Новости

«ГОРЕ ОТ УМА» В ПОСТАНОВКЕ НИКОЛАЯ ВОЛКОНСКОГО

По книге Ю.А.Дмитриева «Академический Малый театр. 1917-1941».

Постановка «Горя от ума» вызвала горячие споры в самом театре и вне его. Премьера состоялась 3 февраля 1930 года. Ставил спектакль Н. Волконский, оформлял новый для Малого театра художник И. Рабинович. Несомненно на эту постановку оказал влияние спектакль «Горе уму», осуществленный В. Мейерхольдом в 1928 году. С одной стороны, театр полемизировал с этой работой, с другой — пытался развить некоторые ее качества. Главное, о чем заботился режиссер,— это усиление социального звучания спектакля, разоблачение фамусовской Москвы. К сожалению, делалось это иногда примитивно и даже вульгарно.

Спектакль вызвал преимущественно критическое отношение. Критик И. И. Бачелис вообще отвергал право Малого театра на эксперимент. «Малый театр и эксперимент по существу понятия несовместимые». Попытка осуществить эксперимент, по мнению критика, привела к эклектике. В спектакле присутствовал и водевильный гротеск (образ Скалозуба), и лирическая сентиментальность (Софья), и психологический натурализм (Лиза), и мрачный символизм (Чацкий), а творческого единства не было (См.: Бачелис И. Его величество классика.— «Современный театр», 1930, № 2, с. 19).

Большинство актеров также не приняло спектакль. Так, М. Климов решительно отказался играть роль Фамусова. А. Яблочкина, исполнявшая роль Хлёстовой, с ужасом вспоминала, что ее, по замыслу режиссера, выносили в кресле и так обносили вокруг гостей. На слова Хлёстовой: «А Чацкого мне жаль» — все гости, встав на колени, должны были молиться. Хлёстова носила на голове огромную шляпу с перьями, в руке держала посох, платье у нее было черное, отделанное серебром. Трен от платья был равен чуть ли не двум с половиной аршинам. «Он доводил меня на каждом спектакле до обморочного состояния» (Яблочкина А. Жизнь в театре. М., «Искусство», 1953, с. 178).

В записях, сделанных для самого себя, весьма критическую оценку спектаклю дал М. Ленин. Он писал: «У Грибоедова Лиза вдруг просыпается, встает с кресел, оглядывается». В постановке же Волконского «присутствует очевидный натурализм»: Лиза «потягивается, зевает, стонет, валяется по полу».

Далее у Грибоедова Лиза взбирается на стул и передвигает часовую стрелку. В театре же она снимает туфли, «лезет на стул, потом взбирается на горку, где стоят часы».
Фразу «Ну, гость непрошеный» Лиза в спектакле произносит стоя у дверей комнаты Софьи. И получается, что гость непрошеный — это Молчалин. Костюм Лиза носила затрапезный, но ведь Фамусов только в конце пьесы говорит: «Изволь-ка в избу, марш, за птицами ходить». «Здесь же она уже в первом акте одета так, будто бы живет в избе».
У Грибоедова Скалозуб — скалит зубы. «Это широкая улыбка, а не грохочущий хохот. Неужели по-своему очень неглупый Фамусов пустил бы в свой дом фельдфебеля? Скалозуб глуп, но воспитан».

Графиня-бабушка — не русская, она заменяет «д» на «т»: «труг», «солтаты», «та в могилу». Заменяет «б» буквой «п»: «пыл», «с пала», «пасурма-ны». Заменяет «ж» буквой «ш»: «залошило», «скаши», «пошар», «мошет». Вместо «в» — «ф»: «прафо» (ЦГАЛИ, ф. 2059, он. 1, ед. хр. 14, лл. 1-5).

Н. К. Пиксанов, один из известнейших исследователей творчества А. Грибоедова, вспоминая виденный им спектакль, рассказывал, что второе действие открывалось интермедией «Обжорство Фамусова». «Появляющиеся на балу гости кружились в каком-то балетном движении, на авансцену выдвигались какие-то аллегорические фигуры, Чацкий (его играл Мейер.— Ю. Д.) был представлен не как молодой человек, светский дворянин декабристской ориентации, а как разночинец, бедно одетый, чуждый барскому быту: близкий дворне Фамусова» (Пиксанов Н. Из воспоминаний о Луначарском.— «Рус. лит.», 1966, № 1, с. 114).

Фотографии из Музея театра дают представление о мизансценах, декорациях и костюмах спектакля.

Первый акт. Налево лестница, ведущая на антресоли, в центре на колонне часы, напоминающие башенные, под колонной круглая скамья. На стенах висят нарочито уродливые портреты фамусовской родни. Софья, Молчалин и Лиза находятся на переднем плане, сзади помещается челядь. Лиза (артистка О. Малышева) предстает на фотографии здоровой, веселой деревенской девушкой. В отличие от нее Софья, которую играла С. Фадеева, явно манерна. Молчалин — Н. Анненков одет в мундир, на голове у него кок. У Скалозуба (артист А. Ржанов) на голове также большой, почти клоунский кок, лицо украшают баки, брови подняты, что придает лицу выражение удивления. Репетилов (артист А. Остужев) носил на шее большой белый бант и походил на провинциального актера конца прошлого века. Явно эксцентричны г. D.— артист Н. Соловьев, низенький, одетый в мундир, с лентой через плечо, и г. N., наоборот, высоченный, с вытянутой головой — артист Эрдок.

Еще на одной фотографии Молчалин стоит перед Софьей на одном колене, она с гордым видом отвернулась. Сзади Лиза откровенно смеется над этим ухаживанием.

По поводу этой постановки «Горе от ума» обширную рецензию написал А. Луначарский. В свое время она не была напечатана, но от этого не потеряла значения.
Когда эту рецензию читаешь в первый раз, она вызывает недоумение. Уж слишком высокая оценка дается спектаклю. «Малый театр дал Москве хороший, вдумчивый, культурный спектакль. Интерпретация «Горя от ума» Волконским в полной мере может быть поставлена рядом (при всем различии подходов) с интерпретацией того же произведения Мейерхольдом» (Луначарский А. «Горе от ума» в Малом театре В кн.: Лит. наследство, т. 82, с. 436).

Но, если вдуматься, можно понять, что отзыв Луначарского закономерен. Прежде всего критик убежден, что Малый театр «более всех других обязан рядом с яркими современными пьесами давать для нашего нового зрителя и для нашей молодежи классический репертуар в возможно более четком и художественном исполнении».
Для Луначарского представляется чрезвычайно важным стремление театра отойти от рутины, возможность интерпретировать по-новому, по-своему. И именно поэтому он готов поддержать Волконского, несмотря на спорность его постановки. Волконский прежде всего хотел показать Грибоедова как человека ума, затем человека сердца и лишь в третьем порядке — человека «блестящего таланта, формальной виртуозности и летучего остроумия»? Режиссер также хотел найти психологическое оправдание каждого слова и поступка действующих лиц. «Для того чтобы придать этому празднику правящего класса (речь идет о сцене бала.— Ю. Д. ) подлинное психологическое содержание и сделать из него страшное явление, о которое разбился Чацкий в первый же день, когда он вернулся глотнуть «сладкого дыма отечества», необходимо выразительно окарикатурить весь этот акт. Это и сделано Волконским. Поэтому я заранее отвергаю всякие обвинения в нарушении им единства стиля».
Так же положительно оценил Луначарский стремление режиссера и художника воссоздать Москву с ее церквами и колокольнями, хотя тут же заметил, что беспрестанное повторение крестного знамения становится однообразным, а потому монотонным приемом.

«Шпионы» или, точнее, чиновники из департамента полиции г. D. и г. N. скорее соответствовали бы инсценировке романа Андрея Белого «Петербург».
Радикально был пересмотрен образ Чацкого. В этом спектакле он «головастик», книгочей, отщепенец дворянства, приближающийся к разночинству. За границей он не забыл обид, нанесенных ему фамусовской Москвой, и быстро впадает в «судорогу негодования». Его удерживает в Москве только Софья. И вот теперь он горестно свободен. Нет больше цепей, привязывающих его к дворянству. Но с кем ему быть? Он безнадежно одинок.
В очках, в мешковатом сюртучишке, В. Мейер оказался «вполне на высоте поставленной ему задачи. Он нервен, он несчастлив. Даже медленный темп, продиктованный «проработкой» каждого слова, не мешает горячности его интонаций, их огромной страдальческой искренности доходить до публики».

Лиза по заданию режиссера должна была стать представительницей народа, «прирученной рабыней». Она не только весела, но и сердечна, она плачет, вспоминая Чацкого, сочувствует ему, как втайне ему сочувствуют мужики, одетые в лакейские ливреи. При этих условиях артистка О.Малышева «представляла милую Лизу».

Не удалась С. Фадеевой Софья. «В ней не было даже «обаяния», которое хоть как-нибудь объясняло бы отношение к ней Чацкого. Это слабое место всей постановки».

Фамусов в исполнении С. Головина был отвратительным и злым стариком. «Это прежде всего потаскун, лицемер, ханжа, тиран, черный реакционер. Это вместе с тем льстец и подхалим. (...) У Головина есть барин-самодур. Но барски стильное, почти эстетное испарилось, а самодурское, азиатское передано с рельефом, иногда даже перехлестывающим реализм и впадающим в карикатуру. Прибавьте к этому большое разнообразие интонаций и скульптурность жеста, и вы поймете, что Головин одержал хорошую победу».

Карикатурен, гротесков был у А. Ржанова Скалозуб. В третьем акте он появляется с тремя адъютантами-солдафонами, такими же скалозубами. «Но вследствие этой карикатурности житейская, реальная сочность Скалозуба ослабела».

Молчалина играл Н. Анненков. Было трудно понять: его герой просто глупый человек или же это Тартюф, имеющий дальние расчеты.

Совершенно очевидно, что, анализируя спектакль, Луначарский прежде всего заботился о современном звучании комедии, об усилении ее социального потенциала.