому, где почти у каждого артиста была своя гримерка, не говоря о кабинете Юрия Мефодьевича, куда попав впервые, посетитель немел от восторга и глаза разбегались от обилия антикварной мебели и художественных полотен. Здесь же все было крошечное, но обставленное со вкусом и большим букетом белых роз на журнальном столике. Сам хозяин, извиняясь за тесноту, угощал крепким ароматным чаем, печеньем и конфетами, мелкими глотками отпивая из своей изящной фарфоровой чашки, увлекаясь рассказом и изображая в лицах тех, о ком говорил.
Начали мы с того, насколько трудно артисту входить в роль и как потом с ней существовать…
– Я полностью согласен с юбиляром Олегом Басилашвили, что роль живет вместе с его исполнителем и год, и два, и десять, и пятнадцать. Вот царь Федор жил со мной, страшно выговорить, 25 лет. По реакции зрительного зала я определял, как меняется время. Например, когда у нас стало другое государство, то на реплику: «Ты с Борисом помирись». – Шуйский отвечает: «Мне в Думе делать нечего, когда вершит не Дума, а шурин твой», – и зал взрывается одобрительными аплодисментами. Вот я и думаю – меняется жизнь, меняются и реакции зрителей. В 70-е годы, когда выходил спектакль, мы не знали, что такое Дума, в 90-х годах ее образовали, а в нулевые уже поняли, чего можно от нее ожидать и кто ею управляет.
Сегодня мы репетировали «Людовика ХIV» Дюма и расшифровывали сцены с точки зрения современности. Думали: о чем будем ставить? Как говорили наши старики: «Чем будем удивлять?»
– И все-таки вы ставите спектакль о капризах власти?
– Не совсем. Кардинал Мазарини много сделал для Людовика ХIV, в том числе спас его ребенком во время государственного переворота. Мать стала регентшей и дожидалась совершеннолетия сына, а Мазарини был первым министром Франции. Дюма намекает на его особые отношения с вдовствующей королевой, которые при желании можно развить в любовные отношения, а можно просто проговорить. Здесь возможна масса вариантов, в том числе как во французском фильме «Кардинал и Королева», где много интимных сцен.
Так вот, когда Людовик в свои 18 лет начинает что-то понимать, то случайно на обратной стороне записки Поклеена – отца Мольера, умоляющего короля арестовать сына, чтобы тот, не дай бог, не стал артистом и поэтом, поскольку это большой позор для семьи, обнаруживает перечень доходов Мазирини, достигающих миллионы франков. Тогда он решается попросить у него денег на праздники. На что кардинал отвечает: «Казна пуста». Поясняя, для того чтобы они появились, надо вначале отправить послание в парламент, затем после обсуждения в течение двух месяцев курьером отослать бумагу на утверждение в кабинет министров. В общем, волокита такая, что никаких денег не захочешь. Таким образом, происходит примерно тоже, что сейчас в нашей стране. Я это хорошо знаю по ремонту нашего основного здания на Театральной площади, когда делаешь запрос, и ответ приходит в последний день указанного срока. На мой взгляд, это и есть та самая современность, о которой можно только мечтать, не раздевая артистов на сцене.
Поэтому мы будем ставить спектакль не о капризах власти, где даже король ничего не может сделать, а о структуре образования чиновничьей среды и парламента в том числе. Я не собираюсь показывать кукиши в кармане, и когда говорят: «У нас все делается долго», – я не против «долго». Но имея колоссальную технику и мгновенные средства связи, за минуту опоясывающие весь мир, можно было прибавить к этому и совесть, и порядочность.
– По-вашему, что это за особый сорт людей? Чиновников выращивают в особых колбах или они становятся такими с нашей помощью?
– Когда они только-только приходят, то готовы бороться с прежним злом, которое было до них. Но потом оказывается, если все исправить, учитывая желание большинства, значит, им – меньшинству – станет хуже, и они замирают, погружаясь в бесконечные заседания и создавая иллюзию бурной деятельности.
Недавно кто-то из начальства сказал: «У нас идет большое строительство». Да, идет. Когда я каждый день езжу к себе в Королево, то вижу стройки века. Но ведь они не государственные, а частные, каких-то строительных фирм. Значит, эти квартиры можно только покупать. У нас есть довольно много артистов, которые не в состоянии даже в течение 10 лет на свою немаленькую зарплату построить квартиру. А у них уже дети, у некоторых даже тройня. Конечно, какая-то социальная помощь дается, например, можно определить ребенка в санаторий, где оказывается не так хорошо, как пишут в проспектах. И тогда спрашивается, кому нужны такие льготы?..
– А вот сейчас говорят, что в целях экономии госбюджета собираются ликвидировать материнский капитал, который был введен в связи с низкой рождаемостью в России.
– Да, 400 тысяч рублей на дороге не валяются. На эти деньги молодая семья может купить какую-то развалюху в пригороде, подержанную машину и ездить оттуда в Москву. К примеру, у нас есть довольно талантливая актриса, у которой родилась двойня, и с ее мужем, бывшим военным случилась беда – он тяжело заболел. Как, спрашивается, ей одной тянуть все семейство, при том что муж еще не получает пенсию. Конечно, театр помогает ей, за свой счет снимает квартиру. Вчера ко мне пришли две ведущих актрисы и спрашивают: «Юрий Мефодьевич, а нам премии будут? Мы прочитали, что правительство Москвы в Год культуры вручает премии народным артистам». – «Тогда, девочки, – отвечаю я им, – вам надо переходить в театры столичного Департамента культуры, поскольку Малый театр – федерального подчинения». Вообще-то в Год культуры могли бы что-то сделать для молодых актерских семей. Ведь есть же квартиры, которые простаивают. Я это точно знаю. Раньше, когда строили, – пять или десять процентов отдавали государству, которое распределяло площадь между очередниками, а теперь – ничего. Тогда спрашивается: а что мы выиграли? Для Малого академического театра или назовите его Императорским эта проблема продолжает оставаться актуальной. О чем говорю с болью, потому что когда я был молодым, то мое руководство, увидев во мне какие-то неплохие актерские задатки, при рождении дочери дало отдельную квартиру. Да, много было плохого, но я никогда не откажусь от того хорошего, что было раньше.
Вот я уже более 50 лет преподаю в Щепкинском училище, и с каждым годом, особенно последние 10–15 лет, мы наших абитуриентов заново обучаем литературе. А конкурс самый большой, от 5 до 6 тысяч человек поступает, а должны набрать только 25 студентов. Здесь исключены какие-то поблажки с нашей стороны, потому что потом спросят: «А кто тебя учил?» Ну некоторые еще знают, кто такой Толстой, а сколько их было – уже не ответят. Из Пушкина назовут только «Евгения Онегина», а в композиторах вообще не разбираются, в крайнем случае вспомнят Чайковского. Молодежь стала по-другому двигаться, и это тоже не доставляет большой радости. Когда несколько лет назад мы набирали курс, пришел демобилизованный из армии крепкий парень, читал неплохо и внешние данные хорошие. Он мне понравился, и я говорю своим коллегам: «Давайте еще попробуем, посмотрим, какая у него пластика». Потому что с гуманитарными дисциплинами у него был полный провал, он путал Тургенева с Гоголем, и если бы на наших экзаменах присутствовал Задорнов, то ему бы хватило баек на несколько концертов. И вот я предлагаю этому смелому парнишке три мелодии: русский танец, восточный и цыганочку. Аккомпаниатор начинает играть «Калинку», и все, кто смотрит на него, начинают подпрыгивать на стульях, а он стоит как соляной столб. Тогда еще раз предлагаю: «Давай, с выходом!» Он выходит с кислой физиономией и под заводную русскую мелодию начинает дергаться, как кукла на ниточках. Тогда кричу ему: «Нет. Не так. Вприсядку!» А он смотрит на меня и не понимает, чего от него требуют. Тогда я с порванным мениском показываю ему, что такое присядка, после чего месяц хожу с перевязанной ногой. Спрашивается, как таких простых вещей, которые раньше впитывались с молоком матери, сегодня можно не знать и не чувствовать?..
Раньше в школе мы с седьмого класса сдавали экзамены, и чертыхались, ныли, но готовились. Однажды я попался на истории в восьмом классе, поэтому пришлось пересдавать летом. В то время я увлекался голубями, и мама считала, что все беды от них, решив положить этому конец. Взяла палку, веник и выгнала голубей из сарая. А они полетали, полетали и сели обратно на то же самое место. В августе месяце прихожу к учительнице по истории и она задает мне вопрос о Карле IV. От волнения у меня происходит провал памяти: я же помню, говорю ей, что читал на 42-й странице и там портрет короля наверху, а сам текст вылетел из головы. Тогда она открывает 42-ю страницу и точно – там Карл IV. Закрывает книгу и говорит «хорошо», можешь идти. Я бы мог назвать и других педагогов – нашего физика Романа Васильевича и Наталью Павловну, которые были учителями от бога. Поэтому никак не могу понять, зачем надо было переделывать то, что было хорошо, и вводить ЕГЭ? А теперь опять говорят: давайте добавим немножко литературы, сочинения… Бред какой-то! Как же можно забывать, что язык дан человеку, чтобы он выражал свои мысли, а не для тупой считки информации. Хотя бы один раз признались в своей ошибке и честно об этом сказали. Я никогда не был отличником, но меня учили люди, влюбленные в свою профессию. Я пошел в школу в 1943 году, и тогда после фронта к нам пришел учитель физики Роман Мочалов. Его комиссовали из-за контузии. Жить ему было негде и он поселился в школьной каморке. У него был трофейный аккордеон, на котором учился играть и заодно пел. Спрашивал так, что мы все тряслись, и ни один ученик не мог уйти от ответа. И вот однажды, по-видимому, освоив игру на аккордеоне, он предложил нам создать хор в нашей мужской школе, чтобы исполнять «Как у Волги, у реки». А на заднем плане показывались бы проекции электростанций, потоки бурлящей воды и мигали разноцветные лампочки. Поэтому, когда открывался занавес на смотре художественной самодеятельности в Чите и стояло 100 человек ребят, изучавших физику, так как другого выхода не было, а Мочалов играл на аккордеоне, и мы пели «Как у Волги, у реки…», взрослые вставали и аплодировали, кричали «браво!». Вот что такое настоящий учитель! Мне кажется, чуть-чуть что-то изменить в нынешнем образовании уже нельзя. Либо продолжать, как есть, либо все кардинально менять. Особенно из-за ЕГЭ страдают творческие вузы, потому что артисты – это речь, мысль. Я не умнее кого-либо, но как можно Толстого или Пушкина, Достоевского, Чехова в театре называть другими именами, сокращать, компилировать и не понимать, что это ведет к разрушению фундамента русской культуры. Ведь личность формируется с семи лет, даже характер собак складывается под воздействием той среды и людей, которые их окружают.
– Этот вывод вы сделали, будучи воспитателем своих собак? Сколько их сейчас у вас?
– Три. Собаки все схватывают на лету.
– Но это смотря, какая порода…
– Да самая простая – «дворняцкая». Ну был у меня умница Маклай, который снимался в сериале «Московская сага» и все команды выполнял неукоснительно. Это был мой друг, и забыть его до сих пор не могу. А потом от него пошло потомство, смешанное с дворняжками. Я смотрю на этих «ребят» и вижу, какие у них разные характеры и выражение глаз тоже разное. Вот эта самая младшая Джулька – хулиганка, а Валет – хозяин, всех организует. Я ему говорю: «Ну чего ты грустишь, ты же знаешь, что я приеду». Каждый раз они провожают меня на работу, как когда-то провожали в Москву мама, бабушка и Виталька маленький. Так они и стоят у меня перед глазами: бабушка вертит кусочек шали, а мама плохо слышит и горько плачет. У нас во дворе жили разные люди, разные семьи, но ни один ребенок не стал убийцей и вором. Никогда никто не говорил: с этим можно играть, а с этим нельзя, мы были как одна дворовая семья.
– Юрий Мефодьевич, вот вы руководитель большого коллектива, фактически отец театра – дома. Нагрузка колоссальная и ответственность тоже. Сохранился ли в вашем доме коллектив единомышленников или это уже исчезает?
– Он есть, может быть, не так мощно и сильно, как прежде, но есть. Взаимовыручка и помощь пока для нас не пустой звук, иначе какой это Дом Островского, как часто называют Малый театр.
– В последнее время ваши артисты стали много сниматься в сериалах, тот же Клюев, Коршунов, Бочкарев, Полякова, Ермаков, Езепов, Подгородинский. Вы их отпускаете скрепя сердце?
– Мы их отпускаем с тем условием, что для них главным остается театр, и они должны подстраиваться под репетиции и спектакли, а не наоборот.
– Скажите, а известность артистов, благодаря сериалам, способствует притоку зрителей?
– Это, смотря какие сериалы и какие зрители, но, несомненно, телесериалы влияют.
– Недавно я пересмотрела «Адьютант его превосходительства», и мне показалось, что не было никаких 50 лет после выхода этого фильма, по сути военного детектива…
– Сейчас так подробно и тщательно уже не снимают. Не говоря об актерском ансамбле. Работать с такими артистами, как Стржельчик, Гриценко, Витя Павлов – это же одно удовольствие. За роль Аркашки в «Лесе» он получил премию Станиславского, несмотря на то, что в последнее время его стала подводить память, но реплики всегда подавал точные. Память для актера – это великая вещь и пусть не думают, что все решает суфлер. А еще состояние души, состояние нервной системы. Поэтому я благодарен молодым актерам Евгению Миронову и Чулпан Хаматовой, которые присылают сертификаты пожилым артистам, в том числе и мне. Хочу этот сертификат взять в рамку и повесить в своем кабинете на стенку. Дай бог этим ребятам здоровья!
– Юрий Мефодьевич, а почему так падает актерское мастерство? Неужели театральная школа мельчает?
– Начну с 1756 года, когда императрица Елизавета Петровна вдруг сказала: «А почему у нас нет русского театра?» А дальше все закрутилось. Ее указом вначале был создан Московский университет и в течение года два императорских театра – Александринка в Петербурге и Малый в Москве, который вначале базировался в университете. Вспомните, каких писателей рождала русская земля: Фонвизин, Пушкин, Гоголь, Тургенев, Островский, Сухово-Кобылин. И пошло, и пошло. Не говоря о композиторах. Весь мир знает Чайковского, Даргомыжского и так далее. И вот на этой базе формировалась актерская русская школа. А Николай Островский сказал: «Без театра нет нации», и я к нему полностью присоединяюсь. В первую очередь это язык, это мелодия, это широта речи. Что теперь оказывается очень сложно, потому что теряется смысл, а вместе с ним и характеры. Возьмите многоточие у автора, которое не может означать простое молчание, в это время с исполнителем должно что-то происходить, поскольку внутренний монолог не прерывается. Это все равно, что из музыки убрать какие-то ноты – диез, бекар и так далее. К счастью, в самой музыке такого не происходит. Иначе наступит хаос.
Я помню, когда снимался в «Красной палатке», наш продюсер повез съемочную группу отдохнуть на Капри. Был снят пароходик для нас, и мы советские артисты: Визбор, Хмельницкий, Банионис, Марцевич (которых уже нет), и каждый был с бутылкой водки и баночкой икры, так, для форсу, показывая щедрость русской души и угощая всех на пароходе. И вот мы с одним матросом разговорились, который не знал русского языка, я – итальянского, но проболтали два часа. А точнее, пропели, он вспоминал русские песни, а я ему доказывал, что итальянский язык самый звучный и напевный.
– Как вы относитесь к тому, что Крым снова стал русским?
– Конечно, положительно. Я не понимаю другого: почему этот вопрос вызывает негативную реакцию у некоторых наших деятелей. Потому что в 1954 году Хрущев отдал Крым Украине? Тут недавно показали по ТВ фильм «Море в огне», где я снимался. Это было в начале 60-х годов. Съемки проходили на Сапун-горе, в окопах, и я играл капитана Петрова. Помню, как рукой копнул ямку, а там вся земля красная. Спрашиваю: «Почему?» А мне отвечают: «Так здесь же бои шли, и вся земля на 80 процентов состоит из металла». Я нашел там патрон и привез его домой, он очень долго стоял у меня на полке. Ведь в тех местах все памятники русские, генералам, адмиралам. Поэтому никак не могу понять – «причем тут старые калоши». Выходит, было наше, а теперь не наше… Это все равно, что я кому-то сдам свою квартиру, а потом через энное время предложу выехать, а мне ответят: «Теперь это наше и мы не переедем». Примерно тоже получилось с Крымом, причем юридически, кажется, это не оформлено. Ну а те, кто считает, что мы незаконно присоединили Крым, пусть и дальше тешат себя этим вздором, а я считаю по-другому. Я за Родину!
Любовь Лебедина
«Трибуна», 16 октября 2014 года
