Новости

ИЗ ДНЕВНИКА ФРОНТОВОЙ АКТРИСЫ

В.А. ОБУХОВА, Заслуженная артистка РСФСР. Очерк из книги «Малый театр на фронтах Великой Отечественной войны».

Моя фронтовая работа началась с Москвы, то есть тогда, когда Москва была в непосредственной близости к фронту.
В 1941 году, в августе месяце, в День авиации, я попала в автомобильную катастрофу и долго пролежала в госпитале на излечении.
Когда я вышла из госпиталя, некоторые московские театры уже начали эвакуацию. По решению правительства эвакуировался в Челябинск и Малый театр. В том состоянии, в каком я тогда находилась, я не могла выехать со всеми работниками театра и по выздоровлении включилась в работу московской бригады артистов Малого театра.
Тревожные дни переживала столица в октябре и ноябре 1941 года. На улицах Москвы появилось много войск, орудий, танков... У застав выросли танковые заграждения. Враг рвался все ближе и ближе... 20 октября в «Правде» печатается постановление Государственного комитета обороны, подписанное товарищем Сталиным, мобилизующее все силы трудящихся Москвы на отпор врагу, на защиту столицы. Вводится осадное положение Москва — военный лагерь.
Оставшиеся в Москве артисты Малого театра сорганизовались в концертную группу, впоследствии оформившуюся при Всероссийском театральном обществе. Н. Н. Рыбников, Н. А. Белевцева, Г. И. Ковров, Н. Н. Горич, В. Ф. Лебедев, Г. М. Терехов, А. И. Ржанов, Н. С. Стоянова, П. А. Березов, П. И. Старковский, Е. С. Кузнецова, А. В. Карцев, аккордеонист В. Машков, певицы Н. И. Розанова и Н. М. Кожевникова — вот эта группа.
Я пересмотрела свой репертуар, подготовила новые вещи и стала выступать в концертах, часто по нескольку раз в день. Днем на вокзалах, в агитпунктах, в госпиталях, а вечером в воинских частях, казармах, штабах, зенитных батареях, на аэродромах в Москве и под Москвой.
Напряженная, нелегкая и вместе с тем радостная работа была у нас. Напряженная потому, что передвигаться приходилось по темным улицам\' Москвы, нас застигали бомбежки, было холодно, многие из нас были оторваны от своих близких. А радостная потому, что ежедневно выступая для частей Красной Армии, для героических защитников Родины, мы испытывали огромное удовлетворение, так как знали, что облегчаем их суровую жизнь, даем им минуту отдыха.
* * *
В декабре Красная Армия погнала немцев от Москвы. Освобождены были Можайск, Клин, Волоколамск. Я выезжала с концертными бригадами в эти города сразу после их освобождения.
Осенью 1942 года на юге вырастала новая угроза — враг шел к Сталинграду. В конце сентября меня вызвали в Комитет по делам искусств и предложили выехать в составе сборной московской бригады* на Юго-Западный фронт для обслуживания находившихся в районе Саратова войск в дни праздников 25-й годовщины Октября.

* В состав бригады, обслуживавшей Юго-Западный Лронт, входили артисты: С. Звягина, В. Хрусталев, Т. Оганезова, С. Днепров, А. Первиль, Е. Шукевич, вокальный квартет под управлением Я. Цнонскогр и баянист И. Косырев,

Из Москвы выезжали мы 13 октября. Поезд № 13 уходил в 13.00. В составе бригады было ... 13 человек. Казалось бы, такое обилие «чортовых дюжин» не предвещало ничего хорошего...
В Саратов приехали ночью. Было холодно. С Волги дул резкий ветер. Дождавшись утра, мы пошли в Дом Красной Армии. Нас отвели в общежитие, в огромную комнату на тридцать-сорок коек, и сказали: «Ждите, за вами приедут».
Мы стали ждать. В ожидании, по просьбе Дома Красной Армии, выступали в воинских частях в Саратове и под Саратовом. Наконец на четвертый или пятый день утром к нам в общежитие входит запыленный офицер и говорит: «Я за вами!»
Мы обрадовались.
— Наконец-то! Куда ехать?
— В Сталинград. Пауза. Мы этого не ожидали.
— А как ехать? Чем?
— Да я вам два открытых грузовика пригнал!
— А ехать долго? — Километров четыреста-пятьсот, берегом Волги.
— Нет, это невозможно,— говорю я. — Я первая этого не вынесу.
— Что вы, товарищ Обухова, вас там ждут! Этой фразы: «Вас там ждут!» было достаточно. Нас ждали там, где в то время была сосредоточена вся надежда нашей Родины.
Мы быстро и дружно стали оборудовать грузовики. Выпросили где-то на складе две плащ-палатки, по углам грузовиков прибили палки, натянули на них тенты. Меня решили посадить в кузов. Затем достали по своим аттестатам продукты на дорогу и пустились в путь.
Переправились через Волгу на пароме и левым берегом поехали к Сталинграду. Ехали без отдыха до темноты, останавливаясь только на ночь. Деревни и села на нашем пути были густо заселены беженцами из Сталинграда. Мы слушали их рассказы об ужасах, которые творились в Сталинграде, и думали: «Неужели мы будем там! нужны?»
Чем ближе мы подъезжали, тем больше войск было на дорогах. Ехали конница, танки, орудия, боеприпасы, шла пехота. Иногда скопление было таким большим, что мы
Долго пережидали, пропуская их вперед. На протяжении всей дороги с обеих ее сторон торчали палки и стрелки с надписями: «щель». Если появлялся вражеский самолет, надо было ложиться в эти щели.
Вскоре запахло гарью, на горизонте над Волгой показалась дымовая завеса, а с наступлением темноты мы увидели яркое зарево. Это был Сталинград!
К месту назначения мы приехали поздно ночью. Вышло недоразумение. Наш лейтенант привез нас туда, где находился Дом Красной Армии, когда он за нами уезжал. Оставив нас в машинах, он ушел в темноту и долго что-то искал, не находил, чертыхался... Оказалось, что за это время деревня была уничтожена и Дом Красной Армии перекочевал в село Заплавное.
Поехали искать это село. Нашли. Маленькая изба с громким названием «ДКА Сталинградского фронта». Нас, конечно, не ждали. Мы выгрузились из машин и, усталые до предела, легли прямо на пол, между канцелярским столом и несгораемым ящиком, тесно прижавшись друг к другу и положив свои вещевые мешки под голову. Заснули моментально. Просыпались лишь тогда, когда вдруг... переставало громыхать. Эти минуты стали уже непривычными для нас!
Утром пришли на занятия работники Дома Красной Армии и подняли нас. Мы встали, почистились, умылись у колодца, позавтракали в столовой и пошли к начальнику Дома Красной Армии «разговаривать». Начальник «принял» нас во дворе при ДКА, обстоятельно разъяснил обстановку и сказал: «Забудьте, что вы артисты, вы сейчас такие же бойцы, как и мы, и все, что ждет нас, ждет и вас. Положение, не скрываю, очень серьезное. А теперь пока идите в деревню, выбирайте любой дом, занимайте его и живите».
Мы пошли искать себе «дом». Дома все одинаковые — без крыш, разбитые, пустые. Мы разместились в двух недалеко стоящих друг от друга домах. В одном из них была даже печь, но... дров не было. И опять у меня сомнение: зачем мы здесь? нужны ли мы?..
Но вот началась наша работа, и этот вопрос уже больше никогда не возникал у меня.
Первое время мы выезжали в части, стоящие поблизости от Дома Красной Армии, — в Ленинск, в Ахтубу Нижнюю и Верхнюю. Все концерты давались на открытом воздухе. Закрытых помещений вообще уже не было. Концерт проходил в хорошем, приподнятом темпе. До начала мы узнавали фамилии бойцов и командиров, особенно отличившихся в последних боях, и им посвящали наши отдельные выступления — песни, сцены, танцы. Почти Есе концерты превращались в митинги. Наш бригадир — артистка Большого театра Сусанна Звягина очень хорошо и тепло говорила заключительное слово концерта, и в ответ мы всегда слышали: «Передайте Москве — не отдадим Сталинграда. Так будем бить мерзавцев-фашистов, что ни одного не останется!»
Как-то нам пришлось выехать в особую танковую бригаду. Она стояла у самой Волги, недалеко от города, вся замаскированная, в кустах. Мы пробыли у танкистов всего два дня, но расстались, как давнишние друзья.
Полковник — командир бригады, и его помощник — комиссар любовно рассказали нам о боевой жизни бригады и познакомили с ее лучшими людьми. Они гордились своим прославленным двадцатитрехлетним героем Иваном Ивановичем Корольковым, красивым, рослым бойцом-танкистом, показавшим в боях примеры беспредельной храбрости.
Месяца через четыре в Москве в Центральном доме работников искусств устраивался вечер — «Встреча защитников Сталинграда с мастерами искусств». Приглашена была и я. Войдя в комнату президиума, где уже было много военных и артистов, я услыхала возглас: «Наша!» Смотрю, сидят: Корольков, уже в звании лейтенанта, комиссар и командир бригады! Оказалось, что они приехали в Москву на два дня, получать гвардейское знамя. Радостная встреча была у нас! Ночью, после концерта, мы пошли по темной, тихой Москве, и они рассказали мне, что наш приезд произвел у них такое глубокое впечатление, что танкисты стали исчислять время и события в бригаде «до концерта московских артистов» или «после концерта московских артистов». Это была лучшая оценка и лучшая похвала нашей работы.
В последних числах октября начальник Дома Красной Армии опять собрал нас в дворике при ДКА и объявил приказ Политуправления Сталинградского фронта о направлении нашей бригады в части, расположенные в степях. Нам выделили маленькую санитарную машину, прозванную нами впоследствии «Антилопой» за то, что о«а вечно портилась. Постоянно что-то закипало в ней, она пыхтела, стреляла и выходила из повиновения своего «укротителя», комичного, но чрезвычайно ловкого и старательного шофера — татарина Апаса. Быстро собравшись и захватив традиционную еду на дорогу — черный хлеб и сало, мы покинули наши комфортабельные «дома» и двинулись в путь.
Дорога опять пролегала по берегу Волги вниз. На третьи сутки подъехали к перевозу и стали ждать своей очереди на паром, чтобы переправиться на тот берег, в село Никольское.
Волнительная переправа! Тут уже скопилось много людей, машин с боеприпасами, с провиантом. А враг делает частые налеты. Надо успеть проскочить во-время.
Очередь до нас еще далека. Все время смотрим за «воздухом». Укрыться негде — кругом пески. Тут мы впервые научились маскироваться и потом часто применяли этот способ: когда появлялся «фока» (так бойцы называли немецкие самолеты «Фокке-Вульф»), то надо было ложиться на спину на землю и прикрываться охапкой сухого тростника, который был заранее роздан каждому из нас. Я не имела достаточно мужества лечь на спину и смотреть таким образом опасности в глаза, а ложилась носом в землю, за что и получала неоднократные выговоры от нашего комиссара.
Наконец и до нас дошла очередь переправляться. Тут я каким-то образом отделилась от бригады и, не попав на паром со всеми вместе, осталась ждать следующей переправы. Началась бомбежка. В панике я зарылась в стог покрытой инеем соломы. Во все время налета я дрожала от... холода. «Ну, теперь конец мне, — думала я, — простужусь, охрипну. Какие тут выступления!»
Наконец и я переправилась через Волгу и очутилась на причале в селе Никольском.
Как мне обрадовались товарищи! Накормили, напоили меня чаем. Они уже все успели побывать в бане. Сусанна Звягина повела и меня. Ьаня военная, в землянке. Н осталась одна. Вдруг слышу, творится что-то невероятное. Землянка содрогнулась, перекосилась. Думаю — нет, выходить не буду. Когда все успокоилось, Звягина стучится ко мне в дверь.
— Отворите! Отворяю.
— Ну, вы живы?
— Жива, — говорю,— а что у вас там?
— На улице нескольких домов — как не бывало. —• А наши?
Она смеется.
Как начался налет, некоторые из наших так напугались, что не знали, куда спрятаться, и залезли в печку. Вылезли оттуда, как черти черные. Прямо хоть опять в баню!
Дав вечером концерт, мы на утро выехали в степь, на КП. Ехали целый день. К ночи подъехали к какому-то посту. Дежурный снесся с кем-то по телефону и сказал: «Езжайте!» Через полкилометра опять часовой. Этот уже сказал: «Вылезайте!» Мы выгрузились из нашей «Антилопы». Смотрим — кругом степь. Голая, пустая. В темноте не видно никаких построек. Из ночи появился человек и повел нас в степь. Куда?..
Останавливаемся. Он освещает фонариком земляную лестницу. Мы спускаемся вниз и попадаем в большую светлую землянку, с электрическим освещением и в несколько комнат. Это штаб Армии. Весь КП был под землей.
Нас дружески приветствуют командиры. Расспрашивают о Москве, о московских новостях, о театрах, о пьесе Корнейчука «Фронт». Было решено, что завтра мы даем концерт здесь, на КП, для Военного Совета, а потом уже поедем обслуживать Армию. Места для выступления было очень мало. Кроме электрической лампочки, было зажжено еще с десяток свечей. Зрителей было мало — человек тридцать. В первом ряду, посередине, сидел командующий — генерал Труфанов, небольшого роста, с суровым, худым лицом, темными, густыми бровями, в длинной бурке и высокой папахе. Я, как всегда, говорила приветственное вступительное слово и вела концерт. Мы все волновались. Необычайность обстановки шла на пользу исполнению.
По окончании концерта суровый командующий пригласил нас к себе. Мы переоделись и пошли к нему.
Очень маленькая землянка — накрытый стол занимал почти всю площадь. Военный Совет во главе с командующим ждал нас. Ужин прошел очень тепло. Командующий сначала сидел в уголке, молчаливо посматривая из-под строгих бровей, но потом разошелся и он. Мы опять читали, пели, а потом и все хором запели любимые песни.
Около двух часов ночи генерал Труфанов встал, сказав, что пора отдыхать. На шесть дней мы отправляемся на передний край, а 6 ноября он нас ждет опять к себе на КП.
— Вас командующие дивизиями будут оставлять у себя, но вы дайте мне слово, что приедете ко мне, — закончил он, потребовав от нас решительного обещания.
Все вышли из землянки в песчаную степь. Наверху было тихо. Очень потеплело. Не верилось, что мы где-то за Сталинградом, В пекле войны.
Выехали рано утром на своей «Антилопе». По дороге выступали у танкистов и еще в одном батальоне. К вечеру подъехали к небольшому селению. Нас устраивают в здании бывшей школы. Встретивший нас генерал не скрывает радости, что артисты посетили его часть первой. Мы уговариваемся в три дня обслужить его дивизию, потом уехать на два дня на левый край, а пятого вечером в 24.00 быть опять у него, на торжественном заседании.
На следующий день мы начинаем концерты по два и по три в день. Все на вольном воздухе. Погода стала теплая, и днем можно было выступать даже в концертных платьях.
Обычно наш зритель стоял либо в окопах, либо во дворе какой-нибудь избы, плотно прижавшись к забору или к стене. Это делалось для того, чтобы с «воздуха» не было видно скопления людей. Часто мы выступали после торжественного вручения орденов и медалей.
Четвертого ноября выезжаем на левый край. Здесь обстановка другая. Неприятель стоит очень близко. Каждый день ожесточенная борьба с ним из-за колодцев с пресной водой. Деревни все разбиты. Ночевать негде. Места пристрелянные, поэтому концерт даем с наступлением темноты в избе.
Пятое ноября — боевой для нас день. Надо успеть провести три концерта и к вечеру поспеть обратно на правый край. А расстояния между пунктами большие.
Встаем очень рано, в шесть часов утра. Сегодня не умываемся, воды здесь нет.
Наша «Антилопа» уже готова. Погода чудесная. Тепло, яркое солнце, безоблачное небо. Едем к передовой. Едем без дороги, просто по степи. Стоп!.. Дальше машине ехать нельзя. Команда — выходить, и по одному, цепочкой, через интервалы, мы, пригнувшись, бежим с километр к окопам.
Окопы. Бойцы стоят в них во весь рост, видно только полголовы из-под земли. Сбоку по обеим сторонам окопов стога соломы, на них полулежат командиры, замаскированные выжженным тростником в цвет песка. Нас уже ждут. Все в сборе.
Сбоку, около стога, вход в блиндаж, куда спускаются актеры. Оттуда выход на «сцену». «Сцена» — это естественная площадка перед окопами. За скопами, прямо перед глазами выступающих артистов, через небольшое озеро — деревня. Там расположены вражеские части.
Начинаем концерт. Сказав приветственное слово, я присаживаюсь на корточки, поближе к стогам, чтобы не «маячить». Концерт идет хорошо. Особенно колоритен танец. Яркие костюмы на солнце, среди степи, на песке. Сцена из «Хозяйки гостиницы» принимается дружными взрывами смеха.
Начинает петь квартет. Вдруг залп, свист и разрыв в ста метрах от нас. Минометный обстрел. Мне подают знак кончать. Квартет заканчивает песню, и я объявляю конец концерта. Второй залп. Свист. Разрыв уже ближе. Особо отличившийся в боях боец приветствует нас и благодарит. Звягина отвечает горячими прощальными словами. Все идет в «хорошем темпе», и опять, по приказу, цепочкой, пригнувшись, бегом вслед за комиссаром, направляемся к артиллеристам.
Они уже пришли за нами к машине и ждут. Вдруг третий залп — разрыв совсем рядом. Нас обдает песком. Приказ: «Ложись!» Я ложусь не сразу — растерялась, да и платье жаль — длинное, вечернее, нарядное. Окрик комиссара: «Товарищ Обухова, слушаться команды!» Ложусь. В перерыве между залпами Оганезова, я и Косырев добираемся до маленького окопа и укрываемся там. С нами командир-артиллерист. По его команде исполняем все, что полагается в таких случаях. Обстрел продолжается минут двадцать-тридцать.
Наконец наступает тишина, и мы направляемся к артиллеристам. Концерт несколько раз прерывается появлением «фоки». Окрик: «Воздух!», все разбегаются, маскируются и с исчезновением опасности опять собираются. Разбегаясь, бойцы кричат мне вслед: «Товарищ Обухова, не забудьте, на чем остановили концерт!»
После концерта соединяемся с Апасом и едем в учебный батальон, в сторону от передовой, где в 15.00 даем концерт.
С наступлением темноты отправляемся на правый край, с тем чтобы успеть туда, как условились, к 24 часам. Наступает полная темнота, и мы теряем ориентировку. Кружимся по степи, без дороги, как нам кажется, все по одному и тому же месту. Переживаем тревожные минуты. Наконец наталкиваемся на часового, который нас выводит на верную дорогу. В 24.00 подъезжаем к деревне.
Генерал стоит на дороге с часами в руках.
— Сейчас, — говорит он, — 24.00. Митинг закончен, когда можете начать концерт?
— Через двадцать минут, — отвечает Звягина.
Надеваем концертные платья, приводим себя в порядок, и в 00.20 я уже стою на маленькой сцене небольшого очень низенького деревенского клуба, освещенного одной электрической лампочкой.
В зрительном зале — бойцы, командиры этого соединения, героические защитники нашей Родины. Они провели торжественное заседание и ждут концерта. С волнением и искренностью говорю вступительное слово: «Товарищи, мы счастливы и горды, что Москва послала нас встретить и провести с вами, со славными защитниками города 84
Сталина, двадцать пятую годовщину великого праздника Октября».
Шестого ноября утром, распростившись с гостеприимным генералом, выезжаем обратно на КП. В дороге нас застает сильная метель. По степи крутит так как у нас под Москвой в январскую или февральскую пургу. «Антилопа» наша испортилась и остановилась в степи. А ведь мы обещали, что шестого вечером будем присутствовать на торжественном заседании на КП. Мы были уверены, что нас там ждут. На наше счастье, показался пустой грузовик из-под боеприпасов, мы перегрузились на него и, оставив «Антилопу» в степи, поехали на КП.
Вошли в знакомую нам штабную землянку. Почти все командиры были в сборе. Не было командующего, его заместителя и еще кое-кого. По тому, как они все держались, по их лицам, мы поняли, что у них что-то произошло и они чего-то ждут.
Нас разводят по квартирам. «Отдыхайте, а завтра будет видно, что делать».
Меня и Оганезову комендант КП повел в свою землянку. До нее от штабной землянки было, вероятно, не более трехсот метров, но шли мы — я не преувеличиваю! — около часа. Пурга была такая сильная, что в двух шагах ничего не было видно.
Шли мы так: впереди комендант, за ним, положив ему на плечо руку, шла Оганезова, а за ней, так же держа руку на ее плече, шла я. Мы крутили по степи и не могли найти нужную нам землянку. Комендант, боевой, смышленый парень, участник Севастопольской обороны, был в отчаянии. Наконец мы наткнулись на часового, который указал нам ориентир на комендантскую землянку. Сойти в нее было нельзя — земляные ступени размокли и обледенели. Мы спустились туда, как ребятишки со снеговых гор, и очутились в комфортабельной землянке, которую комендант своими руками выстроил и оборудовал. Он очень гордился ею и «горевал», что ее скоро придется бросать.
Нас встретил Ваня, маленький мальчик лет десяти-одиннадцати. За его обстоятельность и серьезность его звали Иваном Ивановичем. Комендант подобрал его где-то на дорогах войны, и теперь мальчик шел вместе с частью.
В землянке было тепло. Ваня еще подбросил дров, и мы начали стаскивать с себя одежду.
Шубы у нас промокли насквозь. Платье, белье — все было мокро, хоть выжимай, а переодеться не во что, так
Kaк вещевые мешки тоже промокли. Мы выжали шубы, развесили над печкой все наши вещи и улеглись спать. Наверху свирепствовала метель. Утром седьмого была ясная морозная погода. Проснулись мы поздно. Хозяева поставили между нашими койками импровизированный стол и пригласили нас к праздничному завтраку: сто граммов водки на каждого, чудесная свежая жареная рыба из здешних озер, шоколад. Пришел еще помощник коменданта. Мы поздравили друг друга с праздником двадцать пятой годовщины Октябрьской революции.
Вдруг слышим, что к землянке подъезжает машина. Кто-то быстро соскальзывает в землянку. Генерал Труфанов! В мокрой бурке, мокрой папахе, улыбающийся и бодрый.
— Ну, — обратился он к нам, — хотели вместе встретить праздник — не пришлось, уж вы извините. Извинитесь перед вашими товарищами. Спасибо, что были у нас, поддержали солдат, а теперь уезжайте отсюда и как можно скорее. Нам приказ пришел, услышите о нас, погордитесь нами, а нет — все-таки не поминайте лихом, идем жизнь отдать, но победить!
Мы распрощались с ним. Он погладил Ваню по голове и быстро выбежал из землянки. Свернув свои вещи и натянув на себя все еще мокрые шубы, мы вышли наверх.
Непривычное зрелище представлял собою КП. У каждой прежде замаскированной землянки стояла машина: либо легковая, либо грузовик. Шла погрузка. Все это делалось быстро, чтобы не привлечь внимания неприятеля.
Наша «Антилопа» тоже уже стояла здесь, «разводила пары», трещала и пыхтела. Мы быстро простились с бойцами, пожелали им удачи и поехали в сторону Волги.
Дальнейший наш путь был опять до села Никольского. Тут тоже все сворачивалось, Нам надо было вернуться в Заплавное, в Дом Красной Армии фронта, но в Никольском у нас возникли осложнения: тяжело заболел С. И. Днепров, везти его было нельзя, оставлять мы его не хотели. Волга должна была вот-вот закрыться, и тогда мы оказывались отрезанными на неопределенное время в пустом, оставленном нашими войсками селе. Нам удалось договориться с походным госпиталем об отправке Днепрова вместе с ранеными до Саратова на самолете, а сами пустились в обратный путь.
В Заплавном мы не задержались. Срок нашей командировки заканчивался. Обратно в Саратов наша дорога опять была по берегу Волги. Обстановка здесь была совсем иная. Тот бесконечный поток войск, который мы наблюдали, когда ехали к Сталинграду, прекратился. Картина в «воздухе» была тоже совсем другая: наши летели стройными рядами к Сталинграду и возвращались через некоторое время так же стройно.
В Саратове мы соединились с Днепровым, получили нужные нам документы и выехали поездом обратно в Москву.
Подъезжая к Москве, в Мичуринске, 27 ноября, мы КУПИЛИ центральные газеты. Вот что в них говорилось: «Наши войска, расположенные на подступах к Сталинграду, перешли в наступление, прорвали оборону немцев...» Затем перечислялись разгромленные вражеские дивизии, огромное количество захваченных машин, орудий и других трофеев. В конце сообщения перечислялись отличившиеся войска и среди них — войска генерала Труфанова! Итак, мы услыхали о них! Слава вам, доблестные сыны отечества!
Все, что пришлось увидеть и испытать в Сталинграде, так велико, что слова кажутся невыразительными. Здесь каждый день происходили такие чудеса мужества, самоотверженности, что перед ними с благоговением склоняешь голову. Замечательные, великие люди!
Пребывание на Сталинградском фронте показало мне, какую радость, отдых и свежую зарядку приносили бойцам своими выступлениями мы, артисты. Когда видишь радостные, полные веселого ожидания глаза этого необычного и замечательного зрителя, который через несколько часов пойдет в бой, защищая Родину, то забываешь все — усталость, невзгоды, трудности, опасность. Становишься таким же бойцом, непосредственно участвуешь в великом деле защиты Родины. И потому всякий раз, когда театр обращался ко мне с предложением выехать на фронт, я с радостью соглашалась.


* * *
К двадцатипятилетию Красной Армии Малый театр опять посылает бригаду на фронт. Народного артиста республики Аркадия Васильевича Полякова назначают художественным руководителем, меня — бригадиром. Бригада в составе одиннадцати человек: заслуженная артистка республики Малышева, артисты Темкина, Карнович, Лагутин, Ванюков, Пироцкая, Белоусов, баянист Семенов и администратор Дарьяльский. Программа концерта утверждена большая: старинный русский водевиль Григорьева «Дочь русского актера», «Медведь» А. П. Чехова, художественное чтение, певцы и баян.
После просмотра программы в Центральном доме Красной Армии мне выдают командировочное предписание, направляющее нас в распоряжение Политуправления Юго-Западного фронта. Стало быть, ехать надо через Сталинград, в район Миллерово.
Теперь уже добираться из Москвы до фронтов стало гораздо труднее, чем в 1941 и 1942 годах: дальше! Да и дороги еще не восстановлены.
Этот обстоятельства ни ЦДКА, ни мы сами не учли, и, сев 19 февраля в поезд на Сталинград, мы поняли, что к двадцать третьему мы еще будем где-нибудь в пути.
Мы не могли с этим примириться. Поэтому, доехав до Мичуринска, мы сошли с поезда и, договорившись с комендантом вокзала, перебрались на открытые угольные платформы, которые следовали по направлению Воронежа, то есть к ближайшей линии фронта.
На станции Отрожки наш состав встал — дальше путей не было. Мы высадились, закоченевшие от холода и грязные от угля, и пошли отогреваться. А. В. Поляков, депутат Верховного Совета от Воронежа, хорошо знал эти места и отправился на рекогносцировку. Часа через три он приезжает обратно на грузовике и кричит нам: «Успех!!» По просьбе А. В. Полякова командующий принял решение, что в праздничные дни мы обслужим его армию, а затем он поможет нам добраться до места нашего назначения. Концерт надо давать сейчас же, в Воронеже.
Мы выехали в Воронеж ночью. Проезжая через весь город до здания Медицинского института, где должен был состояться наш концерт, мы наблюдали потрясающую картину разрушения. Черными, зловещими силуэтами высятся каркасы домов по обе стороны улиц. Насквозь белеют оконные проемы и огромные пробоины в стенах. Висящие куски железа от сорванных крыш издают при порывах ветра жуткие звуки... Метет метель... Все занесено снегом. В сугробах стоят заржавелые трамваи, торчат обугленные стволы деревьев, остатки недавних танковых заграждений...
Подъезжаем к зданию института. От него уцелели три стены, четвертая наскоро сколочена из фанеры. В углах зала поставлены печурки. Зал битком набит военными и гражданскими. Последние — это партактив города, уже вернувшийся в Воронеж.
Торжественная часть закончена.
— Сейчас состоится концерт артистов Государственного ордена Ленина Академического Малого театра во главе с народным артистом республики депутатом Верховного Совета от Воронежа Аркадием Васильевичем Поляковым.
Гром аплодисментов покрывает это объявление. И мы, забыв усталость четырехдневного трудного пути, быстро переодеваемся в вечерние парадные костюмы и с особым подъемом начинаем наш концерт.
Мы задерживаемся в этой армии на три дня. Даем восемь концертов для бойцов и командиров, встречаемся с самодеятельностью и армейским ансамблем. Командующий армией относится к нам исключительно тепло и дружески. Перед отъездом я при его помощи узнаю, что «хвост» (так было принято тогда называть тылы) Юго-Западного фронта я могу найти в городе Острогожске. Нас снабжают продуктами и дают санитарную машину. Мы дружески прощаемся и пускаемся в странствование.

Едем по снежным дорогам войны. Едем день, два... Проезжаем разбитые города, сожженные села, деревни. Едем по полям, покрытым замерзшими трупами фрицев.
Путь этот был очень трудный: «санитарка» маленькая, а нас одиннадцать человек и довольно много вещей. Застываешь, но пошевелиться буквально нельзя. Машина все время застревает в сугробах, мы с усилиями ее вытаскиваем: проедем метров двести-триста и — опять: «Раз!.. Два!.. Взяли!.. Раз!.. Два!.. Двинем!..» Создается впечатление, что мы везем машину, а не она нас.
На третий день въезжаем в город Острогожск. Я узнаю, что тыла фронта здесь уже нет. Надо ехать через Валуйки в Купянск. Мы решаем отказаться от машины и просим коменданта станции Острогожск посадить нас в один из проходящих эшелонов.
Но это, оказывается, не так просто: вагоны всех проходящих эшелонов набиты до отказа.
Наступает ночь. Коменданту мы явно мешаем. Наша бригада заполонила собой и своими вещами все его тесное помещение, а работа у него большая и напряженная: проходит эшелон за эшелоном — ведь под Харьковом идут напряженные бои.
И когда к нему вместе с морозом врывается молодой лейтенант с нарядом на отправку его эшелона и с просьбой «да поскорее!» комендант решительно заявляет ему: «Возьмешь московских артистов с собой, пропущу, а то жди!»
Предварительно договорившись с нами о том, что мы дадим в пути «постановочки» для бойцов, лейтенант с веселой фамилией Помпушко берет нас с собой. Надеваем за плечи вещевые мешки и идем по темным путям к его теплушке.
Здесь свободнее, чем в других вагонах. У телефона сидит дежурный и принимает сведения от наблюдающего за «воздухом». На нарах лежит завернувшийся в черную бурку больной ангиной полковник, догоняющий свою часть. Помпушко гостеприимен, поит нас чаем и даже водкой и укладывает на нары спать.
На следующий день мы ходим по теплушкам и даем летучие концерты. Читаем, поем песни. Наибольший успех имеют дядя Саша и его баян. Он окончательно перекочевал к бойцам, и в нашей теплушке мы его и не видим.
На третий день рано утром мы подъехали к станции Купянск II. Здесь надо быстро выгружаться, так как все пути забиты составами, правда, порожняком, но враг бомбит их нещадно. Я оставляю бригаду в каком-то разрушенном доме, а сама иду по путям в Купянск искать коменданта, чтобы получить у него сведения о «хвосте» нужного нам фронта.
Этот путь мне очень запомнился. Было еще темно. До Купянска всего километра два, но за это время трижды была бомбежка. Укрытия нигде не видно... Я ложилась на шпалы, крепко прижавшись к земле, между рельсами.
В Купянске я узнаю адрес командующего тылом. Командующий, высокий сутуловатый мужчина, средних лет, с проседью, читает мои документы и, обращаясь к адъютанту, говорит: «Позаботьтесь о завтраке».
— Извольте, товарищ Обухова, Варвара Александровна, — возвращая мне документы, говорит он. — Трудно рас узнать в таком виде, а я вас у нас в Академии имени Фрунзе не раз в концертах слушал. Я там преподавателем был. Машины я постараюсь вам достать, хоть это трудно сейчас. А пока мы вас напоим, накормим.
После завтрака мы вышли на улицу. Украинское мартовское солнце уже пригревало, и грязь была в поселке невозможная. Мы с генералом зашагали по лужам. Искали машину долго. Наконец на какой-то базе генерал приказал дать мне машину до города Купянска.
— Там стоит танковый корпус, вы дадите им два-три концерта. Они вас перебросят в Политуправление нашего фронта. Им это не так трудно, как мне сейчас.
Я поблагодарила за хлопоты, села к шоферу в кабинку и поехала за своими на станцию Купянск II, где меня уже с тревогой и нетерпением ожидали.
Гвардейский корпус только что вышел из боев, и, видимо, очень тяжелых, так как народ там был усталый, сосредоточенный и, на первый взгляд, даже нелюбезный. Начальник штаба корпуса, встретив, сказал: — Напрасно вы приехали сюда,

— Почему?—спросили мы.
— Да не место вам здесь, неспокойно очень, не выдержите!
К большому нашему удовлетворению, после первого же концерта, данного нами в большом здании кинотеатра города Купянска, замечательно принятого и солдатской и офицерской аудиторией, он сказал уже другие слова: «Молодцы, что приехали, и именно сюда, развлекли народ, — отдохнул он, слушая вас».
На следующий день мы дали еще два концерта и, проведя тревожную из-за воздушных налетов ночь, двинулись в Сватово, к местонахождению Политуправления фронта. Явившись к начальнику Политуправления, мы договорились с ним и принялись за работу. Наша «штаб-квартира» была в Сватове на окраине города, в маленьких украинских мазанках при Доме Красной Армии фронта. Отсюда мы выезжали к местам назначения.
Особенно запомнилась нам одна поездка — на огневые позиции минометных частей под Изюмом.
...Предместье Изюма. Гвардейские минометные части. Огневые позиции в полутора километрах от врага. Концерт идет в Маленьком развалившемся здании бывшей школы. Зрителей немного — человек пятьдесят. Во время концерта все время входят и выходят. Оказывается, они идут выполнять задание — давать залп — и возвращаются.
Впереди сидит командир полка, молодой капитан. Я с ним условилась, что, если надо будет прервать или прекратить концерт, он подаст мне знак. В середине концерта он, как условлено, подзывает меня. Надо прервать концерт на пятнадцать минут. Нас приглашают посмотреть на выполнение задания.
В шагах двадцати от здания стоит «катюша». Подается команда:
— В честь артистов Малого театра по фашистским гадам — огонь!
Потом свисток и оглушительные залпы. На стороне врага вспыхивают точки пожарищ, после чего наступает тишина.
Через некоторое время идем продолжать наш концерт. Капитан осведомляется, как долго будет он еще длиться.
— Да минут сорок пять, — говорю, — у нас остался водевиль «Дочь русского актера».
— Надо бы сократить. Сейчас от них может появиться разведчик и потом нам будет «ответ», так что вам здесь оставаться нельзя.
Капитан стоит в окне, смотрит водевиль и следит за «воздухом». Вот он опять подает мне знак. Мы заканчиваем водевиль, быстро прощаемся и, кто в чем был, кто в гриме, кто в старинном платье с фижмами, накидываем на себя шубы, взбираемся на грузовик и быстро отъезжаем. Нас ждут уже в другом месте.
«Чудесный концерт придал еще больше бодрости и сил, еще больше решительности и вдохновения в грозной, священной борьбе за нашу Родину. Крепче рука сжимает винтовку, сердце рвется в бой! Большое фронтовое спасибо за чудесные, счастливые минуты! Еще крепче будем громить фашистских варваров до полного их уничтожения». Вот что написали нам наши зрители, гвардейцы минометного полка об этом необычном концерте.
За двадцать три дня работы на Юго-Западном фронте мы дали пятьдесят восемь концертов. Наша работа получила хорошую оценку, и нам была объявлена благодарность приказом по фронту.
Несмотря на то, что поездка была очень трудная и опасная, мои товарищи по бригаде почувствовали всю сладость фронтовой работы и радость, которую они доставили своими выступлениями славным защитникам Родины.
* * *
Прошел год.
В феврале 1944 года бригада Малого театра побывала на Первом Прибалтийском фронте.
Наступают первомайские праздники, и у нас опять сборы. Направляют нас на Первый Белорусский фронт. Состав бригады: заслуженный артист республики Б. П. Бриллиантов, артисты А. Ф. Сальникова, А. А. Непомнящая, П. А. Оленев, А. С. Жуков, певица Г. М. Бенюш, баянист А. С. Семенов и администратор И. И. Дарьяльский. Я еду бригадиром.
У нас на этот раз в репертуаре большой монтаж пьесы А. Островского «На бойком месте», неизменная сцена свидания из комедии «Женитьба Бальзаминова», пение, мое чтение и дяди сашино соло на баяне.
...Начинаем с концерта для Военного Совета фронта, после которого выезжаем в прославленную армию героя Советского Союза генерала Батова. Первое выступление — на КП.
Густой сосновый лес. Он кажется будто бы диким, девственным, но под землей кипит жизнь. И какая жизнь! Подъезжаем в темноте к клубу.
Замечательно отдел