Новости

«К 105-летию со дня рождения Елены Николаевны Гоголевой»

Е.Н. ГОГОЛЕВА

«НА СЦЕНЕ И В ЖИЗНИ»

ЗА СТЕНАМИ МАЛОГО ТЕАТРА

За стенами Малого театра кипела бурная театральная жизнь. И, поскольку она привлекала мое внимание и затрагивала мои творческие интересы, я хочу немножко рассказать об этом.

Двадцатые годы были годами творческих исканий. Мейерхольд и его театр, развитие Камерного театра, театры Пролеткульта, студия Вахтангова, студии МХАТ, Театр МГСПС. Студии и студийки возникали чуть ли не в каждом переулке и на каждой улице.

Начнем с Мейерхольда. «Старики» Малого театра не принимали многих спектаклей Всеволода Эмильевича. Особенно же шокировали актеров Дома Островского такие постановки, как «Лес», «Ревизор», «Горе от ума». Я с большим любопытством ходила почти на все спектакли этого нового, революционного, левого театра, но где-то жила во мне горькая обида на Всеволода Эмильевича. Он и его поклонники требовали закрытия Малого театра как старого, отжившего организма, с его «музейными» и якобы даже враждебными революционному искусству традициями. Возникали бурные диспуты, на которых выступали Мейерхольд и Южин. Актер Малого театра отстаивал великие традиции реалистического искусства, традиции Щепкина, Садовских, Ермоловой. Иногда бурные страсти доходили на этих диспутах до крайних пределов. Особенно рьяные последователи Всеволода Эмильевича кричали, что актеры бывшего императорского Малого театра—контрреволюционеры и т. д. и т. п.

И вот, испытав горечь от всех этих враждебных выпадов против любимого и родного Малого театра, я все же с интересом ходила к Мейерхольду. И, не всегда принимая и понимая его принципы, порой с восхищением смотрела спектакли, а главное, актеров этого театра.

Огромное впечатление произвел на меня «Великодушный рогоносец». Увлек и замысел режиссера и игра Бабановой, Ильинского и Зайчикова. Понравился «Рычи, Китай!», где был незабываемый Охлопков, и «Д. Е.». Но классику — «Горе от ума», «Ревизор» и особенно «Лес»— я смотрела с удивлением и неодобрением. Не понимаю, зачем надо было коверкать эти бессмертные произведения.

Интересно, что в 70-е годы многие режиссеры решили вернуться к тем далеким 20-м годам и пересматривали классику а-ля Мейерхольд, но без его мысли и вдохновения. А ведь с годами сам Мейерхольд от многого отказался. И его последние постановки, особенно «Дама с камелиями», с успехом могли бы играться и в «музейном» Малом театре.

Мои личные встречи с Всеволодом Эмильевичем были очень немногочисленны. Но я всегда ощущала его большое внимание и уважение. Я, безусловно, приписывала их не моей скромной особе, а театру, актрисой которого имела честь быть. И, посмотрев «Даму с камелиями», подумала: а неплохо было бы, если бы Мейерхольд что-нибудь поставил в Малом театре, ведь ставил же он в Петербурге в Александрийском театре и «Дон Жуана» и «Маскарад». Очевидно, я и в те мои молодые годы интуитивно чувствовала в Мейерхольде большого художника, хотя и не все понимала в его творческих поисках.

Несколько иным было мое отношение к Таирову. Боже мой, как я завидовала Коонен, что она имеет такого друга, такого режиссера, а главное, играет такой репертуар. И Антигона, и Адриенна Лекуврер, и Саломея. Все это, думалось мне, мои роли. Я не смела даже мечтать сыграть их в Малом театре, но всем существом тянулась к ним. И постановки Таирова, смелые, красочные, захватывали меня, хотя и казалось, что они больше волнуют внешне, а внутренне чего-то в них недостает.

Да, это был театр для Коонен, для одной этой актрисы. О трагическом таланте Коонен писали много. Я лично, завидуя ей, понимала, что это интересный, удивительно разносторонний, большой художник. Вспоминается ее Жирофле-Жирофля. Ее Пьеретта в пантомиме Шниц-лера пленяла красотой и пластикой. Я не принимала ее Катерину в «Грозе» — там особенно не хватало мне, как тогда говорилось, «нутра», то есть души этого поразительного женского образа. Но зато «Любовь под вязами» заставляла меня неотрывно следить за актрисой. Хотелось ли мне променять Малый театр на таировский? Нет. Все-таки мне казалось, что в Малом, у Ермоловой и рядом с Ермоловой, теплее и роднее. Я часто видела Алису Георгиевну гуляющей по Тверскому бульвару. Я не подходила к ней, да и при встрече редко осмеливалась вступать с ней в разговор. Но издали следила за ее вижениями, походкой, манерой говорить. У нее была -особая манера речи, несколько мне непонятная, но очаровывающая.

С Таировым же были у меня хотя и редкие, но всегда дружелюбные встречи. Иногда он хвалил меня за ту или другую роль, но я всегда чувствовала, что выше, лучше и талантливее Алисы Георгиевны для него никого нет. Только один раз полушутя-полусерьезно Александр Яковлевич мне сказал: «Вы так хорошо говорите об Алисе Георгиевне, а не хотели бы вы пойти к нам?» И, даже не дожидаясь моего ответа, сам сейчас же добавил: «Впрочем, вас мне и не отдадут».

Похожий разговор был в моем присутствии между Таировым и Южиным. Александр Яковлевич также почти щутя просил: «Отдайте, Александр Иванович, нам вот эту актрису». И Александр Иванович, полуобняв меня за плечи, также отшучиваясь, сказал: «Нет, дорогой Александр Яковлевич, ее-то мы и не отдадим, она наша. А у вас есть своя жемчужина—Алиса Георгиевна».

Я простить себе не могу, что моя тогдашняя жизнь сложилась так, что я, перевидавшая в Камерном театре почти весь репертуар, даже по нескольку раз смотревшая и «Мадам Бовари» и «Жирофле-Жирофля», не смогла посмотреть таировскую «Оптимистическую трагедию» и Алису Георгиевну в роли Комиссара. До сих пор не могу ее представить в этой роли, о которой так много писали и говорили.