Новости

ПРАВО НА ЧЕХОВА

ПРАВО НА ЧЕХОВА

В юбилейный год А. П. Чехова желание заглянуть сквозь призму пьес великого драматурга в будущее русского театра особенно велико. Как никогда созвучны времени тревожно-пророческие предсказания, звучавшие с подмостков ведущих театров ещё сто лет назад. Театральное искусство, театр как институт духовности и созидания переживают сейчас период даже не трансформации, театр отчаянно стремится к выживанию — «новые формы», которые ж отважно декларировались ещё десятилетие назад, ощутимых перемен не принесли, слом традиции повлёк за собой множество других бед и невзгод — сохранение театра как культурно-нравственной сферы духовно полноценного общества сегодня одна из центральных проблем.
Старейший театр России — Малый театр, несмотря на все тяготы и проблемы остаётся своего рода камертоном русского реалистического искусства, но и здесь среди, казалось бы, незыблемого патриархального покоя зазвучали беспокойные вопросы: как сохранить традиции, как выжить сегодня человеку под колоссальным гнётом антикультуры? Как в эпоху трансформации всего и вся сохранить верность вековым, простым и проверенным истинам?

Об этом беседа Петра Абрамова с художественным руководителем Малого театра, народным артистом СССР Юрием Мефодьевичем Соломиным.


Петр Абрамов. Юрий Мефодьевич, творчество Чехова проходит через всю вашу актёрскую биографию: ещё студентом Вы играли Треплева, потом — Тригорина, дядю Ваню в «Лешем» и его же в одноимённой пьесе, не так давно, ощущая, видимо, некое притяжение, обратились к постановке чеховских пьес, так появились «Три сестры». Скажите, ощущаете ли Вы сами себя в сегодняшнем мире чеховским персонажем и, если — да, то как такому человеку сегодня живётся?

Юрий Соломин. Нет, я не ощущаю себя таким персонажем, просто со многими чеховскими мыслями я согласен и не хотел бы, чтобы их кто-то переделывал, особенно в театре — в книгах никакой редактор Чехова уже не исправит — а вот в театре и в кино... Если берётся какая-нибудь пьеса, лучше её снимать так, как она идёт в театре, хотя, конечно, специфика кино существует: вместо текста пьесы в кадре может проехать человек в телеге, будет звучать музыка, будет гроза, пойдёт дождь — можно согласиться, что на эмоциональном уровне это может заменить какой-то чеховский текст, но театр — совершенно особая статья! Мне кажется, что в театре никто не имеет права, какой бы это ни был талант, даже переставлять сцены, поскольку от перестановки меняется смысл автора. С современным автором ещё можно поговорить, что-то поменять с его согласия, пойти вразрез, но с Чеховым так делать нельзя. Если Чехов не писал, например, что Раневская наркоманка, то её не надо так играть, если он писал о трёх сестрах с болью, недаром эта фраза всё время у него повторяется — «В Москву, в Москву!» — он и в письмах в это время постоянно повторял: «Вот, буду проездом в Москве, как хотелось бы!» — это состояние и надо передать.

П.А. Когда вы репетировали недавнюю премьеру «Три сестры», как режиссёр что вы чувствовали самым основным символом в этом спектакле, как вы пытались передать своё видение актёрам?

Ю.С. Дело в том, что сам спектакль довольно сложный, а в моём творчестве стоит немного особняком, поскольку я работал в нём только как режиссёр. Мы ничего там не меняли, единственное мы добавили начало и финал -авторским текстом, чеховским, звучат слова о том, что такое Россия. И я считаю, это было справедливо и правильно. Россия эта такая удивительная страна!
Может быть, решение озвучить этот текст, из записных книжек Чехова, родилось у меня из желания как-то связать и оформить начало и финал: я сам прочитал и записал его на плёнку. Когда мы работали над спектаклем, я много прочёл его писем, статей, воспоминаний, на репетициях я обо всём этом рассказывал, не столько репетировали даже, а беседовали, я рассказывал, почему Чехов сам так стремился в Москву, эти документы, записные книжки много мне навеяли мыслей, и я очень хотел, чтобы и актёры окунулись во всё это, прочувствовали, а потом получилось так, что они и сами начали приносить письма, истории. Однажды даже Эдуард Евгеньевич Марцевич, который играет Чебутыкина, спросил: «А мы последний акт репетировать будем?» Мы репетировали его очень мало, артисты сами подошли к этому. Поэтому менять что-то, придумывать было просто невозможно, ведь мы всё время работали с первоисточником, с дневниками, письмами, в которых отразилась вся пьеса. Меня шокирует, когда появляются три сестры и выглядят какими-то извращенками, занимаются непонятно чем, появляются новые персонажи. Этого не может быть! Я — за экологию театра.

П.А. Я не случайно спросил, как вы чувствовали этот спектакль, поскольку складывается довольно стойкое убеждение, что русский реалистический театр сегодня стремительно уходит именно от сочувствия, сопереживания и такого душевного единения зрителя и актёра. Модель современного театра — это модель разрушения?

Ю.С. Думаю, да. Потому что сейчас многое забыто: забыт Товстоногов, Гончаров, Завадский, Попов, Петров и даже Олег Ефремов... Как так?! А их спектакли до сих пор идут! Показывают, например, того же «Учителя танцев», который был в Театре Советской армии, уж сколько лет, а смотрит и молодёжь! Всё зависит оттого, куда поведёшь, мне кажется, что слишком много людей ведут зрителя не туда куда надо, а, между тем, этих людей поддерживают...

П.А. Даниил Андреев когда-то сказал, что театр в будущем, в XXI веке, превратится в очень ограниченный круг людей: пять-шесть зрителей в зале, пара-тройка актёров...

Ю.С. Я не верю, что будет пять-шесть человек, но то, что театр может поменять аудиторию — безусловно. Она уже меняется, это чувствуется. Хотя в Малый театр, и мы это видим, приходит много молодёжи. Когда я поставил «Коварство и любовь» Шиллера и на премьере 28 декабря увидел зал, то подумал: ну всё — конец! Спектакль поставлен классически с прекрасными декорациями Энара Стенберга, красивые костюмы и так далее, и такие высокие слова: «Я тебя люблю!» Всё время думал тогда и боялся — вдруг сейчас кто-нибудь крикнет с балкона: «Не надо никакой любви, завали её и всё...», не дай Бог засвистят. К моему удивлению была удивительная тишина, я решил, что зал не воспринимает... Но я был обезоружен совершенно, когда в конце раздался гром аплодисментов — все стояли и аплодировали! Это была почти на восемьдесят процентов молодёжная аудитория. Но, с другой стороны, это было больше десяти лет назад...

П.А. Самое страшное для актёра — это отобрать у него возможность выходить на сцену, почти все театральные актёры тоже суть чеховские персонажи, они — не банкиры, не могут себя сами окупать. Неужели сейчас перед нами разворачивается эта страшная драма, когда театр хотят лишить государственной поддержки? Ведь есть
целая категория театров, особого, неприкосновенного ранга в Европе — Комеди Франсез, Олд Вик...

Ю.С. Театр Кабуки, театр Но, очень много...
П.А. Причём неприкосновенности в самом хорошем смысле... Снова спрошу, даже не что вы думаете об этом, а что чувствуете, какое развитие событий?

Ю.С. Я чувствую, что, конечно, в таком обилии реалистического искусства и театров у нас в России уже не будет. А если и будут, то только в тех регионах, где губернатор любит культуру и искусство. Это относится и к Москве. Я думаю, что хватит ума сохранить, сберечь, некоторые театры, как сохранили Комеди Франсез, не реставрируя её творчество. Не произнося слова: «начать всё с белого листа»... Как можно начать с «белого листа» Комеди Франсез или Олд Вик? Королевский театр, шекспировский «Глобус»? Как можно «начать сначала» Малый театр, которому 255 лет?!
Что значит: «с белого листа»? Я не очень понял это. Но у меня в сердце осталась боль, не от операции, которую мне сделали несколько лет назад, она прошла, её я уже не чувствую; но я чувствую другое — у меня боль где-то в душе (не знаю, где она находится), я чувствую... как бы подыскать слово — внутреннюю беспомощность...а что я могу сделать? Правда, я пытаюсь что-то сделать. Хотя, кроме врагов я пока ничего себе не нажил... (Смеётся) Нет, ещё есть зрители, очень много зрителей! Есть очень много тех, кто поддерживает вот это традиционное искусство, достаточно много. Не только в Москве, но и в провинции. Когда мы выезжаем на гастроли, люди встречают нас буквально со слезами на глазах! Их ведь никто не гонит в театр, но всегда аншлаги! Мы не жалуемся на зрителей — и в Москве их очень много.

П.А. Право на существование русскому театру доказывать нет необходимости, он доказал это своей многовековой историей, именами, постановками, но вот что странно: мир вокруг нас, культурное пространство, всё время пытается изменить наше сознание, «подмять» под свою систему координат. Как сохранить здесь себя? Как «чеховскому» герою жить сегодня? Вы наверняка это знаете...

Ю.С. Актёр, играя тот или иной персонаж, проживает и часть своей жизни, частичка сердца, конечно, остаётся на сцене. А когда мы оказываемся снова вот в этом мире, тогда надо оставаться самим собой. Я всегда говорю студентам: никому не подражайте! Только ты можешь сыграть так и никто другой. Меня этому научили мои педагоги, и поэтому хвалят ли меня или ругают, я опираюсь на своё ощущение и на слова тех, кто меня учил, кому я верил.
А рецепта сохранить себя в искусстве, в жизни, его, наверное, нет, поскольку всё меняется, движется. Я всегда за то, чтобы цвели все цветы: пусть будет много театров и направлений, но не надо один и тот же коллектив каждый год облачать в золотые маски. Ведь сегодня можно сразу предсказать, кто на каком месте будет, и совсем не нужно тратить на это государственные или спонсорские деньги, и так ясно — кто приедет и кто сидит в комиссии. Такие отборочные комиссии должны ежегодно меняться, оставаясь на уровне хороших крепких профессионалов. За всё время, что происходят эти мероприятия, меня ни разу не пригласили. Может быть, я и не пошёл бы... (Смеётся.) Но я говорю о том, что я не последний из профессионалов. Меня снимает телевидение, пишут рецензии, книги, значит -я что-то значу? Почему же там — я ничего не значу, только потому, что у меня есть своё мнение? Потому что я могу проголосовать не за ту кандидатуру, которую выставляет кто-то или какая-то группочка? Я против «группочек». Поэтому, что бы ни случилось, в искусстве, как и в жизни, изо всех сил надо стараться быть самим собой.

ТЕАТРАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ 4 (1004) — 2010

Дата публикации: 27.04.2011
ПРАВО НА ЧЕХОВА

В юбилейный год А. П. Чехова желание заглянуть сквозь призму пьес великого драматурга в будущее русского театра особенно велико. Как никогда созвучны времени тревожно-пророческие предсказания, звучавшие с подмостков ведущих театров ещё сто лет назад. Театральное искусство, театр как институт духовности и созидания переживают сейчас период даже не трансформации, театр отчаянно стремится к выживанию — «новые формы», которые ж отважно декларировались ещё десятилетие назад, ощутимых перемен не принесли, слом традиции повлёк за собой множество других бед и невзгод — сохранение театра как культурно-нравственной сферы духовно полноценного общества сегодня одна из центральных проблем.
Старейший театр России — Малый театр, несмотря на все тяготы и проблемы остаётся своего рода камертоном русского реалистического искусства, но и здесь среди, казалось бы, незыблемого патриархального покоя зазвучали беспокойные вопросы: как сохранить традиции, как выжить сегодня человеку под колоссальным гнётом антикультуры? Как в эпоху трансформации всего и вся сохранить верность вековым, простым и проверенным истинам?

Об этом беседа Петра Абрамова с художественным руководителем Малого театра, народным артистом СССР Юрием Мефодьевичем Соломиным.


Петр Абрамов. Юрий Мефодьевич, творчество Чехова проходит через всю вашу актёрскую биографию: ещё студентом Вы играли Треплева, потом — Тригорина, дядю Ваню в «Лешем» и его же в одноимённой пьесе, не так давно, ощущая, видимо, некое притяжение, обратились к постановке чеховских пьес, так появились «Три сестры». Скажите, ощущаете ли Вы сами себя в сегодняшнем мире чеховским персонажем и, если — да, то как такому человеку сегодня живётся?

Юрий Соломин. Нет, я не ощущаю себя таким персонажем, просто со многими чеховскими мыслями я согласен и не хотел бы, чтобы их кто-то переделывал, особенно в театре — в книгах никакой редактор Чехова уже не исправит — а вот в театре и в кино... Если берётся какая-нибудь пьеса, лучше её снимать так, как она идёт в театре, хотя, конечно, специфика кино существует: вместо текста пьесы в кадре может проехать человек в телеге, будет звучать музыка, будет гроза, пойдёт дождь — можно согласиться, что на эмоциональном уровне это может заменить какой-то чеховский текст, но театр — совершенно особая статья! Мне кажется, что в театре никто не имеет права, какой бы это ни был талант, даже переставлять сцены, поскольку от перестановки меняется смысл автора. С современным автором ещё можно поговорить, что-то поменять с его согласия, пойти вразрез, но с Чеховым так делать нельзя. Если Чехов не писал, например, что Раневская наркоманка, то её не надо так играть, если он писал о трёх сестрах с болью, недаром эта фраза всё время у него повторяется — «В Москву, в Москву!» — он и в письмах в это время постоянно повторял: «Вот, буду проездом в Москве, как хотелось бы!» — это состояние и надо передать.

П.А. Когда вы репетировали недавнюю премьеру «Три сестры», как режиссёр что вы чувствовали самым основным символом в этом спектакле, как вы пытались передать своё видение актёрам?

Ю.С. Дело в том, что сам спектакль довольно сложный, а в моём творчестве стоит немного особняком, поскольку я работал в нём только как режиссёр. Мы ничего там не меняли, единственное мы добавили начало и финал -авторским текстом, чеховским, звучат слова о том, что такое Россия. И я считаю, это было справедливо и правильно. Россия эта такая удивительная страна!
Может быть, решение озвучить этот текст, из записных книжек Чехова, родилось у меня из желания как-то связать и оформить начало и финал: я сам прочитал и записал его на плёнку. Когда мы работали над спектаклем, я много прочёл его писем, статей, воспоминаний, на репетициях я обо всём этом рассказывал, не столько репетировали даже, а беседовали, я рассказывал, почему Чехов сам так стремился в Москву, эти документы, записные книжки много мне навеяли мыслей, и я очень хотел, чтобы и актёры окунулись во всё это, прочувствовали, а потом получилось так, что они и сами начали приносить письма, истории. Однажды даже Эдуард Евгеньевич Марцевич, который играет Чебутыкина, спросил: «А мы последний акт репетировать будем?» Мы репетировали его очень мало, артисты сами подошли к этому. Поэтому менять что-то, придумывать было просто невозможно, ведь мы всё время работали с первоисточником, с дневниками, письмами, в которых отразилась вся пьеса. Меня шокирует, когда появляются три сестры и выглядят какими-то извращенками, занимаются непонятно чем, появляются новые персонажи. Этого не может быть! Я — за экологию театра.

П.А. Я не случайно спросил, как вы чувствовали этот спектакль, поскольку складывается довольно стойкое убеждение, что русский реалистический театр сегодня стремительно уходит именно от сочувствия, сопереживания и такого душевного единения зрителя и актёра. Модель современного театра — это модель разрушения?

Ю.С. Думаю, да. Потому что сейчас многое забыто: забыт Товстоногов, Гончаров, Завадский, Попов, Петров и даже Олег Ефремов... Как так?! А их спектакли до сих пор идут! Показывают, например, того же «Учителя танцев», который был в Театре Советской армии, уж сколько лет, а смотрит и молодёжь! Всё зависит оттого, куда поведёшь, мне кажется, что слишком много людей ведут зрителя не туда куда надо, а, между тем, этих людей поддерживают...

П.А. Даниил Андреев когда-то сказал, что театр в будущем, в XXI веке, превратится в очень ограниченный круг людей: пять-шесть зрителей в зале, пара-тройка актёров...

Ю.С. Я не верю, что будет пять-шесть человек, но то, что театр может поменять аудиторию — безусловно. Она уже меняется, это чувствуется. Хотя в Малый театр, и мы это видим, приходит много молодёжи. Когда я поставил «Коварство и любовь» Шиллера и на премьере 28 декабря увидел зал, то подумал: ну всё — конец! Спектакль поставлен классически с прекрасными декорациями Энара Стенберга, красивые костюмы и так далее, и такие высокие слова: «Я тебя люблю!» Всё время думал тогда и боялся — вдруг сейчас кто-нибудь крикнет с балкона: «Не надо никакой любви, завали её и всё...», не дай Бог засвистят. К моему удивлению была удивительная тишина, я решил, что зал не воспринимает... Но я был обезоружен совершенно, когда в конце раздался гром аплодисментов — все стояли и аплодировали! Это была почти на восемьдесят процентов молодёжная аудитория. Но, с другой стороны, это было больше десяти лет назад...

П.А. Самое страшное для актёра — это отобрать у него возможность выходить на сцену, почти все театральные актёры тоже суть чеховские персонажи, они — не банкиры, не могут себя сами окупать. Неужели сейчас перед нами разворачивается эта страшная драма, когда театр хотят лишить государственной поддержки? Ведь есть
целая категория театров, особого, неприкосновенного ранга в Европе — Комеди Франсез, Олд Вик...

Ю.С. Театр Кабуки, театр Но, очень много...
П.А. Причём неприкосновенности в самом хорошем смысле... Снова спрошу, даже не что вы думаете об этом, а что чувствуете, какое развитие событий?

Ю.С. Я чувствую, что, конечно, в таком обилии реалистического искусства и театров у нас в России уже не будет. А если и будут, то только в тех регионах, где губернатор любит культуру и искусство. Это относится и к Москве. Я думаю, что хватит ума сохранить, сберечь, некоторые театры, как сохранили Комеди Франсез, не реставрируя её творчество. Не произнося слова: «начать всё с белого листа»... Как можно начать с «белого листа» Комеди Франсез или Олд Вик? Королевский театр, шекспировский «Глобус»? Как можно «начать сначала» Малый театр, которому 255 лет?!
Что значит: «с белого листа»? Я не очень понял это. Но у меня в сердце осталась боль, не от операции, которую мне сделали несколько лет назад, она прошла, её я уже не чувствую; но я чувствую другое — у меня боль где-то в душе (не знаю, где она находится), я чувствую... как бы подыскать слово — внутреннюю беспомощность...а что я могу сделать? Правда, я пытаюсь что-то сделать. Хотя, кроме врагов я пока ничего себе не нажил... (Смеётся) Нет, ещё есть зрители, очень много зрителей! Есть очень много тех, кто поддерживает вот это традиционное искусство, достаточно много. Не только в Москве, но и в провинции. Когда мы выезжаем на гастроли, люди встречают нас буквально со слезами на глазах! Их ведь никто не гонит в театр, но всегда аншлаги! Мы не жалуемся на зрителей — и в Москве их очень много.

П.А. Право на существование русскому театру доказывать нет необходимости, он доказал это своей многовековой историей, именами, постановками, но вот что странно: мир вокруг нас, культурное пространство, всё время пытается изменить наше сознание, «подмять» под свою систему координат. Как сохранить здесь себя? Как «чеховскому» герою жить сегодня? Вы наверняка это знаете...

Ю.С. Актёр, играя тот или иной персонаж, проживает и часть своей жизни, частичка сердца, конечно, остаётся на сцене. А когда мы оказываемся снова вот в этом мире, тогда надо оставаться самим собой. Я всегда говорю студентам: никому не подражайте! Только ты можешь сыграть так и никто другой. Меня этому научили мои педагоги, и поэтому хвалят ли меня или ругают, я опираюсь на своё ощущение и на слова тех, кто меня учил, кому я верил.
А рецепта сохранить себя в искусстве, в жизни, его, наверное, нет, поскольку всё меняется, движется. Я всегда за то, чтобы цвели все цветы: пусть будет много театров и направлений, но не надо один и тот же коллектив каждый год облачать в золотые маски. Ведь сегодня можно сразу предсказать, кто на каком месте будет, и совсем не нужно тратить на это государственные или спонсорские деньги, и так ясно — кто приедет и кто сидит в комиссии. Такие отборочные комиссии должны ежегодно меняться, оставаясь на уровне хороших крепких профессионалов. За всё время, что происходят эти мероприятия, меня ни разу не пригласили. Может быть, я и не пошёл бы... (Смеётся.) Но я говорю о том, что я не последний из профессионалов. Меня снимает телевидение, пишут рецензии, книги, значит -я что-то значу? Почему же там — я ничего не значу, только потому, что у меня есть своё мнение? Потому что я могу проголосовать не за ту кандидатуру, которую выставляет кто-то или какая-то группочка? Я против «группочек». Поэтому, что бы ни случилось, в искусстве, как и в жизни, изо всех сил надо стараться быть самим собой.

ТЕАТРАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ 4 (1004) — 2010

Дата публикации: 27.04.2011